Рано поутру, одевшись соответственно случаю в ярко-пунцовое бальное платье с потемневшей золотой вышивкой на корсаже, в ожерелье из простых стекол, заменявших бриллианты, она приготовила шоколад и сама понесла его Дику.

— Это я. Не стесняйтесь, ведь я уже в почтенном возрасте, не так ли? Пейте и кушайте вволю, а я здесь посижу с вами. Так матери во Франции приносят поутру шоколад к постели своих сыновей, когда они ведут себя хорошо.

И она присела на край постели и шепнула:

— Все устроено и улажено. Ты отправишься на лихтере. Только это обойдется в десять английских фунтов; ведь правительство очень неисправно платит капитану Через четыре дня это судно придет в Суаким. С тобою поедет Георгий, грек, погонщик мулов. Это тоже будет тебе стоить десять фунтов, без этого никак нельзя. Я уплачу и тому и другому, они не должны знать, что у тебя есть деньги. Георгий поедет с тобой из Суакима до того пункта, куда он следует со своими мулами, а затем он вернется сюда, так как его возлюбленная здесь, в моих руках, и если я не получу от тебя телеграммы, что ты благополучно доехал, то его девчонка здесь ответит мне за него.

— Спасибо вам, — сказал Дик и сонно протянул руку за чашкой. — Право, вы даже слишком добры, mаdame.

— Если бы я действительно могла что-нибудь сделать для тебя, я бы сказала: оставайся здесь и будь благоразумен. Но я не думаю, чтобы это было лучше для тебя.

И она с печальной улыбкой посмотрела на свое залитое всякими напитками платье.

— Нет, ты поедешь, непременно поедешь; так будет лучше… да, так будет лучше для тебя, мой бедный мальчик.

Она наклонилась и поцеловала его между бровей.

— Это мое утреннее приветствие тебе, — сказала она, уходя. — Когда ты оденешься, мы поговорим с Георгием и приготовим все, что надо. Но сначала нам следует раскрыть твой чемоданчик, дай мне ключи.

— За последнее время количество получаемых мной поцелуев изумительно. Право, чего доброго, и Торп станет меня целовать. На него больше похоже хорошенько выругаться по моему адресу за то, что я, не говоря ни слова, свалюсь ему на голову Ну а ведь не надолго. Послушайте, madame, помогите мне совершить мой последний туалет, ведь там уже нечего будет думать о возможности одеться как следует, там, на передовых.

Он стал перебирать свой новый походный наряд, царапая себе руки о шпоры. Есть разная манера носить походную одежду и снаряжение, но надлежащая манера носить этот наряд — это манера неутомимого, весело настроенного человека, вполне владеющего собой и собирающегося предпринять интересную экспедицию.

— Я хочу, чтобы все было в порядке и на своем месте, — сказал Дик. — Все это, конечно, перепачкается и измажется впоследствии, но теперь приятно сознавать, что ты хорошо одет. Скажите, все на мне в порядке?

Он ощупал револьвер в новенькой кобуре у пояса, наполовину скрытый складками пышной блузы, и поправил рукой воротничок.

— Лучше не придумаешь, — сказала madame Бина, смеясь сквозь слезы. — Взгляните на себя… ах да, я и забыла…

— Я очень доволен — все отлично. Ну а теперь пойдемте повидаться с капитаном и Георгием. Скорее, madame!

— Но ты не можешь же показаться со мной днем на улице и в гавани. Представь себе, если какая-нибудь английская леди…

— Сейчас здесь нет никаких английских леди, а если бы и были, то я забыл о их существовании и знать их не хочу Пойдемте!

Несмотря на его жгучее нетерпение, уже почти стемнело, прежде чем лихтер тронулся в путь. Madame Бина очень усердно внушала и Георгию и капитану, как им следует заботиться о благополучии Дика, и мало кто из знавших ее решили бы пренебречь ее наставлениями и советами, так как все хорошо знали, что это могло окончиться ударом ножа в бок где-нибудь в игорном притоне по самому ничтожному поводу.

