Гримм выскользнул из кровати, подошел к окну и распахнул ставни с таким остервенением, что они ударились о стены.

— Все еще играешь свою глупую песню, да? — позвал он. Боже, как она красива! И Бог простит его за то, что он все еще хочет ее так же сильно, как много лет назад. Тогда он сказал себе, что она слишком молода. Теперь, когда она стала настоящей женщиной, он не мог простить себе этого.

Джиллиан стояла к нему спиной, лицом к озеру, на краю скалистой расщелины. Край солнца напоминал золотой полумесяц, разрывающий серебряную гладь озера. Она замерла, и так же замерла горькая сладость песни.

— Я думала, что ты спишь в восточном крыле, — сказала Джиллиан, не оборачиваясь. Ее голос доносился до него так же ясно, как за минуту до того — мелодия, несмотря на то, что девушка находилась на двадцать футов ниже Гримма.

— Я сам выбрал себе место, птичка. Как обычно, — Гримм прислонился плечом к оконной раме, пожирая взглядом ее белокурые волосы, развивающиеся на ветру, ее гордую осанку, ее надменно поднятую голову — она смотрела на озеро, как будто едва могла выносить присутствие Гримма.

— Уезжай домой, Гримм, — холодно сказала Джиллиан.

— Я здесь вовсе не из-за тебя, а по просьбе твоего отца, — солгал он.

— Ты так предан моему отцу, это даже странно. Ты, который не может быть преданным никому, — насмешливо сказала она.

Гримм вздрогнул.

— Преданность вовсе не чужда мне. Просто очень немногие ее заслуживают.

— Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, — бросила Джиллиан через плечо.

Гримма раздражало то, что во время их словесной перепалки она даже не повернулась и не посмотрела в его сторону; это было худшее, что она могла сделать.

— Мне наплевать на то, что ты хочешь, — сказал он через силу. — Твой отец позвал меня сюда, и я останусь здесь до тех пор, пока он не откажется от моих услуг.

— Но я отказываюсь от твоих услуг!

Гримм ухмыльнулся. Пусть она хоть сто раз отказывается от его услуг, но то, что удерживает его рядом с Джиллиан, нерушимо. Пора бы уже это осознать: на протяжении многих лет он старался разорвать эти узы, старался не думать о том, где она, как поживает, счастлива ли — и все это напрасно.

— Желания женщин — ничто, если сравнить их с мужскими, — сказал он, ожидая, что оскорбление, нанесенное им всему женскому полу, заставит ее повернуться к нему лицом. Таким образом он отчаянно надеялся разжечь в ней чувство, хоть немного напоминающее страсть, хотя и понимал, что только разозлит ее. «Берсерк, — с досадой сказал он себе, — оставь ее в покое, у тебя нет на это ни малейшего права!».

— Какой же ты ублюдок! — Джиллиан невольно приняла его игру, мгновенно разозлившись. Его взору открылась захватывающая дух округлость ее грудей. Они плавно переходили в ложбинку, исчезающую за корсажем платья. Ее кожа была настолько прозрачной, что он смог разглядеть вены. Гримм прижался к подоконнику, чтобы скрыть внезапное предательское движение под килтом.

— Иногда я готова поклясться, что твоей целью является разозлить меня как можно сильнее. — Джиллиан бросила на него сердитый взгляд, оттолкнулась от земли рукой и встала, скрывая от его взгляда ложбинку на груди.

— Зачем мне это, глупышка? — спросил он холодно — достаточно холодно, чтобы подчеркнуть слишком уж повышенный тон ее речи.

— Не боишься ли ты влюбиться в меня, перестав издеваться надо мной? — отрывисто прозвучал ее голос.

— Никогда я не страдал такими заблуждениями, Джиллиан. — Он дотронулся до своих волос и вздрогнул. Он всегда невольно прибегал к этому жесту, когда говорил неправду, — к счастью, она этого не знала.

— Откуда у тебя такое всепоглощающее восхищение своими волосами, Гримм Родерик? Я никогда раньше не замечала в тебе такого тщеславия. Вероятно, потому, что не могла ничего разглядеть из-за всей той грязи, покрывающей тебя.

Это произошло за одно мгновение — из-за ее слов он снова почувствовал себя покрытым грязью и пропитанным кровью, как до возвращения в нормальный мир. Никакая ванна, никакое мытье никогда не смогут смыть всего этого. Только слова Джиллиан смогли бы сделать его снова чистым, но он знал, что ему не будет ниспослано очищение.

