Наконец оно медленно удалилось и вошло во внутреннее море, теплое, тихое и синее, быть может с наилучшей сохранившейся водой в мире. Тут оно оставалось некоторое время, и большие звезды тамошних кротких небес видели, как оно играло в прятки среди островов, где никогда не водятся киты. Все это время судно распространяло отвратительный запах, а запах этот — хотя и рыбный — был нездоровый.

Однажды вечером на него обрушилось бедствие со стороны острова Пиганг Ватай, и оно пустилось в бегство. Экипаж «Галнотиса» осыпал насмешками неуклюжее черно-желтое вооруженное судно, пыхтевшее далеко сзади него. Матросы досконально знали возможности всякого судна, которого они желали избежать в этих морях. Добросовестный британский корабль обычно не бежит от военного судна чужестранной державы, а останавливать на море британские суда и обыскивать их — значит нарушать этикет. Шкипер «Галиотиса» не стремился доказать это положение и неутомимо делал по одиннадцать узлов в час до самой ночи. Только одного обстоятельства не учел он.

Держава, которая держала на водах значительное число паровых сторожевых судов («Галиотис» увернулся от двух регулярных стационаров с обидной для них легкостью), только что спустила на воду третье, двигавшееся с быстротой четырнадцати узлов в час. Поэтому «Галиотис», быстро идя с востока на запад, к рассвету заметил на расстоянии полутора миль позади себя сигнал, означавший: «Ложитесь в дрейф или принимайте все последствия!»

«Галиотису» был предоставлен выбор, и он сделал его. Надеясь на попутный ветер, он попробовал направиться к северу, к гостеприимной отмели. Бомба, влетевшая в каюту главного механика, была пяти дюймов в диаметре и разрывная. Бомба эта должна была пролететь через корму и нос и по дороге сбила портрет жены механика — очень хорошенькой женщины — на пол, обратила в щепки умывальник, прошла в машинное отделение и, ударившись о решетчатый люк, упала как раз перед передней машиной и разорвалась, разбив оба болта, соединявших шатун с кривошипом.

То, что произошло затем, заслуживает особого вимания. Передняя машина перестала действовать. Освободившийся поршневый стержень, ничем не стесняемый, поднялся высоко и потом снова опустился под напором пара, а конец шатуна, бесполезного, как человек с вывихнутой ногой, отлетел направо, ударился о стойку штирборта на шести дюймах высоты и вышел наружу на три дюйма. Тут он застрял. Между тем задняя машина продолжала работу и при следующем обороте привела в действие кривошип передней машины, который ударил по застрявшему шатуну и согнул его.

От удара левый борт судна треснул в двух или трех местах. Так как машины не могли более работать, то судно стало на якорь, причем «Галиотис» поднялся на фут из воды, и команда машинного отделения, выпустив пар изо всех отверстий, какие попались ей под руку в суматохе, вышла на палубу, слегка обваренная паром, но спокойная. Снизу доносились различные звуки — шум, треск, словно мяуканье, воркотня. Все это продолжалось не более одной минуты. Это механизм судна приноравливался к своей изменившейся конструкции.

Мистер Уардроп, стоя на одной ноге на верхнем решетчатом люке, прислушался и застонал. Нельзя в три секунды остановить машины, дающие по двенадцати узлов в час, без того, чтобы не нарушить их хода. «Галиотис» скользнул вперед в облаке пара, крича, как раненая лошадь. Делать больше было нечего. Пятидюймовая бомба решила положение дела. А когда у вас все три трюма полны отличнейшего жемчуга, когда вы очистили отмели Танна, «Морского коня» и еще четыре других отмели с одного конца Аманалайского моря до другого, когда вы нарушили монопольные права богатого государства так, что причиненные вами убытки не могут быть возмещены в течение пяти лет, — приходится улыбаться и примириться с тем, что есть. Но шкипер, после некоторого размышления, решил, что коли судно его со множеством британских флагов, живописно развевавшихся на нем, было уже бомбардировано в открытом море, то можно на этом и успокоиться.

— Где, — спросил морской офицер тупоумного вида, подымаясь на палубу, — где этот проклятый жемчуг?

