Это вы – ротшильды!

– Помогаешь… сука… – бурчал Миша беззлобно. – Аферюга.

– Квартирку-то ремонтировать пора, – не обращая внимания на нелестные отзывы в свой адрес, советовал Гена, скептически трогая пальцем выцветшие обои. – Быт все-таки, он, брат… да!

Я, хорошо, на первом этаже… вообще тут в подвал дома углубляться задумал… Кегельбан хочу там замонастырить, сауну, барчик… Да, Мишель, чуть из башки не вылетело: антиспидган мне нужен, выручай, – сменил он тему. – Поможешь?

– Триста пятьдесят.

– Чего так люто?

– Ну… триста, хрен с тобой.

– Беру. Когда?

Миша не ответил. Зазвонил телефон. Снимая трубку, он подумал, что производство антиспидганов – приборов, устанавливаемых в автомобилях, дабы фиксировать излучение радаров ГАИ и вовремя снижать скорость, – дело выгодное чрезвычайно. Умелец, инженеришка из НИИ, прилежно собиравший приборчики из деталей с военной приемкой по сто рублей за единицу, трудился на Мишу не покладая рук, перейдя, так сказать, на конверсию. Спрос на продукцию возрастал, и просьба Гены служила тому лучшим доказательством. Прокатился на днях Гена на Мишиной машине по трассе и вот – заело, понравилось. Да и помимо Гены от желающих нет отбоя, ведь импортный антирадар ничуть не лучше и в четыре раза дороже.

– Три «кати»[3] на стол, и прибор твой, – говорит Миша Геннадию, включая громкую связь.

– Михаил? – раздается голос. – Нужен экран, пятьдесят четыре по диагонали, желательно «Грюндик».

– Имеется, – откликается Миша. – Восемь с половиной, хоть сейчас…

– Позже, – отвечают. – Тачку найду, приеду.

Гена аккуратно отсчитывает деньги, кладет их на стол, как было велено.

– А твоя телега где? – спрашивает Миша телефонного собеседника. – Или… с бодуна?

– Чтоб тебе самому не просыхать! – отзывается голос злобно. – Ты знаешь, как подсуропил с антирадаром своим, гад?

Тачку вчера мне в лом обратили…

Миша, кашлянув стесненно, оборачивается в сторону Гены.

Глазки Гены прикованы к лежащим на столе трем коричневым купюрам. На лице же его – живейшая заинтересованность от разговора по громкой связи, зубы с золотыми фиксами оскалены.

Нос настороженно вытянулся…

– Еду по трассе вчера, – повествует голос, – вдруг запел прибор, замигал, хотя ментов – никаких… Ну, я по тормозам инстинктивно. А сзади «Волга» шла, прилично так… Ну и в зад мне… Так что удружил, падла!

– Это не ко мне, – говорит Миша. – Сочувствую, но – не ко мне. Прибор же не соврал, где-то в кустах, а торчали менты…

Точно ведь? Как выяснилось впоследствии?

– Ладно, – отвечает голос угрюмо, но мирно. – Где-то к трем буду. Так что – никуда, понял?

– Понял, не горюй, – отзывается Миша. – Главное, прибор остался цел, а тачку к нему докупишь. Привет!

Гена заливается хриплым смехом, топая сапожком по паркету.

– Вот и сэкономил клиент на штрафах, – резюмирует он, не предпринимая, впрочем, попытки забрать свои деньги обратно.

– Н-да, – роняет невпопад Миша и кряхтит двусмысленно, давая понять, что присутствие Гены его уже обременяет.

Данное кряхтение Гена понимает верно, встает с дивана, забирает антиспидган и, желая коллеге выгодно сплавить деки, выкатывается толстеньким, в пуховике, колобком прочь.

А Миша, оставшись в одиночестве, размышляет о Гене.

Во-первых, крепнет мысль, что Гену пора сдать в лапы Дробызгалова. Слишком активно Гена суетится в районе. Вынюхал часть Мишиной клиентуры, перебивает заказы… Да, Гену надо сажать. Пусть дооборудует квартирку и отправляется в барак.

По своей же натуре Гена – тип занятный. Прилежный семьянин, соблюдает диету, не пьет, не курит, и зачем ему такое количество средств при наличии двух машин и двух дач – загадка.

