В те дни фельдмаршал нередко получал стихотворные послания, воспевавшие его подвиги и славившие его как спасителя Отечества. Так, доставили ему письмо от родственника А. В. Суворова, поэта графа Д. И. Хвостова. В ответ Кутузов пишет: «Письмо Вашего Сиятельства с приложением оды творения Вашего я с особенным удовольствием получил. Вы как бы возвышаете меня перед Румянцевым и Суворовым. Много бы я должен был иметь самолюбия, если бы на сию дружескую мысль Вашу согласился. И ежели из подвигов моих что-нибудь годится преподанным быть потомству, то сие только от того, что я силюсь по возможности моей и по умеренным моим дарованиям идти по следам сих великих мужей. Между тем обязанным себя считаю изъявить Вам мою признательность <…>»155. В дни боев под Красным Михаил Илларионович поделился радостными новостями со своими «верными друзьями», как на протяжении всей своей жизни он называл супругу Екатерину Ильиничну и дочерей, в особенности «Лизиньку с детьми». Жене он писал из Красного собственноручно: «Вот еще победа! В день твоего рождения дрались с утра до вечера. Бонапарте был сам, и кончилось, что разбит неприятель в пух; сорок с лишком пушек достались нам, прекрасные знамена гвардейские и пребогатые. Вчерась прибыл из Смоленска еще большой корпус Нея. <…> Этот принят очень хорошо, пушек у них мало, а он наткнулся на наших сорок орудиев; натурально отбит. Но собрался он с поспевшими от Смоленска и пошел еще, тут его приняли штыками и множество истребили, других рассеяли по лесам… <…> В Смоленске наш гарнизон. Теперь думаю, как бы отправить туда Смоленскую Богоматерь с хорошим приданым. Жаль расставаться, и третьего дня, во время сражения, стояла за батареей. Тебе купил прекрасные часы в день рождения твоего»156.
Письмо дочери по понятной причине Михаил Илларионович позволил написать зятю князю Н. Д. Кудашеву: «Лизинька, мой друг и с детьми, здравствуй! Вот и вечер настал, мой дорогой друг, а я до сих пор не выбрал минуты, чтобы тебе написать; писать же при свете [свечи] мне очень трудно. Поэтому опять за меня пишет Кудашев. Боже, сколько Его милостей до настоящего времени! Вязьма, Смоленск, Витебск, Орша, думаю, что даже до Могилева все освобождено. Враг бежит со всех ног. 5-го и 6-го мы одержали блестящие победы. 5-го Бонапарте присутствовал лично. <…> Проклятия армии этому человеку, когда-то великому, а теперь ничтожному, — поистине ужасны. Меня уверяют даже, что, проклиная его, благословляют мое имя за то, что я сумел справиться с таким чудовищем. Это точно мне было сказано за столом моими генералами, и я беру в свидетели Кудашева, иначе это было бы хвастовством. Безусловно, у меня много прекрасных минут, но я не весел, как обычно, хотя, признаюсь, что я растроган тем счастьем, которое мне сопутствует, но нельзя быть веселым при таком напряжении». Князь Кудашев в продолжение письма подтвердил слова главнокомандующего о невероятной усталости, сопутствовавшей параллельному преследованию неприятеля: «Не сердитесь на меня, дорогие и добрые друзья, что не получаете от меня известий о папеньке так часто, как бы вам этого хотелось. Причина, которую я вам приведу, будет похожа на хвастовство, и я в отчаянии, потому что это как раз то, чего папенька терпеть не может. Но тем не менее это правда: благодаря тому напряжению, с которым мы постоянно преследуем и бьем врага, у нас остается время только на отдачу приказов. Очень часто глаза невольно смыкаются. Усталость такая, от которой стареешь. <…> Постарайтесь, дорогие друзья, как можно скорее покинуть Крым, присоединяйтесь к нам вместе с моей маленькой семьей, и мы все поедем в Париж. Можно быть уверенным во всем, когда во главе находится такой гениальный полководец»157. Наши войска действительно вступили в Париж в марте 1814 года, но счастливый и усталый князь Кудашев не мог предвидеть, что его тесть скончается в апреле 1813 года от болезни в Бунцлау, а сам он получит смертельную рану в том же году в октябре в Битве народов под Лейпцигом, то есть жить им оставалось менее года.