Он был тут, этого нельзя было скрыть. Никакие показания под присягой не могли бы уничтожить ужасного запаха сгнивших устриц, водолазных костюмов и покрытых раковинами люков. Жемчуга было тут на сумму около семидесяти тысяч фунтов, и все эти фунты были украдены.

Военный корабль был раздосадован, потому что он истратил много тонн угля, развел сильные пары и, самое главное, заставил усиленно работать своих офицеров и экипаж. Всех бывших на «Галнотисе» арестовывали всякий раз, как на него подымался новый офицер, наконец кто-то, кого они приняли за мичмана, объявил им, что они должны считать себя взятыми под стражу, и их действительно посадили под арест.

— Это совсем нехорошо, — вкрадчиво сказал шкипер, — вы лучше прислали бы нам буксир…

— Молчать! Вы арестованы! — последовал ответ.

— Как можем мы бежать, черт возьми? Мы беспомощны. Вы должны отбуксировать нас куда-нибудь и объяснить, почему вы открыли огонь. Мистер Уардроп, ведь мы беспомощны, не правда ли?

— Погибли вконец, — ответил механик. — Если судно наклонится, передний цилиндр упадет и пробьет дно. Стойки снесены. Не на чем держаться.

Военный совет, бряцая оружием, направился проверять слова мистера Уардропа. Он предупредил всех, что вход в машинное отделение грозит опасностью для жизни каждого, кто решится на это, и потому посетители довольствовались тем, что издали, сквозь ослабевший пар, осмотрели разрушенное отделение. «Галиотис» поднялся на высокой волне, и стойки штирборта слегка заскрипели, как скрипит зубами человек под ножом. Передний цилиндр зависел от неизвестной силы, которую люди называют сопротивлением материалов, которая иногда вызывает другую ужасную силу — разрушение неодушевленных предметов.

— Видите! — сказал мистер Уардроп, торопя посетителей уйти. — Машины не стоят даже цены потраченного на них материала.

— Мы поведем вас на буксире, — был ответ. — Потом мы конфискуем груз.

Экипаж военного судна был немногочислен, и потому на «Галиотис» нельзя было назначить лучших людей. Послали младшего лейтенанта, которого шкипер усердно спаивал, так как вовсе не желал облегчить работу буксира, к тому же с кормы его судна висела небольшая, незаметная веревка.

«Галиотис» повели на буксире со средней скоростью четыре узла в час. Вести его было чрезвычайно трудно, и у артиллерийского лейтенанта, выстрелившего в «Галиотис» пятидюймовой бомбой, было достаточно времени, чтобы подумать о последствиях. Мистер Уардроп был очень занят. Он воспользовался всем экипажем, чтобы подпереть цилиндры балками и деревянными брусьями со дна и с боков судна. Это была рискованная работа, но все же лучше, чем утонуть на конце буксирного каната, а если бы упал передний цилиндр, то прямо на дно моря и увлек бы за собой «Галиотис».

— Куда мы идем и как долго будут вести нас на буксире? — спросил Уардроп у шкипера.

— Бог знает! А этот милейший лейтенант постоянно пьян. Что вы рассчитываете сделать?

— Есть только один шанс, — шепотом, хотя вблизи никого не было, проговорил мистер Уардроп, — есть только один шанс починить судно, если сумеем сделать, что нужно. Они перевернули все его кишки своим толчком, но, говорю я, время и терпение могут дать шанс на то, чтобы развести пары. Мы с вами могли бы сделать это.

Глаза шкипера заблестели.

— Вы хотите сказать, что оно еще годно на что-нибудь? — начал он.

— О нет, — сказал мистер Уардроп. — На починку его потребуется по меньшей мере три тысячи фунтов, чтобы оно было в состоянии плавать по морю. Оно похоже на человека, упавшего с высокой лестницы. В продолжение нескольких месяцев нельзя определить, что, собственно, случилось, но мы знаем, что наш «Галиотис» никуда не годится без новых внутренностей. Посмотрите-ка на конденсаторы и крестовины — одно это чего стоит… А главное, я боюсь, как бы они не стащили у нас чего-нибудь.

— Они стреляли в нас. Они должны будут объяснить свой поступок.