Валентина обожала широкополые соломенные шляпы и, по ее словам, явилась родоначальницей того стиля, который впоследствии произвел фурор благодаря знаменитой леди Диане Купер, прославившейся в Лидо в Венеции.

Как-то раз вечером Валентина появилась в опере в простом платье, «сооруженном» ею из трех метров черного бархата, которое тотчас привлекло к себе взгляды окружающих, поскольку резко отличалось от того, что сама Валентина называла «этими жуткими брошками, этими бантами на задницах». Дамы начали осыпать ее вопросами, где она покупает себе одежду, и Валентина призналась, что шьет все своими руками.

Явление Валентины в мир моды в качестве манекенщицы состоялось на Седьмой авеню, но вскоре она ушла от хозяина, после того как тот ущипнул ее за зад. После этого она перешла на работу в магазин одежды «Соня» на Мэдисон-авеню. В 1928 году на этой же улице она открыла свой первый магазинчик, причем первым товаром в нем были ее собственные тринадцать платьев. Однако это дело закончилось финансовым крахом, так как Валентину подвел ее партнер, и первый, кто предложил ей помощь, чтобы она сумела выбраться из бедственного положения, был Леопольд Стоковский.

Ее новое начинание получило название «Платья от Валентины». Театральный продюсер Ирен Селзник говорила, что ничто не смотрится столь величественно, как простое платье от Валентины. Оно не только не было подвластно времени с точки зрения скоротечной моды — Валентина стала также первым дизайнером, кому удалось создать такое платье, в котором женщина могла спокойно броситься на шею мужчине, не опасаясь, что оно соберется складками у нее на спине.

Однажды какая-то самонадеянная особа, заметив Валентину в опере, обратилась к ней:

— Валентина, я хочу себе точную копию этого платья.

Валентина подвела даму к зеркалу и сказала:

— Милая мадам, что у нас с вами общего? — и отказалась выполнить просьбу.

В своем магазине Валентина не любила выставлять себя напоказ. Она бывала скрыта от посторонних глаз, но если какая-то дама приходила на примерку и Валентина соглашалась выйти к ней, она обычно просила гостью немного походить по магазинчику, чтобы разглядеть все как следует. У Валентины был безошибочный глаз на то, как будет новое платье смотреться при движении. По мнению Валентины, человеческое тело сродни механизму, а ведь все механизмы различны. И тогда у нее зарождались идеи, что и как надо изменить. Валентина терпеть не могла, когда что-нибудь сковывало движения, и поэтому обожала глубокие декольте или же небольшие капюшоны.

Валентина шила платья исключительно на заказ, хотя однажды и выразила согласие создавать ежегодную коллекцию для Манин, а также дала имя духам «Му Own» (Мои собственные). Она по-прежнему одевала таких звезд, как Кэтрин Хепберн, Мэри Мартин и Глория Свенсон. В числе ее клиентов также бывали Полетт Годар, Розалин Рассел и Норма Ширер. Валентина служила себе самой лучшей рекламой — «она носила платья так, что другим тоже хотелось примерить их на себя». В 1934 году Валентина придумала костюмы для Джудит Андерсон для спектакля «Достичь совершеннолетия», причем ее работы были встречены куда лучше, чем сама пьеса.

Она также принимала участие в создании фильма «Мечта идиота», с Линн Фонтанн, которая копировала ее ужимки и манеру разговаривать из «Филадельфийской истории». Последняя картина пользовалась таким успехом, что на Валентину обрушилась целая лавина заказов — даже спустя пять лет после премьеры клиенты желали обзавестись точно такими же нарядами, что и Кэтрин Хепберн.

Валентина делала особый упор на простоту, и ее повседневная одежда состояла из накидок, юбок и блуз.

«Простоте не грозит изменчивость моды — сказала она как-то в конце сороковых годов. — Шикарные женщины до сих пор носят платья, сшитые у меня в 1936 году… Шей с расчетом на целый век. Позабудь, какой на дворе год».

Другие ее цитаты гласили:

«Норка годится разве что для игры в футбол, — сказала она одной из своих клиенток, которая купила у нее соболиную шубу. И потом добавила: — Горностай — для банного халата, — и, довольная своими остротами, продолжила: — а дети — для пригородов».

