Ад танковых сражений стоит за письмами брата. А танки шли вперед!

Форсирование Днепра

Отдых наш был коротким. Мы снова шагали днем и ночью на запад, теперь уже по украинской земле. Переходы нас утомляли, каждый день – по 60, 70, а то и больше километров. Ноги гудели. У многих начиналась "куриная слепота". Ночью они, как дети, шли, вцепившись рукой в товарища. Как-то я отстал, а потом догонял свой взвод. Услышал: кто-то в поле плачет. Оказалось – наш, самый маленький ростом солдат в дивизионе из последнего пополнения. Стоял он сбоку от дороги и громко хлюпал. Заснул на привале, а когда проснулся – идти не может, ничего не видит. Не хватало солдатам витамина С. А у меня – другая напасть. Во рту образовались язвы, горячее есть совсем не мог, только холодное, но и то с трудом. Ходил в медсанбат, сказали язвенный гингивит, помазали чем-то. Стало полегче, но ненадолго. Тоже, говорят, нехватка этого самого витамина. Я мучался несколько недель. К счастью, про мою болезнь узнал ветеринарный фельдшер дивизиона лейтенант Федор Лутай.

– Я тебя излечу, – сказал он, – у лошадей это часто бывает. – Стал мазать мне рот какой-то противной жидкостью. А я, сколько мог, пытался жевать спеющую рябину, шиповник. То ли "лошадиное лекарство", то ли o мои витамины помогли, но гингивит у меня прошел.

А может, и молодость выручила. Вот один из красноармейцев, ему уж было под 50, шел-шел – и упал прямо на дороге. Сердце не выдержало. С молодыми так не бывало…

В походе заболел Мартынов. Новиков вызвал меня:

– Садись на лошадь Мартынова и проверь наш будущий маршрут! Жду тебя через шесть часов.

– Есть! – сказал я, взял карту и отметил маршрут.

Второй раз мне пришлось сесть на коня, но это был уже не Крокодил, а отличная верховая лошадь. Судя по карте, мне надо было одолеть всего сорок километров. Я лихо вскочил на лошадь, пришпорил – она пошла рысью, затем перешла в галоп. Меня трясло и бросало в седле, но постепенно приноровился и стал ритмично опираться на стремена в такт движению коня. Мне даже стало нравиться. Всю горечь своего положения я понял на обратном пути. Внутренние стороны бедер горели, как обожженные огнем. Я пытался опираться поочередно на каждую ногу, освобождая по очереди от соприкосновения с седлом. Помогало, но мало…

На следующий день все повторилось. И так продолжалось несколько дней. Когда Мартынов выздоровел и сам сел на лошадь, я уже освоился с ездой. Конечно, у меня не было той лихости, что у Мартынова. Сам Николай Тимофеевич был отличным кавалеристом. Он научился езде еще в мирное время, когда служил в артилерийской части на конной тяге.

Стрелковые полки шли впереди нас, освобождая один населенный пункт за другим, часто без помощи артиллерии, – так велик был наступательный порыв. Да и враги все еще не опомнились от поражения.

Когда до Чернигова оставалось не более сотни кили метров, пошли партизанские края[18]. Немцы не могли хозяйничать здесь как им хотелось. И они жестоко мстили за это. Запомнилась Корюковка. 20 сентября 1943 года 111-й и 228-й стрелковые полки освободили это местечко, бывшее до войны районным центром. Открылась страшная картина: от него остались заросшие сорняками сады, чернеющие из редкой травы пепелища домов – страшное кладбище нескольких тысяч уничтоженных гитлеровцами советских людей.

То, что мы услышали от немногих, оставшихся в живых, потрясло нас. Приведу лишь часть того, что было нам рассказано.

В марте 1943 года фашистские каратели оцепили местечко и стали сгонять жителей в ресторан. Людей затаскивали в здание, убивали выстрелом в голову и штабелями складывали в помещениях ресторана. К концу расправы из дверей ресторана лилась кровь. Чтоб и скрыть следы небывалого по масштабам истребления советских людей, каратели подожгли Корюковку. Всех, кто убегал из местечка, безжалостно расстреливали.

