Высказывалось мнение, что независимо от политики Сталина революция 1925—1927 годов была в любом случае обречена ввиду ее «незрелости». Анализируя только что прошедшие события, невозможно отделить объективные причины от субъективных, точно определить роль политики и конкретных действий отдельных деятелей, невозможно решить, какой из этих факторов оказался главным в ходе борьбы. Было ли поражение революции в 1927 году закономерным или нет, но сталинизм сделал все, чтобы это произошло. На Востоке, не меньше чем на Западе, сталинская политика зиждилась на боязни разрушить или нарушить статус-кво и на желании избежать глубокого вовлечения в серьезные социальные конфликты за рубежом, которые могли бы привести к «международным осложнениям». На Востоке, не меньше чем на Западе, сталинизм делал все, чтобы завести классовую борьбу в тупик.

Однако в Китае сделать это было невозможно. Революция в городах была сокрушена, но контрреволюция не смогла закрепить победу. Социальная структура страны была разбита. Крестьянские выступления продолжались. Режим Гоминьдана был непрочен и коррумпирован. А затем в течение 15 лет вторгшиеся на территорию страны японцы наносили удар за ударом по социальной структуре и политическому режиму. Ничто не могло остановить процесс распада.

Однако поражение 1927 года и последующие события подготовили почву для революции, по характеру своему отличающейся от происходившей в 20-е годы, а также и от российских революций 1905 и 1917 годов. В конце 20-х годов после гибели многих ее членов коммунистическая партия оказалась перед необыкновенно трудной задачей восстановления своих опорных пунктов в городах. В 30-х годах японцы, завоевав побережье Китая, начали уничтожать промышленность в оккупированных городах, то есть фабрики и заводы, что привело к рассеиванию городских рабочих. Однако еще до этого Мао призвал коммунистическую партию повернуться спиной к городу и вложить всю свою энергию в партизанскую войну в сельских районах, где продолжались крестьянские волнения. Его политическая стратегия через много лет выразилась в крылатой фразе, что в Китае революцию необходимо нести не из города в деревню, а из деревни в город.

Как родилась эта стратегия? Было ли это прозрение гения или рискованный ход зарвавшегося игрока? Судя по конечному результату, скорее всего, первое. Однако в свете существовавших тогда обстоятельств идея эта была и рискованной. Москва долгое время относилась к ней как к невинной забаве и не нашла нужным заклеймить ее как еретическую. Кроме того, Мао в ответ на эту снисходительность внешне выказывал знаки почтения культу Сталина. Тот же считал, что, хотя партизаны Мао контролировали целый ряд крупных сельскохозяйственных районов, им не удастся перенести революцию из деревни в город и свергнуть Гоминьдан. Сталин с удовольствием использовал маоистскую карту в игре с Чан Кайши, поэтому он создал китайским коммунистам небольшую дешевую рекламу в газетах Коминтерна, но какой-либо иной помощи не оказывал. Он рассматривал Мао как фигуру незначительную, одну из наиболее слабых в своей политической игре.

И действительно, для успеха стратегии Мао необходимо было небывалое стечение обстоятельств, которых он не предвидел и не мог предвидеть. Для этого необходимы были японская интервенция и оккупация, в результате чего Китай оказался разделенным на части и погрузился в хаос; для этого необходимы были мировая война и поражение Японии, что дало возможность партизанам продержаться и накопить силы; и, наконец, необходимо было, чтобы Гоминьдан оказался на грани падения — тогда крестьянская армия опрокинула его. В нашу эпоху — так было даже в слаборазвитом Китае — город господствует над деревней в экономическом, административном и военном отношении настолько, что попытки принести революцию из деревни в город заранее обречены на провал. Но в 1948 и 1949 годах, когда партизаны вступали в Нанкин, Тяньцзинь, Шанхай, Кантон и Пекин, они не встречали практически никакого сопротивления. Гоминьдан распался полностью. Сталин не понял этого даже в 1948 году, напрасно упорно понуждая Мао пойти на мир с Чан Кайши и согласиться на присоединение партизан к армии Чана. Все еще опасаясь «осложнений» — крупной американской интервенции в дальневосточных районах, примыкающих к границам СССР, — Сталин (а шел ведь 1948 год!) пытался восстановить в Китае статус-кво, существовавший в 1928 году.

