Поступок героя вызывает вопросы. Может быть, так и надо. Конечно, может, что-то здесь следовало еще прояснить, углубить, но в то же время кажется, что мы слишком все стремимся разъяснять. Не оставляем места непонятному. Мы знаем обо всем, и все нам ясно в наших книгах, хотя на самом деле в реальной жизни мы путаемся, недоумеваем, и многое остается для нас непонятным.
Говорят, что от писателя остаются только его книги. Так ли это? Рядом с книгами незримо пребывает и нравственный облик автора. Высокий или низкий, он так или иначе проникает в книгу. Не только для книги, для всего литературного дела очень важен моральный авторитет писателя. Он всегда сопутствовал книгам. Он, этот авторитет, этот облик, имел самостоятельную ценность. Толстой и Чехов, Горький и Блок, Маяковский и Твардовский высоко подняли звание русского писателя. Но это относится не только к гениям. Вспомнить можно прекрасную жизнь и В. Короленко, и М. Пришвина, и К. Паустовского, и А. Гайдара. Да мало ли? Каждый из них по-своему являл достойное соответствие своему слову, своим героям, своим литературным идеалам. Когда, допустим, Державин писал:
это были не красивые слова, а строки, отражающие его биографию, его судьбу. Нравственные искания пронизывают судьбы многих русских писателей. «Как должен жить писатель?» — спрашивали себя и Толстой, и Герцен, и Достоевский, и Гончаров. И сегодня читатель ищет в жизни писателя этическую норму, сравнивает его героев с ним самим.
О времени и о человеке
Самолет летел с Восточного побережья Соединенных Штатов на Западное. Это был самолет американской авиакомпании.
В положенный час нам дали обед. На подносе лежал столовый прибор: ложки, вилки, ножи, маленькие ложечки. Все это было изготовлено из пластмассы цвета слоновой кости — полупрозрачного, гибкого, благородного на вид материала. Такими же были и тарелки, чашки. После обеда весь этот красивый сервиз (назовем его так) подлежал уничтожению. Его не мыли, не сушили — это было невыгодно. То был набор предметов для одноразового пользования. Глядя на эти искусно сделанные вещи, жаль было их крохотной жизни. Я не понимал, как можно уничтожать такие удобные и прелестные предметы. Но затем я подумал: мы долго привыкали жить экономно и нам кажется непозволительной роскошью уничтожать такие изделия. Этим я себя успокаивал — и успокоил.
Спустя какое-то время мой внук увидел, как я выбрасываю коробку из-под заграничных духов, великолепно сделанную, обитую внутри шелком. И шестилетний ребенок пришел в ужас оттого, что я могу выбросить столь красивую вещь. Он схватил ее, утащил к себе, хотя не знал, на что и как ее приспособить. Его ужас, его возмущение было чувством совершенно непроизвольным и здоровым. Я вдруг понял, что то мое ощущение жалости к выброшенным приборам на американском самолете тоже сродни этому чувству и идет оно, наверное, не от бедности, а от не утраченной, может быть, еще естественности.
Мы погружаемся в бытие, где вещи не наследуются, мода быстро старит их, они исчезают, ничего не оставляя — ни воспоминаний, ни сожалений; их сменяют новые вещи, которые исчезнут так же быстро. Предметный мир не связывает нас с прошлыми поколениями, не сохраняет родственных связей. Мы начинаем жить в мире всегда новых вещей.
Школьник, который решает уже с первых классов все задачки с помощью карманного компьютера и поэтому не умеет ни извлекать корни, ни вычислять логарифмы, — за него все делает машина; взрослый, который, придя с работы, садится за телефон, другой рукой включает телевизор, а перед ним еще раскрыта газета, а в углу напевает радио, — кто этот человек? Что он, Юлий Цезарь? Нет, это мы. Ребенок, у которого первая игрушка — автомобиль, для которого телефон привычнее, чем воробей, — чьи это дети? Это же наши дети.
Человек, который не написал за свою жизнь ни одного большого письма, не видел ни одного восхода, не просидел и часа на кладбище в тоске и горе, не жил в одиночестве и не знает наизусть ни одного стихотворения, — кто это? Откуда мы узнаем в них знакомые черты?