В течение шести дней — двое суток маленькое судно потеряло в загроможденном судами канале — тащился лихтер до Суакима, где он должен был принять на борт начальника маяков. Дику пришлось потратить немало красноречия на уговоры Георгия, который терзался опасениями за свою возлюбленную и был весьма склонен видеть в Дике виновника всех своих терзаний. Однако, прибыв на место, Георгий взял Дика под свое покровительство, как он обещал madame Бина, и они вместе отправились по раскаленной набережной в порт, весь заваленный материалами для постройки Суакимо-Берберийской железнодорожной линии.

— Если вы отправитесь вместе со мной, — сказал Георгий, — то никто не спросит у вас никаких паспортов или пропусков и не станет справляться, что вы здесь делаете. Все они страшно заняты теперь.

— Да, но я желал бы услышать и поговорить с кем-нибудь из англичан. Может быть, они вспомнят меня. Я был довольно известен здесь много лет тому назад, когда я еще был чем-то и кем-то.

— Много лет тому назад здесь значит «Бог весть когда», потому что здесь все кладбища переполнены… Вы выслушайте. Эта новая линия идет до самого Танаи-эль-Хассана, то есть на протяжении семи миль. А там есть лагерь. Говорят, что по ту сторону Танаи-эль-Хассана английские войска двигаются вперед, а все, что им требуется, будет доставляться им по этой железной дороге.

— Ага, операционная база, понимаю. Это несравненно лучше, чем драться с арабами в голой пустыне.

— Даже и мои мулы отправятся в железном поезде.

— Что такое?

— Ну да, в поезде, обшитом листами железа, потому что по поезду всегда стреляют.

— A-а, бронированный поезд, прекрасно! Продолжай, Георгий.

— И я поеду нынче ночью вместе с моими мулами, только те, кому непременно нужно попасть в лагерь, отправляются с поездом. Стрелять начинают почти у самого города.

— Знаю, знаю, они всегда так делали и раньше.

Дик с наслаждением вдыхал запах горячей пыли, раскаленного железа и потрескавшейся краски. Прежняя жизнь приветствовала его как нельзя более радушно.

— Если я соберу своих мулов, то мы сегодня же вечером и отправимся: только вы должны сперва послать телеграмму в Порт-Саид и заявить, что я не причинил вам ни малейшего зла.

— Madame хорошо держит вас всех в руках, — заметил Дик. — Признайся, ты бы пырнул меня ножом, если бы мог?

— Не могу, ведь она — там, у этой женщины.

— Понимаю. Плохо, когда приходится выбирать между любимой женщиной и грабежом. Я очень сочувствую тебе, Георгий.

Они зашли на телеграфную станцию, никто их ни о чем не спросил, потому что все были заняты своим делом настолько, что некогда было голову повернуть. Только на обратном пути голос молодого английского офицера спросил Дика, что он здесь делает. Синие очки скрывали его глаза, и, идя под руку с Георгием, он коротко ответил:

— От египетского правительства — мулы. Я имею приказание доставить их в Танаи-эль-Хассан. Предъявить вам бумагу?

— О, нет, прошу извинить. Я не стал бы вас спрашивать, но так как ваше лицо мне незнакомо… то я…

— Я рассчитываю уехать сегодня с ночным поездом, — смело продолжал Дик. — Надеюсь, не представится никаких затруднений с погрузкой мулов, не правда ли?

— Вы отсюда можете видеть конские платформы, они готовы, только вы должна заблаговременно позаботиться о погрузке… — И молодой офицер удалился, дивясь, что это за опустившийся человек, который говорит, как настоящий джентльмен, и вместе с тем якшается со всякими погонщиками мулов.

Дик почувствовал себя несчастным. Одурачить английского офицера не безделица, и этот случай напомнил, что все могло бы быть совсем иначе, чем было.

Пообедав вместе с Диком, Георгий отправился за мулами, а Дик остался сидеть один в тени под навесом, опустив голову на руки. Перед его плотно закрытыми глазами мелькало лицо Мэзи, смеющееся, с закрытыми губами. Кругом стоял шум и суета. Он испугался и чуть было не стал звать Георгия.

— Я вас спрашиваю, готовы ли для посадки ваши мулы? — раздался у него за плечом голос молодого офицера.

— Мой слуга отправился за ними. Дело в том, что у меня болят глаза, и я почти ничего не вижу.

— Скверная штука! Вам бы следовало лечь на некоторое время в госпиталь. У меня тоже было воспаление глаз, это почти так же ужасно, как быть слепым.