Тем временем характер революции и взгляды китайских коммунистов претерпели радикальные изменения. По своей идеологии и организационной структуре партия Мао напоминала и ленинскую, и сталинскую партии. Ленинская партия глубоко уходила своими корнями в массу рабочего класса. Единственной основой партии Мао было крестьянство. Большевики росли в обстановке многопартийности, которая полулегально существовала в царской России, они привыкли к яростным взаимно обогащающим спорам со своими оппонентами — меньшевиками, эсерами, либералами и другими партиями. Маоисты, живя более 20 лет в изоляции, окопавшись в горах и деревнях, замкнулись в себе. У них не было ни меньшевиков, ни эсеров, с которыми можно было бы вести полемику. Их критика Гоминьдана носила характер военной пропаганды против врага, а не идеологического спора с серьезным оппонентом. Партийные кадры составляли командующий состав партизан. Все в их жизни было подчинено армейскому порядку. Организация, дисциплина, образ мышления, весь ритм жизни строились по военному образцу. Подобной военизацией, пусть даже имеющей необычный и революционный характер, китайская компартия резко отличалась от партии большевиков, построенной преимущественно на гражданской основе.

Большевистская партия обрела сплоченность, пройдя через целую полосу болезненных политических и моральных кризисов и подавив разные оппозиционные силы; маоисты практически не знали оппозиции в своих рядах, сплоченность китайской компартии была результатом естественного и безостановочного роста. Поэтому, хотя внешне маоизм и походил на сталинизм, за этой схожестью скрывались глубокие различия.

Синологи часто сравнивают партизан Мао с китайскими крестьянскими армиями, которые на протяжении веков поднимались на борьбу, свергали династии и сажали на престол своих собственных лидеров. Без сомнения, партизаны в некотором роде наследники этих армий. В китайской революции тоже проявились пережитки прошлого — прошлого с его традициями правления чиновников-мандаринов и крестьянских восстаний. Если сталинизм был соединением марксизма и дикого варварства старой России, маоизм можно рассматривать как соединение ленинизма с примитивной патриархальностью и культом предков. Во всяком случае, маоизм был глубже проникнут традициями и обычаями, чем городской коммунизм 20-х годов. Даже литературно-сравнительный анализ произведений Мао и Чэнь Дусю, предшественника Мао на посту руководителя партии, свидетельствует об этом: язык Мао более архаичен, чем язык Чэнь Дусю, который по своей манере ближе к европейским, в первую очередь русским, марксистам досталинской эпохи. (Не случайно Мао писал свои поэмы, подражая классическому наречию мандаринов.)

Но, как бы ни было велико влияние прошлого на настоящее, не стоит, однако, его преувеличивать. В Китае, как и в России, соединение современной революционной идеологии с исконной местной традицией характерно для переходной эпохи, во время которой обычаи и традиции теряют свою силу или разрушаются. В обеих странах правители использовали традиции в целях разрушения традиционного образа жизни. Мы видели, как индустриализация, урбанизация и всеобщее образование сделали сталинское соединение марксизма с традицией неприемлемым для советского общества; можно предположить, что хотя бы в этом Советский Союз являет собой картину того, что будет представлять собой Китай в недалеком будущем.

Во всяком случае, в отличие от крестьянских повстанческих армий прошлого, партизаны Мао нарушили патриархальную структуру китайского общества. Они были проводниками современной буржуазной революции, которых невозможно было удержать в ее рамках, — и они начали революцию социалистическую. Вслед за Россией они внесли свой вклад в дело мировой революции.