С оружием шутки плохи – это я знал по себе. В первые дни войны у меня был наган. Чистя его, я перелил масла в барабан. Решил посмотреть, нет ли масла под бойком. Взвел курок. В отверстии, где находился боек, оказалось полно светлой жидкости. Я положил на отверстие тряпочку, а чтобы она вошла в него, нажал спусковой крючок… И тут с ужасом понял, что сделал: наган был заряжен. Ствол его упирался в бедро. Вряд ли сумел бы доказать, что возможный выстрел был неумышленным. В другой раз осматривал винтовки красноармейцев. Одна мне не понравилась: плохо работал затвор, слабо выбрасывая патроны. "Это потому, – подумал я, – что выбрасывается не гильза, а патрон…" Чтобы проверить, автоматически нажал спусковой крючок… Грохнул выстрел, пуля ударила в скалу, не задев, к счастью, никого. С тех пор с оружием я всегда был очень осторожен и учил этому красноармейцев.

Наши орудия – 76-миллиметровые пушки и 122-миллиметровые гаубицы – на конной тяге. Кони – здоровенные тяжеловозы. Пока с ними имели дело только огневики, но говорили, что лошади появятся и у нас, во взводе управления.

Почти каждый день к вечеру, немного в стороне от нас, раздавался гул самолетов. Немцы летели бомбить Бологое и другие станции.

В начале апреля, когда стал быстро таять снег и показалась земля, меня вызвали в штаб дивизиона и приказали ехать с пакетом в Бологое, находившееся от нас километрах в 30-ти. Старшина дивизиона подвел мне Крокодила – громадного битюга с крутыми боками. Я с трудом взобрался в седло. Умею ли ездить – меня никто не спрашивал. К моему счастью, Крокодил отлично понимал мои "но!" и "тпру!". Ритмично шагая мерным и тяжелым шагом, к которому привык, таская орудие, он к полудню доставил меня в Бологое. Оно все было разбито бомбежкой – ни одного целого здания. Едва нашел размещавшееся в подвале нужное мне тыловое подразделение. К ночи Крокодил благополучно дошагал до нашей части. Говорят, что начинающим кавалеристам бывает нелегко.

Хотя я почти целый день просидел на лошади, ничто у меня не болело. Помогли широкая спина Крокодила и его невозмутимо ровный шаг. Что ж, начало кавалерийской выучке положено!

СТРАШНАЯ РАБОТА

Болото Сучан

В конце апреля пришел приказ о выступлении. Нас направили в 84-й артиллерийский полк 55-й стрелковой дивизии. По дороге я написал открытку родителям: "2 мая… Вы, наверное, очень беспокоитесь, что долго не пишу. Я переезжаю на другое место, поэтому и задержался. Зато вчера получил письмо от Бориса. Он, оказывается, около Старой Руссы, пока еще не воюет, но вообще-то – это дело ближайших дней.

Мне сейчас, в отличие от прошлых раз, приходится шагать пехтурой. Уже привык: "баллоны" мои не спускаются". В большинстве случаев мои бесхитростные попытки заморочить голову военной цензуре, чтобы подсказать родителям, где я нахожусь, были безрезультатными. Но этой открытке повезло: слова о том, что Борис около Старой Руссы, остались незачеркнутыми. Про "баллоны" я написал потому, что после госпиталя вместо сапог получил ботинки с обмотками и не сразу научился их прочно закручивать.

4 мая 1942 года в полдень мы маршем подошли к тылам 55-й стрелковой дивизии. Все последние дни и ночи беспрерывно лил дождь. Шинели и гимнастерки на нас не просыхали, плащ-палатки не помогали. Казалось, мы сами разбухли от постоянного соприкосновения с водой. Пищевой рацион сокращался по мере приближения к фронту. Стояла страшная весенняя распутица, тылы не справлялись с подвозкой продуктов. Начиная с 1 мая мы получали только маргарин и хлеб.

Привал наш подходил к концу. Мы остановились рядом с медсанбатом дивизии. Несколько больших палаток не вместили раненых. Остальные лежали рядом, на парусиновых полотнищах, разостланных на земле. Я впервые видел такое большое количество раненых вне госпиталя, а их подвозили и подвозили. Часть раненых приходила пешком.

За полчаса привала мы наслушались стонов, насмотрелись на окровавленные бинты и лоскуты, выносимые из палаток санитарами.