На одной из встреч ветеранов нашей дивизии я поделился впечатлениями о трагедии Корюковки в присутствии бывшего военного врача Галины Сергеевны Федько. Она рассказала:

– В Корюковку санбат вошел почти одновременно со стрелковыми полками. Бой за нее был коротким. Врат убегали в панике, оставили на веревках, развешанных у пруда, сохнувшее нижнее белье. Мы двигались первыми по одной из дорог, проходящих через местечко, и стали свидетелями потрясающей картины человеческой боли и отчаяния: на дороге лежал мертвый старик, перерезанный танковой гусеницей. Скелет полусожженного юноши виднелся рядом. Над трупами склонилась женщина. Увидев нас, она в немом порыве подняла руки кверху, как бы говоря: "Отомстите!" До сих пор вижу ее глаза, без слез, горящие болью и гневом.

Нелегко было жителям и тех деревень и сел, которые фашисты не тронули.

Как-то в одной из деревень решил узнать, в каком направлении надо двигаться, чтобы попасть в соседнее село. Обратились к женщине, сидящей на крыльце хаты и кормящей грудью ребенка. Она показала рукой и сказала:

– Прямо! – Младенец оторвался от груди, посмотрел на спрашивающих, махнул ручонкой, подражая матери, и хрипловатым баском произнес: – Р-рямо! Р-рямо!

На недоуменный вопрос сколько же лет ребенку, женщина ответила:

– Третий год. Другой еды нет!

…Перешли Десну по понтонному мосту. Значит, скоро Днепр! Новиков был вне себя от радости. До войны он жил на Украине. В Днепропетровске находилась его жена- не успела выехать, осталась в оккупации.

Вчера он мне сказал:

– Малиновский, а чего ты в партию не вступаешь? В такое время надо быть в партии! Бери пример с Беляева. Или ты всю жизнь думаешь в комсомольцах проходить? Вот что: я тебе даю рекомендацию для поступления в кандидаты, а ты сегодня же напишешь заявление. Вторую рекомендацию возьмешь у Беляева!

Предложение вступить в партию мне было сделано еще в первые дни войны, на Карельском перешейке. На Северо-Западном фронте со мной об этом говорил Беляев. Тогда я считал, что еще не подготовлен к этому важному шагу. Теперь я понимал, что и Беляев, и Новиков были правы. В сентябре 1943 года, незадолго до форсирования Днепра, я был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Вот и Днепр! Его еще не видно. Дивизион остановился в небольшом прибрежном сосновом леске. За ним, меньше чем в километре, река. В леске оказалось неимоверное количество маслят. Солдаты стали собирать их – будет к вечеру приварок! Невольно вспомнил, как по дороге с Курской дуги сюда, когда я заменял Мартынова, мне попалась полянка, буквально красная от сочной и спелой земляники. А я проехал мимо, потому что очень торопился.

Решил посмотреть на реку. Взял на всякий случай карабин с полным магазином патронов. Шел не спеша, понемногу поднимаясь по лесному склону. Подобрался к самому обрыву, переходя от дерева к дереву. Внизу открылась широкая полоса песка. За ней – красавец Днепр. Стал рассматривать, что делается на правом берегу. Ясно были видны траншеи, а в одной из них что-то очень похожее на голову. Подумал: "Далековато для карабина, но попробовать стоит… Может, будет одним фашистом меньше!" Поставил на рамке дальность, тщательно прицелился и нажал спуск. После выстрела осмотрел траншеи снова. Голова исчезла.

Когда я возвращался назад, подошли Мартынов и Беляев. Мы сели на землю около одного из отрытых давно, может, еще в 1941 году, окопов. Никогда раньше у нас не возникало разговоров о том, что будем делать после войны. А тут Мартынов вдруг сказал:

– Вот и к Днепру подошли. Значит, войне скоро конец. Ты чем, Борис, когда она закончится, займешься?

Я не мог ответить сразу, уж очень неожиданным был вопрос, на секунду задумался. В тот же момент наш разговор оборвал близкий разрыв снаряда, а может быть, мины. За Днепром послышались звуки выстрелов. Мы молниеносно очутились в спасительном старом окопе. Так я и не ответил тогда Мартынову на этот вопрос. Видно, рано задал он его…