Дежурный инженер на электростанции, в распоряжении которого миллионы киловатт, который снабжает энергией громадный промышленный район; диспетчер аэропорта, который непрерывно принимает решения, связанные с движением самолетов, и от памяти, от реакции которого зависит жизнь сотни пассажиров, — все это ситуации; проблемы, рожденные развитием техники последних лет; это обстоятельства психологические и нравственные, которые непрерывно воздействуют на душу человека. Они тянут в разные стороны — возвышая личность, обогащая ее и уменьшая и обеспечивая. И надо попробовать понять и разобраться, что же происходит с человеком в этом быстро меняющемся мире.
За какие-нибудь последние двадцать лет мы стали видеть Землю глазами космонавтов — голубой шар со всеми его континентами и океанами. Школьный глобус ожил. Появилось космическое видение и космическое мышление. Земля ощутилась частью Солнечной системы. Мы увидели ее издали во всей ее красоте и беззащитности, удивительной приспособленности для счастливого человеческого существования. Это космическое мышление породило иное ощущение природы, всего живого, населяющего Землю.
Экран телевизора не просто разновидность коммуникаций или средство для информации. Когда по телевидению показывают, скажем, международный футбольный матч, его смотрят одновременно сотни миллионов людей во многих странах. Единовременность восприятия, общие переживания порождают странное новое чувство единства разноязычных народов. Люди различных взглядов, разной жизни соединяются у этого экрана по все более частым поводам. Это касается и олимпиады, и совместных космических радостей человека, и политических событий, требующих нового политического мышления.
Самые древние профессии изменились. Как и сотни лет назад, строитель возводит дома, однако он успевает при своей жизни увидеть результаты своих трудов завершенными неоднократно. Он видит десятки построенных им сооружений. Это не тот строитель, который приступал к возведению собора святого Петра, зная, что никогда не увидит его очертания при жизни. Все стало проще. Исчезло понятие выходного костюма. Рубашка ныне не проблема ни для бедного, ни для богатого. Все вокруг личности быстро меняется — карта мира, скорости, аппаратура; спутники могут летать над любыми странами. Меняются условия труда. Они меняются при жизни человека несколько раз — меняются станки, ЭВМ, автомобили, меняются марки холодильников, телевизоров, радиоприемников. Что остается неизменным? Книги, картины, пластинки. Вот что любопытно: Дон Кихот верен нам, и Рублев, и Глинка…
Внуки тех, кто работал напильником, топором, паяльной лампой, на маленьком токарном станке, — внуки их сегодня сидят в кабинах мощных экскаваторов, управляют тракторами «Кировец», могут реанимировать — вернуть жизнь человеку, у которого наступила клиническая смерть. В их руках несравнимые мощности, энергия, температуры. Что он чувствует, этот человек? Он чувствует совсем иную ответственность. Это другая психология, чем у того, кто работал молотком или ломом. На ленинградском заводе «Электросила» станочник обрабатывает детали для генератора в миллион киловатт. Если он «запорет» такую деталь, это потери и громадной стоимости, и сроков, и энергии, потери неисчислимые по сравнению с прошлой ответственностью. Естественно, что возросли эмоциональная нагрузка, напряжение. Огромен объем информации. Все это накладывает на человека новые обязательства, повышает его общественное самосознание, заставляет видеть себя иначе, относиться к себе с уважением и интересом. Он знает свое могущество.
Но тут же возникает и другое — личность начинает иногда цениться в первую очередь по ее знаниям, по ее способностям — научным, техническим, организаторским. Общительность, доброта, правдивость — то, что так украшает жизнь и так нужно окружающим людям, — в этих условиях формально не учитываются, меньше значат, чем умение обслужить машину и дать норму. Даже в научной работе, казалось бы, сугубо творческой — и там важно выполнение плана, отчет, выполнение обязательств, умение обеспечить, достать. НТР требует от личности творческой инициативы, и в то же время эта инициатива далеко не всегда используется и поощряется.