Однако даже во сне это кажется противоестественно. Но это же в самом деле так: я осязаю это… А раз так… Нет, нет, это сон, сон… или бред!

Я что-то бормочу, пытаюсь отделаться от наваждения сна, силясь подняться, высмотреть себя, степь, ночь — тогда бред рассеется… и принимаю во плоти ее руки, груди и губы… Господи, мы задохнемся в поцелуе…

«Это бред, бред», — шепчу я, пытаясь все же протянуть связь от вымыслов бреда к земному бытию, так сказать, ощутить себя в привычной системе координат — и уже после отдаться бреду, заложив в сознание мысль о том, что это — вымысел, всего лишь вымысел… игра воображения, не больше. Это сон, не больше.

Но желание так явственно и с такой мощью прокаливает — я забываю обо всем… Какая разница — откуда женщина: из сна или бреда?! Пусть происходит что угодно, но не расставаться с ней! Приворотное зелье? Откуда, кто?.. Нет, не зелье, но приворотность — точно, самого высокого свойства, выше нет, не бывает… Теряю себя. Уже все — только она, только эти чувства, только страсть!

Я даже не знал, по книгам не знал, — что возможны подобные чувства… А страсть? Это же из романов, стихов, любовных писем — всего вымысла слов… Но если эти чувства не страсть — тогда что?!..

Женщина то подлаживается под меня, то сдвигается в сторону, то оказывается на животе, то плотно, нетерпеливо вжимается грудью, ртом, животом. И всякий раз шорох брезента обращается в грохот, а может быть, это мое сердце — дыхание и сердце?..

Мои же ладони обжигают меня — нет места, которое я не огладил бы. Слышать ее всю! И я ме́чу, ме́чу ее ладонями…

Лоно влажновато и прихотливо нежно (и в то же время податливо нежно) — нет силы сдвинуть руку. А желание обласкать его губами настолько властно — я подбираюсь и остервенело давлю руками в брезент. Сдержать себя! Земля под брезентом, где ладони, разъезжается, крошась. Трава ломко покалывает сквозь брезент.

Женщина постанывает, вся обращаясь в новую ласку. Это настолько неожиданно, невозможно, неведомо и настолько обжигающе блаженно — тягучее чувство, от которого пресекается дыхание.

Отпадаю на бок, но слит с нею так же прочно — и нежу груди: давлю лбом, щеками, захватываю губами (кожа молодо-упруга… и солоновата). Мну губами, целую соски. Они твердеют и, крупнея, вытягиваются. Я не разряжаюсь в главной страсти, сдерживаю себя, стараясь прежде всего доставить наслаждение ей — как можно больше наслаждения ей. Это невозможно трудно — и все же я сдерживаюсь. Когда я совсем близок к потере власти над собой, я изгибаюсь и зубами прикасаюсь то к шее, то плечам, то рукам — это выходит само собой.

Женщина стонет, а я откидываюсь: память мгновенно запечатлевает угольную черноту неба, распахнутость неба, дрожание бесчисленных звезд, изменчивость багрового горизонта… В губах множество слов — и все в благодарность. Моя молитва.

И в ответ ее шепот — все первородство и нагота слов… но как же они прекрасны!

Страсть жгуче ворочается во мне.

Я крою ее лицо, шею, плечи губами. Как нежна ее кожа! На ладони округлый женский крестец.

Она настойчивыми осторожными движениями принимает меня. Все мое существо обращается к этому действию. Меня нет. Есть одно страстное желание заполнить лоно, и с каждым ничтожным движением меня захлестывает это ощущение. Исступленность желания, лихорадка нетерпения, скачущая торопливость невысказанных слов и невероятная воспаленность кожи, великий жар моего тела — и тут же предельная чуткость, бережность, страстное желание растворить ее в ласках. Я теряю физическую определенность, меня нет — есть лишь один исход нежности, нежность и грохот моего сердца… И еще — бред наших слов, неимоверно горячее сцепление самых сокровенных слов и стон, стон… Этот огромнейший мир!

И тут же я проникаюсь непреодолимой необходимостью движения и становлюсь им. Я гибок и неутомим, мне кажется — много рук. Мне мало, мало ее, и я не перестаю неистово ласкать…

Она тоже — уже вся движение.

И уже одно чувство связывает нас.

Я по-звериному чуток, слышу всю ее, — и тут же отвечаю. На малейшее движение, стон — отвечаю…

Бессвязная нагота ее слов и призывов опаляют.