На дорогу нам выдали немного маргарину, сказав, что это на сегодня все, хлеба не будет. Да если бы и был, ничто в рот не лезло. Даже когда отошли от медсанбата, в ушах звучало: "Сестра, пить…" Навстречу шли и шли раненые, некоторых несли на носилках или просто на руках. Впереди гремела канонада. 55-я дивизия продолжала начатое вчера наступление…

Словно встречая нас, наперекор всему, сквозь тучи пробилось солнышко, идти стало веселее. Мы сделали еще один привал на лесной дороге и разделились на две части. Огневые взводы с орудиями остались, мы же пошли вперед, туда, где гремела канонада. Прошли небольшую деревеньку, вышли на ее окраину, – к ручью, протекающему в неглубоком овраге. Наш взвод, человек 16, уже спустился в него, когда прилетели "юнкерсы". Они заметили нас – шагали не маскируясь. Первый "юнкере" пошел стремительно вниз, издавая свистящий звук. Мы разбежались по оврагу и попадали на землю, кто куда. Я увидел, как от пикирующего бомбардировщика одна за другой стали отделяться черные точки – бомбы, и следил за полетом, стремясь определить – в нас или мимо. Страшный вой вдавил в землю. Разрыв, второй, третий… Колебалась стенка оврага, шипели осколки, летели комья земли. Я лежал, подавленный неожиданным налетом, оглушительными взрывами. Под Калинином обстреливали и бомбили "мессершмитты", там были пули и мины, а здесь настоящие бомбы!

В пике пошел второй "юнкере", и только что пережитый кромешный ад повторился сначала. Потом третий… Бомбардировщики сделали круг и снова летели прямо на нас. Мы были совершенно беззащитны – зениток не слышно, видно, еще не подвезли. Схватив карабин, я лихорадочно зарядил его и, лежа, выстрелил в первый "юнкере", когда он с воем пикировал на наш овражек. Напрасная попытка! Снова засвистели бомбы, заухали разрывы, ходуном заходила земля. Тело и нервы напряглись до предела…

Наконец бомбардировщики улетели. Потрясенные бомбежкой, мы быстро убежали из спасшего нас овражка в лес, еще не веря до конца, что не поплатились за нарушение правил маскировки.

За леском на небольшой возвышенности находилась деревня Большие Дубовицы. Комзвода Спесин сказал, что там расположился штаб нашего дивизиона. Но он уже не торопился выходить из леса: искал глазами – каким путем нам скрытно проскочить к домам. Наверно, у него, как и у нас, все еще стоял в ушах вой "юнкерсов", свист бомб, оглушительные звуки их разрывов. Да, здесь уже был фронт, а не тыловая обстановка. С нашей и немецкой стороны время от времени раздавались артиллерийские и минометные выстрелы. В деревне то там, то здесь слышались звуки разрывов. Еще дальше, за Большими Дубовицами, где проходила передовая, – редкие автоматные и пулеметные очереди. Судя по всему, разгоревшийся утром бой стихал.

В одном из сараев, пристроенных прямо к деревенской избе, наткнулись на начальника штаба дивизиона капитана Саксина. Вел он себя спокойно и деловито. Объяснил обстановку по карте. Сказал, что командир дивизиона находится в штабе стрелкового полка, что вечером штаб дивизиона должен перейти на новое место. Показал его на карте и распорядился, чтобы мы шли туда, подготовили блиндаж и линию связи со штабом полка.

К вечеру, когда мы заканчивали блиндаж, пришли командир дивизиона майор Новиков Александр Данилович, начальник разведки старший лейтенант Манушкин, начальник штаба и несколько красноармейцев.

Рано утром, едва мы вышли из блиндажа, начался сильный минометный обстрел нашего участка леса. Немцы стреляли залпами, по 5-6 мин. Разрывы их накладывались друг на друга: ррах-рра-ррах! Первые мины упали совсем рядом и очень неожиданно; мы инстинктивно бросились на землю, потом побежали к блиндажу. В районе Больших Дубовиц застрекотали автоматные очереди. Наш блиндаж был у перекрестка дорог, километрах в двух от деревни. За ночь связисты протянули линии связи на НП батарей, расположенных за Большими Дубовицами. Командир дивизиона пытался связаться с ними, чтобы узнать, что происходит на передовой. Но связь после обстрела оборвалась. Минометная и автоматная стрельба нарастала. Новиков распорядился, чтобы начальник разведки с разведчиком Алалыкиньш отправились в штаб стрелкового полка, который поддерживался нашим дивизионом, и выяснили обстановку на месте. Через полчаса разведчик вернулся, таща на себе тело убитого начальника разведки. Недалеко от нашего блиндажа они попали под минометный обстрел. Наконец восстановилась связь с командиром одной из батарей. Он сообщил, что немцы зашли с флангов и сейчас пехота отступает; артиллеристы уходят вместе с командиром батальона. Куда – еще неизвестно.