Березина
Последним крупным столкновением враждующих армий явилось сражение на реке Березине. Современники долго потом удивлялись, как случилось, что остаткам французских войск, оказавшихся в кольце трех русских армий, удалось избежать окружения и полного разгрома. Поэт и партизан Денис Давыдов рассуждал так: «Армии, которым надлежало соединиться на Березине для совокупной атаки, были весьма разобщены и притом они не были, по-видимому, расположены оказать деятельное содействие одна другой, вследствие неприязни и зависти, существовавшей между военачальниками; Витгенштейн не хотел подчиниться Чичагову, которого, в свою очередь, ненавидел Кутузов <…>»158. На наш взгляд, исход этой военной операции можно было предугадать заранее, Д. В. Давыдов не назвал имени еще одного действующего лица, полноправно несшего ответственность за весь ход военных действий в 1812 году. Речь идет конечно же об императоре Александре I, который постоянно искал и находил «новых людей». К их числу принадлежал адмирал П. В. Чичагов, в лице которого царь встретил своего единомышленника, обеспечив ему быстрое продвижение по службе. Заметим, что Чичагов был откровенным «западником». Один из офицеров флота, встречавшийся с ним в кабинете Морского министерства, так характеризовал его: «<…> Будучи прямого характера, он был удивительно свободен и как ни один из других Министров прост в обращении и разговорах с Государем и царской фамилией. Зная свое преимущество над знатными придворными льстецами как по наукам, образованию, так и по прямоте и твердости характера, Чичагов обращался с ними с большим невниманием, а с иными даже с пренебрежением, за что был, конечно, ненавидим почти всем придворным миром»159. Этот симпатичный и вызывающий сочувствие образ почти полностью перечеркивается свидетельствами более опытных соратников. Генерал А. Ф. Ланжерон был к нему особенно беспощаден: «Голова его ежеминутно изобретала новые проекты, и проекты эти, обыкновенно вздорные и неприменимые, надо было приводить в исполнение сию же минуту. <…> Он не имел ни одной правильной идеи и чрезмерное самолюбие не позволяло ему ни слушать, ни принимать советов <…>»160. Мнение Ланжерона, который подчас бывал чрезмерно пристрастен в своих суждениях, красноречиво подтвердили генералы Ламберт, Щербатов, Красовский — участники сражения при Березине. Но Александр I благоволил к Чичагову и, по-видимому, как с ним это случалось неоднократно, сильно переоценивал его способности, в особенности, там, где речь шла о сравнении скромных дарований адмирала и Кутузова. По этой причине между обоими военачальниками уже возник скрытый конфликт в период подписания Бухарестского мирного договора, лавры которого государь решил отобрать у Кутузова, передав своему ставленнику. Но Кутузов был не прост, и Чичагову не удалось сыграть в глазах общества роль миротворца. Некоторые современники полагали, что на Березине «старик жестоко мстил Чичагову», но это мнение можно было бы считать справедливым, если бы адмиралу удалось отобрать у старого полководца хотя бы часть его славы. Потерпевшей стороной в тех условиях оказался сам Чичагов. Михаил Илларионович давно убедился в том, что он не в состоянии завоевать доверие и расположение императора, но посмеяться над незадачливым, но самонадеянным соперником ему не составило труда. При подобных обстоятельствах Александру I не следовало допускать, чтобы пути этих людей пересекались в дальнейшем. Однако менее чем через полгода император вновь создал подобную ситуацию с теми же действующими лицами. Дело было не только в характере Чичагова; после начала боевых действий в 1812 году генерал Г. Армфельд заметил государственному секретарю А. С. Шишкову: «Какая странная мысль — доверить сухопутную армию адмиралу?»161
Кутузов, назначенный главнокомандующим всеми российскими армиями, естественно, запросил от Чичагова сведений о местонахождении его армии, приказав сблизиться с главными силами. «Вы легко ныне усмотреть изволите, что невозможно ныне думать об отдаленных каких-либо диверсиях»162, — иронично намекал Светлейший на план «адриатической» экспедиции Чичагова, где предлагалось нанести «отвлекающий» удар, высадив десант в Италии. На приказ Кутузова Чичагов высокомерно не ответил. За день до Бородина Светлейший получил предписание императора, запрещающее перемещать армию Чичагова. Через неделю после оставления Москвы главнокомандующий, которому было уже не до шуток и претензий Чичагова, отдал ему очередной приказ: «Идти к Могилеву, на Смоленскую дорогу и далее к помянутой линии, как для сближения с здешними армиями, так и для угрожения неприятельского тыла и пресечения всякого сообщения его»163. Кутузов отдавал соответствующие распоряжения всем российским армиям, разбросанным на обширной территории пока без всякой связи друг с другом. «Скоро все наши армии, то есть Тормасов, Чичагов, Витгенштейн и еще другие станут действовать к одной цели, и Наполеон долго в Москве не пробудет», — уверенно успокаивал полководец родственников в письме от 27 сентября164. Однако вскоре к нему в штаб явился адъютант императора полковник А. И. Чернышев с рескриптом «о новых военных предположениях», датированным 12 сентября, то есть отправленным еще до того, как Александр I узнал об оставлении Москвы неприятелю. В плане, привезенном из Петербурга, впервые была высказана идея окружения неприятельских войск на Березине или на реке Уле: с севера должен был нанести удар корпус Витгенштейна, с юга — армия Чичагова, в то время как главные силы под командованием Кутузова будут «гнать» французов с востока на запад. С точки зрения кабинетного стратега, каким являлся Александр I, план был безусловно хорош. Для Кутузова план, существовавший на бумаге, разительно отличался от того, что происходило в действительности. Обратить в бегство войска Наполеона и преследовать их до соединения с войсками Витгенштейна и Чичагова было в тот момент довольно сложно. Кутузов рассчитывал на содействие этих армий для освобождения Москвы. На необходимости их поддержки он писал в ответе государю от 22 сентября, настаивая, чтобы Чичагов «сколь можно скорее приблизился к окрестностям Могилева»165. Император ничего не ответил Кутузову, молчал, уверенный в высочайшей поддержке, и Чичагов. Реальность, окружавшая Кутузова: Наполеон в Москве, отсутствие точных сведений о Чичагове и Витгенштейне, нежелание Александра I обсуждать с ним какие-либо перспективы военных действий — все это позволяло в тот момент фельдмаршалу вообще не думать о плане, некстати присланном из Петербурга. Насколько серьезным было в тот момент отношение к полученному рескрипту, явствует из рассказа А. А. Щербинина: «В <…> инструкции в подробности упоминалось о предназначенном графу Витгенштейну в подкрепление Чичагову движении на левый фланг отступающего неприятеля. <…> Подлинная инструкция предназначалась Чичагову, а копия графу Витгенштейну. Брозин, начальник канцелярии нашей, сам запечатал обе бумаги, сделал надписи на пакетах и отправил курьеров. Когда Главная квартира пришла в Вильну, Витгенштейн, знавший Брозина лично и хорошо к нему расположенный, показал ему инструкцию, которую граф получил из Леташевки. Это была подлинная на имя Чичагова, следственно, к сему последнему попала копия»166.