А средств у Гены много, сие известно Мише доподлинно. Гена занят бизнесом практически круглосуточно, за четвертным наживы поедет ночью в любой конец города, поблажек себе не позволит никаких, а ради чего? Ради голого устремления к пачкам накапливаемой бумаги? Или ради обеспеченного буду его детей?

Это для Миши загадка. А может, дело в разнице характеров и степени азарта? Миша куда более ленив, одинок и часто сознается себе, что занимается спекулятивным ремеслом уже чисто по инерции, бесцельно, ведь заниматься больше нечем… Но – не бросить! Среда не выпустит, да и сам он из нее не уйдет, ибо чужим будет в ином мире, где считают каждую копеечку, ходят на службу ради жалкой зарплаты, унижаются перед начальством и занимаются черт знает какой мелочевкой.

У Миши своя компания вольных игроков, где его понимают с полуслова. А помимо компании существует еще Дробызгалов – тоже понятный и близкий, который никаких люфтов не потерпит и если что – шкуру спустит.

Полная у Миши ясность и сытая бесперспективность. Завтрак, гешефты, обед, гешефты, вечером бардачок после ресторана и так

– до лета. Лето – сезон пустой, клиентура в разброде, доходы невелики, и можно, согласовав с Дробызгаловым свое 0отсутствие, смело подаваться на отдых в Сочи, благо, дед еще себя обслужить в состоянии. Купить кефир и пожарить яичницу старик может.

Исподволь понимает Миша, что не жизнь у него, а существование в замкнутом круге противных до тошноты привычек, обязательств и вычисляемых за десять шагов вперед коллизий.

Коллизий ли? Так, мелких приключений, а если и неприятностей – то типа венерической болезни или же возврата бракованной аппаратуры возмущенным клиентом, которая после ремонта снова пускается в реализацию…

Здоровье у Миши отменное, мафия и милиция хотя не союзники ему, но и не враги, а потому пусть не меняется порядок вещей, ибо не худший это порядок, а к лучшему стремиться – идеализм, и дорожить надо тем, что имеешь, и иметь больше и больше…

Так что сначала было «выше», а после это самое «больше». И второе представлялось куда надежнее первого.

ДЕД

Настоящее и прошлое. Два мира, такие разные, но одинаково странные и отчужденные от него… Почему? Может, прошлое попросту отходило далеко, забывалось, уподоблялось сну, а настоящее?… Оно тоже воспринималось словно бы сквозь мутное стекло, размывавшее ту суть жизни, что ощущалась когда-то резко, радостно и обнаженно.

Механически-вялым становилось и осознание такого отчуждения, а возникающие удивление, смятение, страх тут же меркли, как дотлевающий прах костра, задетый нечаянным ветром.

Старик не понимал, что угасает мозг, способность мыслить подменяется привычками, рефлексами и намертво усвоенными стереотипами.

Он знал, что ложиться спать надо рано и вставать надо рано, обязательно умыться и позавтракать.

После завтрака он спускался вниз, к ячейкам почтовых ящиков, долго искал номер квартиры, намалеванный краской на откидной крышке; наконец забирал газеты и отправлялся обратно домой, где усаживался у маленького столика на старом дубовом стуле, разворачивал свежие листы и читал.

Читал ли? Текст воспринимался и не воспринимался. Но читать было надо, так он привык. Изредка, как бы сквозь пелену, обнаруживался смысл фраз – смысл, повергающий в изумление, если не в ужас… Изо дня в день в газетах поминался Сталин. Товарищ Сталин. Великий вождь. Идеал старика. Поминался как чудовище, выродок и убийца. Старик не мог взять в толк, как можно писать этакое об отце-хранителе страны, что произошло, не революция же какая-нибудь, она ведь одна, революция, и он, старик, когда-то участвовал в ней, но – что же тогда?! Или он читает какие-нибудь другие газеты, вражеские?… Кто знает, что приходит по почте внуку? Или… подбросили? Врагов происки?

Нет… газеты те самые, статьи в них другие. Да что газеты?

Перевернулся мир, и ничего не понять в нем. Дома вырастают, телевизоры в каждой квартире, машины у людей личные, а работать вроде как меньше стали, если вообще работают… Внука хотя бы взять – целый день на диване лежит, по телефону болтает, а денег зарабатывает много, вон в холодильнике – и балыки, и икра, и ветчина, разносолы иностранные, а в магазинах ничего, уксус да соль…