Ее движения учащаются, как и дыхание. Голова ее мечется по брезенту, вздыбливая в лицо волосы. Я задыхаюсь, уворачиваюсь. Она исступленно, бешено прижимается. Крепость объятий ошеломляет. Судороги напряжений следуют одна за другой — один мощный нарастающий перекат страсти. Тело пружинит могуче и неукротимо. Откуда такая сила? Кажется, она готова умереть, но предельно испить ласку. Дыхание срывается на стон, и вдруг вся натянутость ее тела рушится. Она вскрикивает и опадает в мои руки почти без дыхания, без движения, исторгая наслаждение. Но я сдерживаюсь. Я рядом с мучительной истомой, но сдерживаюсь. Инстинкт сдерживает волю чувств. Я не смею отказывать женщине в предельной ласке — и столько, сколько она жаждет ее. Инстинкт мужчины, несмотря на всю пыточность этого сдерживания, навязывает свое поведение. Я замираю, давая ей передышку, даже не передышку, а возможность справиться со всем шквалом чувств. Она исторгает их с такой силой — мне кажется, я вот-вот вырвусь из своей земной оболочки, все покровы мои спадут, а я вырвусь. Женское тело содрогается подо мной… Свет и счастье омывают мою грудь.

Ей, наверное, трудно дышать. Я подсовываю руки под лопатки. Но я не только упираюсь, я исступленно прижимаю ее к себе. Она в кольце моих рук. И все это — лишь мгновенная заминка. И я уже ощущаю под собой беспомощный, но упругий перекат грудей в новом ритме движений. Да разве ритме? Намученный самоограничением, я жадно, беспорядочно владею ей. Мотаю головой, проваливаюсь в омут чувств.

Она вскидывает бедра — и я ощущаю нежные и горячие слияния. Her, не существуют ласки интимней и глубже. Они преобразуют меня лишь в одну страсть движений. Коленями и руками я вывешиваю свою тяжесть. Мне все доступно в ней — и, теряя себя, размываясь стремительной слабостью в ногах, ярко разгорающемся огне наслаждения, я все же не даю животным страстям воли. Я оберегаю доверчивость и открытость женщины — ни в чем не причинять боли. Мне удается освободить руку и, не ослабевая глубинной ласки, я покрываю ладонью грудь, чуть отвалясь на бок.

А после — нарастающий трепет тела, такие упругие, напористые движения. Я усмиряю их силой и страстью. Я велик и громоздок, как можно быть громоздким в сто килограммов одних мышц, — и, однако, чувствую, как неукротима женщина…

В этот раз она не стонет, а кричит. Крик прошибает звездную мглу. Женщина яростно сплетается со мной и кричит… Небо, звезды, столп наших чувств…

И я роняю себя, обессиленно никну к ней…

Распадается кольцо рук. Губы благодарно ищут друг друга.

Слышу, как глухо, размашисто и торопливо стучит сердце — ее сердце. Кажется, все тело ее подрагивает в такт ударам. Она безвольно опадает, голова — на моей груди. Целю и чувствую, как пульсирует венка у нее на шее. Глажу — между грудей она потновата, даже мокрая. Я и сам жарок по́том по спине. Душно пахнут ее волосы. Как все же жарки они!

И уже новый прилив страсти соединяет нас…

Ничто в целом свете не способно заменить страсти и и силы, Эта мысль оживает всякий раз, когда женщина снова начинает неистово биться в моих объятиях. И звездная тишина гасит крик.

И раз за разом, распадаясь, мы становимся мягче и спокойнее, пока рядом со мной не застывает женщина — совсем покорная. Она сонно, слабо целует меня в плечо, щеку, руку. Я подсовываю руку ей под голову — и она придремывает. И я счастливо улыбаюсь тьме, звездам, озерцам, всей-всей земле…

На какое-то мгновение я прихожу в себя. Мелькают звезды — они теперь ярче. И сколько же их!

И тут же я отодвигаюсь в забытьи. Я счастлив в этой потере памяти. Я чувствую — все время счастлив!

«Ни Бога! Ни господина!» — шепчу я, окончательно подрубленный большой усталостью. Однако я воздушен в этой усталости. Я приморен усталостью, я не могу держать глаза открытыми, но мне легко. Время несет меня по сну сладко-расслабленным, смиренным в спорах чувств. Я един в себе. Все мысли ласкают, вытягиваются и блаженно засыпают рядом со мной…