Он это так подчеркнуто сказал. А я его вкусу доверял. Тогда он для меня был большой начальник, председатель Госкино. Он выпустил фильм на экраны, и он «пошел», как говорят прокатчики, от Калининграда до Урала. Прокатчики меня встретили на каком-то совещании:
– Евгений Маркович, что же вы наделали?
– А что такое?
В это время телевидение показало трехсерийный вариант «Джека Восьмеркина» Смотрят, никого из партии не исключили, никого не повесили. И показали.
– Мы руки потирали: «Ох, заработаем на этом фильме!» А вы взяли и…
– Да не я это!!!
После того как картина вышла в Гостелерадио, я встретился с режиссером Колесовым. Я не знал, а он, оказывается, был председателем тарификационной комиссии при Гостелерадио. Комиссия настаивала на том, чтобы «Джеку Восьмеркину» дать вторую категорию, но он сказал:
– Если вы не дадите первую категорию этому фильму, я ухожу с должности!
А они не хотели терять принципиального и независимого человека. В результате это был второй случай в моей практике, когда я получил первую категорию. Я получил первую категорию за малюсенький фильм «Пожар во флигеле» и за «Джека Восьмеркина» в Гостелерадио. Кроме того, Армен заплатил мне за все переделки, как и обещал. Так я стал очень богатым человеком! Я шучу, конечно, про «очень богатого», но это были для меня большие деньги, и я пользуюсь этим до сих пор, потому что при расчете на пенсию я подал документы именно за этот период. И у меня получалась приличная пенсия, рублей 360 по тем временам! Поскольку я продолжал работать, то она и сегодня вполне достойная.
Прошел телевизионный показ фильма «Джек Восьмеркин – „американец“» и появилась рецензия в «Советской культуре», ругательная, но не сильно, я бы сказал, «лягательная» статья, слегка лягали: мол, скучно и затянуто. Я соглашусь, что затянуто по телевизионной версии, по трем сериям. Но про финал меня просто задело, оскорбило. Дело в том, что никаких фиг в кармане я не держал, фига была единственная – в финале. Когда начальник молодых коммунаров, его играл Саша Галибин, говорит Джеку Восьмеркину:
– Яшка, давай к нам! У нас теперь не коммуна, а колхоз будет! Знаешь, как заживем!
– Нет, я лучше сам буду… – отвечает Джек.
На фразе «знаешь, как заживем!» зал взрывался от хохота. Получилось.
А критик Богомолов, такой едкий критик, раскритиковал картину, мол, в финале режиссер не знает, где живет!
Я подумал тогда: «Я тебя когда-нибудь встречу и выскажу все, что думаю!»
Встретил его года три назад на очередном съезде в Москве.
Я говорю:
– Юра, моя фамилия Татарский!
– Как мне приятно!
Я говорю:
– Не ври, что тебе приятно. Зачем ты, умный, серьезный человек, написал ту статью в газете?
– Женя, я тебе должен сказать честно, я не писал. Я дал какой-то девчонке…
Он где-то преподавал, а были установки, что его фамилия должна быть под статьей.
– Нехороший ты человек!
Это было в шутку сказано. Мне понравилось, как он вел себя на съезде.
Я люблю этот фильм. Мне часто говорят: «Ты снимал „Принца Флоризеля!“», но большой смелости не нужно, чтобы снимать «Флоризеля». Это сложный по форме фильм, кому-то нравилось, кому-то нет, кто-то понял сразу, кто-то не понял совсем. В большинстве своем поняли. А написать «Джека Восьмеркина» нужна была смелость, еще большая смелость снять, и еще большую смелость снять, как было снято, и стоять до конца. Я выстоял, я собой горжусь.
Я не рассказываю всем «смотрите, какой я смелый», но я знаю, что это так, и я в результате получил: «Мы этого не принимаем, мы этого не видели и даже обсуждать не будем, иди отсюда!» И что если не пришло бы мне в голову схватить такси и помчаться в Госкино, а там не сидел бы интеллигентный Армен Николаевич Медведев, который все понял и тоже имел смелость сказать: «Я беру и выпущу», то все могло бы выйти совсем иначе…
Поэтому этот фильм мне дорог, так я скажу, он мне дорог! Это как у Чехова: «Надо выдавливать по капле из себя раба». Это была попытка выдавить из себя раба.
