Вьюков не вытерпел, сдернул с себя одежду и ринулся в Обь, взметнув клубы брызг. Он услыхал веселый крик Дашеньки. Скворцы, бегавшие вдоль пенной кромки, испугались, взлетели…

Пили чай, когда раздвинулись тальники и появился сухонький старик в синей спортивной куртке и в лыжных брюках. На голове у него была ветхая, с обвисшими полями шляпа, на спине — рюкзак, а в руке длинный таловый прут с ободранной кожицей. На конце скользкого белого прута болталась кисть из листьев. Старик постоял, хлопая по ноге прутом и глядя на Дашеньку с Вьюковым.

Подошел к ним, легкий на ногу, ловкий, пружинистый.

— Мир вашему костру. Не гаснуть ему вовеки!

— Спасибо. С нами чай пить. — Вьюков поднялся, пожал незнакомцу маленькую, но твердую, как из дерева, руку.

Путник снял рюкзак, шляпу, опустился возле костра в клубы дыма. У него были седые волосы и густейшие черные брови.

— Путешествуешь? — спросил он у Дашеньки, бережно проведя по ее голове ладонью. Она была такой шершавой, что шелковые волоски цеплялись за нее.

Одно это движение сразу же расположило Вьюкова к подошедшему.

— Мы к бабушке в Петушки, — доверчиво сообщила Дашенька.

— Я тоже… в Петушки. Только мои Петушки далеко. Я вот к ним все иду, иду и никак не могу дойти. Тебя как звать?

— Дашенькой.

— Славное имя. А я — дед-скороход. — Путник засмеялся раскатисто.

Засмеялась и Дашенька.

— Тебе сколько лет?

— Шесть.

— О, совсем уже барышня!

Увидев скворцов, Дашенька схватила ломтик хлеба и побежала кормить их.

Вьюков уставился в лицо незнакомца. Определенно он где-то видел это веселое, лукавое лицо с густейшими бровями. Видел, видел! Да вчера же он, Вьюков, разглядывал это лицо в газете! Неужели это известный Карпов?!

Когда ему исполнилось шестьдесят, он, бобыль, повернул ключ в двери своей комнатенки и пошел пешком по стране. И вот шагает по ней уже пять лет.

Хотел он пройти двадцать тысяч километров, но в дороге его застала весть о полете Гагарина, сделавшего космический виток вокруг Земли, и тогда Карпов решил тоже совершить свой виток: прошагать сорок тысяч километров.

Прочитав о нем, Вьюков подивился — каких только нет на свете чудаков! Зачем этому Карпову понадобилось на старости лет скитаться по всей стране? Что за причуды? Что это ему даст? Лучше разводил бы сад и попивал в нем чаек. Глядишь, и прожил бы лишних два-три года. А так только попусту обувь треплет. Наверное, решил прославиться!

— А я вас знаю, — сказал Вьюков.

— Ну-ну! Читали? — добродушно откликнулся Карпов, наливая из чайника в эмалированную кружку. — Паршивая штука — пенсия. Уйдут некоторые на пенсию, как будто из жизни уйдут, сразу одряхлеют. А я решил: «Нет уж, дудки! Я еще потопчу земной шар!» И вот — иду. Да-а, уже брякнуло мне шестьдесят пять! Хотя нужно считать не сколько ты прожил, а сколько еще осталось жить, не сколько сделал, а сколько еще должен сделать. Я ведь бухгалтер, финансист. Люблю цифры. — Карпов поставил на песок кружку, вытащил из кармана на груди записную зеленую книжку с карандашом, затолканным в петельку. Карандаш в красной рубашке был привязан к истрепанному блокноту длинным тоненьким шнурком.

Карпов развернул блокнот, отставил его от себя на всю длину руки и, щурясь, стал смотреть на колонки цифр, водя по ним карандашом.

— Как-то я подсчитал, что человек за свою жизнь шесть раз обходит земной шар. Делая по двадцать пять тысяч шагов в день, человек за семьдесят лет проходит астрономическое расстояние в пятьсот миллионов шагов. Вот, пятьсот! — И он, помусолив во рту жало карандаша, два раза жирно подчеркнул цифру. — Ну, а я решил еще один виток добавить к этому.

И он поставил плюс и цифру 40000 км.