Для вечерних платьев она предпочитала изысканную строгость. Она критиковала женщин за то, что многие из них любили цеплять на себя украшения, как на рождественскую елку. Многие ее платья плотно прилегают к телу, а излюбленные ее цвета — «земляные» оттенки белого, желтые (от шартреза до охры), оливково-коричневые и зеленые и, конечно же, черный. Она создавала черные платья из крепа, шифона, муслина. А еще она обожала стилизацию под «пейзанку» и по контрасту — халат мандарина. Когда в тридцатые годы Сесиль пожелал сделать ее портрет, Валентина не проявила особого энтузиазма. Однако Великая княгиня Мария, в то время зарабатывавшая себе на жизнь журналистикой, сказала ей:

«Как Великая княгиня твоей страны, я приказываю тебе позировать перед Сесилем».

К сороковым годам чета Шлее достигла в нью-йоркском обществе известного веса — они были богаты и пользовались успехом. Жили они в просторной квартире на четырнадцатом этаже дома № 450 по Пятьдесят Второй Восточной улице. Дороти Паркер в шутку назвала этот дом «Свихнуться Можно», потому что в нем жил также Александр Вулкотт. В целом это было довольно известное здание, расположенное напротив «Речного Клуба», выходящее окнами на Ист-Ривер и лежащий на другом берегу Квинс.

Поначалу Гарбо остановилась в Нью-Йорке в отеле «Ритц» на Парк-авеню, в двухкомнатном номере, в котором ставни практически никогда не открывались. Затем она переселилась в четырехкомнатную меблированную квартиру в доме «Гемпшир-Хаус», на южной стороне Центрального Парка. В 1953 году она переехала в свою последнюю квартиру, в дом № 450 по 52-й Восточной улице, несколькими этажами ниже супругов Шлее. Ее жизнь была наполнена нескончаемыми путешествиями, встречами, спортивными упражнениями, метаниями от одного «таинственного рандеву» к другому.

Как заметил кто-то из ее друзей: «Грета делает секрет даже из того, что она ела на завтрак».

На распродаже личных вещей Гарбо после ее смерти (на аукционе Сотбис в Нью-Йорке в 1990 году) многие сделали для себя вывод, будто она была подлинной ценительницей искусства. В действительности же ближе всего к истине оказался Сесиль Битон, когда писал о «вкусах Шлее»:

«Многие из приобретений Гарбо появились благодаря совету Джорджа Шлее, а впоследствии еще одного друга — «барона» Эрика Гольдшмидта (Ротшильда). Кроме того, большая часть произведений искусства приобреталась просто ради вложения денег. Например, в 1942 году Гарбо купила в трех разных нью-йоркских галереях три картины бенуара и тогда же, в четвертой, — картины Боннара.

Квартира Шлее и квартира Гарбо поражали удивительным сходством — та же обшивка стен, та же мебель в стиле Людовиков XIV и XV, одинаковые люстры и канделябры. В каждой коллекции были представлены одни и те же художники. У Гарбо было несколько гуашей работы Дмитрия Бушена, русского театрального художника, жившего в Париже. То был последний представитель знаменитого кружка мирискусников. У Валентины же было более тридцати его работ маслом, пастелью и гуашью. В коллекциях обеих дам были картины Сергея Судейкина, Эдварда Молине, Адольфе Монтичелли (вернее, у Гарбо имелась работа в его стиле).

Их библиотеки, состоявшие главным образом из книг в кожаных переплетах, расставленных по эскизам дизайнеров без всякой надежды на то, что они когда-либо будут прочитаны, содержали одно и то же собрание произведений Герберта Уэллса, выпущенное в Нью-Йорке издательством Атлантики в 1924–27 годах. Джордж Шлее наверняка чувствовал себя как дома в обеих квартирах. Впрочем, на сей счет не может быть никаких сомнений».

Глава 5

Сесиль и Гарбо: «моя постель слишком мала и целомудренна»

Великосветские круги по обе стороны Атлантики, где Грета Гарбо и Сесиль Битон прочно обосновались к концу сороковых годов, были значительно уже и неприступнее, чем в наши дни. Вот почему весной 1946 года Сесиль встретил Гарбо в Нью-Йорке на небольшой вечеринке, которую давала его приятельница Маргарет Кейс, редактор журнала «Вог».