— Некоторые люди становятся взрослыми и зрелыми, глупышка. Однажды я проснулся, побрился и осознал, что я чертовски красивый мужчина, — когда она широко открыла глаза, он не смог удержаться и уколол ее еще сильнее. — Некоторые женщины считают, что я слишком уж красив. Возможно, они боятся, что не смогут удержать меня, — я ведь так известен!

— Не досаждай мне своим чрезмерным самомнением!

Гримм мысленно улыбнулся. Она замечательная — такая несдержанная, такая надменная, и ее так легко разозлить! Он столько раз задавал себе вопрос, насколько страстной она была бы с мужчиной — с таким мужчиной, как он. Его мысли перешли дозволенную грань.

— Я слышал, как мужчины говорят, что к тебе очень приятно прикасаться. Это правда? К тебе прикасались мужчины? — он прикусил язык, как только эти слова сорвались с его губ.

Губы Джиллиан вздрогнули в изумлении.

— Ты спрашиваешь меня об этом?

Гримм сглотнул. Было время, когда он точно знал по собственному опыту, насколько невинной она была, и это были именно те воспоминания, которые он старался забыть.

— Когда девушка позволяет незнакомцу поцеловать ее, это заставляет его задуматься о том, что еще она может позволить, — после этих слов его губы сжались от горечи.

Джиллиан отступила назад, как будто хотела увернуться от чего-то более существенного, чем оскорбление, брошенное в ее сторону.

Она прищурилась и с подозрением взглянула на него.

— Любопытно, звучит так, как будто тебе не все равно.

— Ничего подобного. Я просто не хочу заставлять тебя выходить замуж за Рэмси до возвращения твоего отца. Я подозреваю, что Джибролтар хотел бы присутствовать на свадьбе своей девочки.

Джиллиан внимательно наблюдала за ним — слишком внимательно, как ему казалось. .Гримм отчаянно пытался понять, что же происходит в ее голове. Джиллиан всегда была умной девушкой, а он уже был близок к тому, чтобы повести себя, как ревнивый поклонник. Когда-то давно, когда она была моложе, он напрягал всю свою волю, чтобы не выдать своих чувств к ней. Теперь же, когда она стала настоящей женщиной, ему необходимо прилагать для этого еще больше усилий. Он надменно передернул плечами.

— Послушай, птичка, все, чего я хочу, это чтобы ты убралась со своей чертовой флейтой куда-нибудь подальше и дала мне немного поспать. Я не любил тебя, когда ты была крошечной девчонкой, и я вовсе не люблю тебя теперь, но дело в том, что я дал слово твоему отцу и сдержу его во что бы то ни стало. Единственные воспоминания, оставшиеся у меня о Кейтнессе, касаются хорошей еды и доброты твоего отца, — он прикусил язык, сказав такую ужасную ложь.

— У тебя не осталось никаких воспоминаний обо мне? — осторожно спросила она.

— Совсем немного, ничего существенного, — и снова его пальцы погрузились в волосы, высвобождая их из-под ремешка.

Джиллиан пристально взглянула на него.

— Даже о дне, когда ты уезжал?

— Ты имеешь в виду день, когда на нас напали Маккейны? — насмешливо спросил Гримм.

— Нет, — она снова нахмурилась. — Я имею в виду день, когда я нашла тебя в конюшне.

— О чем ты, девушка? Я не помню, чтобы ты находила меня в конюшне перед тем, как я уехал. — Он хотел снова поправить волосы, но, чтобы скрыть этот предательский жест, принялся теребить пояс килта.

— Неужели у тебя не осталось воспоминаний обо мне? — напряженно повторила Джиллиан.

— Я помню только одно: как ты все время ходила за мной, сводя меня с ума своей непрекращающейся болтовней, — ответил Гримм, пытаясь напустить на себя страдающий и скучающий вид.

Джиллиан отвернулась, не промолвив больше ни слова.

Гримм еще несколько мгновений смотрел на нее замутненным воспоминаниями взглядом, затем закрыл ставни. Некоторое время спустя до него снова донесся серебряный плач ее флейты, и он до боли сжал уши руками. Как мог он надеяться, что сможет оставаться здесь, продолжая сопротивляться ей, когда он всей своей сущностью желал сделать ее своей женщиной?