Вьюков ловил каждое слово старика, точно хотел понять что-то очень важное для себя. Он стал обстоятельно, со свойственной ему дотошностью, выспрашивать у небывалого пешехода о встречах, о местах, где он побывал, о том, что видел. От одних названий только крупных городов у Вьюнова закружилась голова: Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Вильнюс, Минск, Киев, Тбилиси, Ереван, Баку, Ашхабад, Ташкент, Фрунзе, Алма-Ата… Перечислял и перечислял старик, глядя в книжечку, где был записан весь его маршрут. Он шел по железной дороге, из республики в республику.

— Побывал я и у Белого моря — в Архангельске. Уж очень интересно узнать: что на земле творится, как люди живут, какие реки журчат, как там в пустынях, в тайге, на берегах морей? Заболел я вроде! Спать не могу. Душа переворачивается, как только подумаешь, сколько времени уходит на сон. Из Архангельска пошел я в Киров, Пермь, Свердловск, Саратов. Оттуда подался в Среднюю Азию. Через Семипалатинск прибежал я на Алтай к целинникам. За спиной у меня уже… — карандашик на шнурке пополз по листку, — уже двадцать восемь тысяч девятьсот одиннадцать километров. Вот, — он показал Вьюкову цифру. — В вашем городе у дежурного по станции я сделал, — карандашик опять побежал по страничке, уткнулся в цифру, — я сделал свою две тысячи пятьсот девяносто пятую отметку в пути. — Цифры он произносил четко, с особым удовольствием.

Вся книжка была заполнена колонками цифр. Эти колонки походили на стихи с короткими строчками. Видно было, что все у старика рассчитано и весь путь, все замыслы и мечты выражены цифрами. Пожалуй, и силы свои, и возможности сердца он тоже рассчитал и отразил в этих колонках-стихах.

— А сейчас вот навострил лыжи к Тихому океану. — Карпов сунул в петельку карандаш в красной рубашке, захлопнул блокнот. — Побываю на Камчатке, на Сахалине, а после махну в Иркутск. Там и закончу свой «виток». Можно до вечера перечислять города, где я побывал, но не в количестве дело. Важно — что я увидел! Какие чудеса природы! Каких людей! Какие творения человеческих рук! Я ведь встречался со многими знаменитыми людьми: с учеными, с писателями, со строителями.

— Говорят, чтобы любить дороги, надо родиться в пути. — Вьюков улыбался, с волнением глядя на Карпова.

— А я родился в доме и всю жизнь прожил на одном месте. А вот теперь меня понесло. Ну что ты скажешь — понесло, и все. И не могу остановиться… — Старый бухгалтер рассмеялся. — И я доложу вам, голубчик: эти пять лет в пути были в моей жизни самые радостные.

— Да, один живет, чтобы есть, а другой ест, чтобы жить, — задумчиво пошутил Вьюков.

— Вы слыхали о королеве цейлонских пальм — талипотовой пальме? Сорок лет живет она, а потом выкидывает вверх, как знамя, огромное кремовое соцветие до восьми метров высотой. Дождется, когда созреют семена, бросит их на землю и тогда уже погибает.

— А вы… что — вы? Что хотите сделать? Зачем пошли? — словно бы сердясь, начал допрашивать Вьюков.

— Я? Книгу буду писать, книгу, — ответил Карпов, сам радостно изумляясь своей затее. — Уж больно хочется рассказать о нашей земле какими-то… поющими, что ли, словами. Чтобы они в сердце западали. Вот расскажу и тогда с легкой душой отправлюсь в последний путь. А в нем не сорок тысяч километров. Он бесконечный. И по нему не вернешься к этому костру.

Голос Карпова стал глуховатым. Пешеход притворно откашлялся, взял кружку с чаем.

Жадно слушавший Вьюков вспомнил о скитальцах-китах. Тысячи километров проплывают они в штормы и в штили. И все плывут и плывут. И безбрежна их воля. Дни их кончаются в плавании. Бум, бум, бум — гремят в глубинах океанов сердца великих пловцов.

Потрескивал костер, клубился дымок. Дашенька бегала со скворцами вдоль пенистой полоски.

— А вы что же… Куда и почему? — осторожно спросил Карпов, обмакивая в кружку сахарный квадратик.

— Да вот… тронулся и я в путь с дочкой, — неопределенно ответил Вьюков, песком засыпая густо задымивший костер. — Только путь наш невелик: всего до Петушков.

Карпов пристально глянул на Вьюкова из-под густых черных бровей, спросил:

— Что-нибудь… случилось?

И, всегда сдержанный, Вьюков почему-то сказал откровенно:

— С женой у меня… Паршиво все… Идем вот к бабушке…

— А может, погорячились? Может, уладится?