Актеры, актеры, актеры…
На ту роль, что играл Лева Дуров, я долго искал актера. Я знал актера Дурова, но знаком лично не был. Я перебрал всех знакомых, подходящих на эту роль. Я, пользуясь добрыми отношениями, позвонил Папанову:
– Анатолий Дмитриевич, вот так и так.
Анатолий Дмитриевич мне ответил:
– Женя, я ничего не делал, долгое время болел, уже поправился, но я сейчас никак не могу, но следующую картину, что бы ты мне ни предложил, я говорю «Да»! Заранее говорю!
С большим сожалением я это слушал. Потом я позвонил одному очень известному артисту, имени не скажу. И предложил ему эту роль. Он сказал:
– Хорошо, но только вдвоем с сыном! Я буду играть, если роль сына будет играть мой сын!
Это про ту роль, что играл Мишка Васьков. Меня совершенно не устраивал сын, но очень устраивал папа. Я говорю:
– Нет, это не пойдет.
А он говорит:
– Знаешь что, когда у тебя будет много денег или когда у тебя будут зарубежные съемки, тогда звони! Все, пока!
Вот такой подход. Больше я никогда ему не звонил. И я думаю, что он ничего не потерял, оттого что я не звонил.
И тогда мой товарищ, режиссер «Ленфильма», позже он стал директором киностудии, Витя Сергеев сказал:
– Слушай, Женя, а чего ты Леву Дурова не попробуешь?
А он мне и в голову не приходил! Я его плохо знал. Я говорю:
– Да, действительно, хорошая мысль.
Я позвонил Леве, он согласился. Замечательно он отработал, с ним было очень легко работать, и я считаю, что он абсолютно точно попал в роль.
У меня был такой талисман – Любовь Ивановна Малиновская. Она играла во всех моих фильмах! Но бывает так: то, что близко, не ценишь! Надо из Москвы, из Студии киноактера… А там предлагают, мол, давайте вот эту, и вот ту. Снимали пробы на мамашу. Приехала московская артистка со Студии киноактера. И все время приставала ко мне с вопросом: «А какая сверхзадача фильма?» Я понимал, что ее сильно не устраивает концепция, которую я предлагал. Я говорю:
– Знаете, про сверхзадачу мы потом поговорим. Вы сначала сыграете этот кусок хорошо, а остальное потом…
– Нет, нет, меня интересует сверхзадача фильма, какова она?
И так она мне надоела, что я показал жестом оператору, что пленку на нее не надо тратить. Есть такое движение «ноль»: из двух пальцев указательного и большого. Сыграла она плохо. Мы разъехались с ней. Претензий друг к другу не имели. Думаю: «А что я дурака-то валяю, надо Любу взять! Любу и Ирку Ракшину!»
Как эти две артистки сыграли пробу! Это было грандиозно! Я очень сожалею, что тогда я эту пробу не отложил в сторону и не оставил на память себе и будущим поколениям. Проба была блистательная. Они хорошо сыграли эту сцену и в кино, но на пробе было интересней.
Но главный прокол на съемках был с героем – фильм позиционировался как музыкальный, а Саша Кузнецов петь не умел, танцевать тоже, да и с чувством ритма у него было не очень хорошо. И вот мы снимали первое появление его в деревне.
«В Америке, в Америке, в Америке…» – эту песню он поет. Это не опера, где оперный артист врастает в сцену двумя ногами и не шевелится. Здесь надо было все сделать в движении, и к пятому дублю оператор заплакал:
– Евгений Маркович, я не могу снять эту сцену!
– Что такое, Валера?
Валера – молодой парень, и это его первый фильм после ВГИКА. Он очень старался.
– Камера движется за музыкой, а артист расходится с музыкой по движению!
Оператор уже двигается, а артист там застрял. Чувства камеры у Сашки не было. Я сказал:
– Саша, трудно что ли? Валера, за камеру. Трансляция…
И я пропел песню в движении. Закончил. Массовка и моя группа зааплодировали.
– Ну, Саша, видишь, это нетрудно! Давай!
А началось все с того, что балетмейстер пытался поставить танец, а герой не танцует. Если и танцует, то скучно и неинтересно. Репетировали мы накануне съемки, возле домика, в деревне, в которой снимали. Ничего не получилось.