Любовь к театральным зрелищам была характерна не только для Рима, она распространилась по провинциям. В каждом крупном городе был амфитеатр, и это было самое впечатляющее здание, как мы можем наблюдать и сегодня, глядя на руины Помпей, Капуи, Поццуоли, Вероны, Нима, Отуна (Августодунума) и других мест[646].

Общественное мнение относилось к этим деморализующим развлечениям благосклонно. Несогласных почти не было[647]. Даже такой благородный язычник, как Цицерон, хвалил их как превосходную школу храбрости и презрения к смерти. Эпиктет упоминает о них с безразличием. Сенека — единственный римский автор, который (в одном из своих поздних произведений) осуждает кровавые зрелища с гуманистической точки зрения, но безрезультатно. У язычников не было должного представления о святости человеческой жизни. Даже стоическая философия, которая могла не одобрять кровавые игры, как грубые и негуманные, не осуждала их как грех убийства.

Этому гигантскому злу христианская церковь в интересах добродетели и гуманности противопоставила непреклонную пуританскую строгость. Никакие компромиссы с такой невероятной распущенностью общества не были возможны. Можно было только бежать от нее и предостерегать. Театральные представления относились к категории «дьявольской роскоши», от которой христиане отрекались при крещении. Их запрещено было посещать под страхом отлучения. Иногда верующие, поддавшись влиянию старых привычек и посетив театр, возвращались к язычеству или на долгое время впадали в подавленное состояние.

Татиан называет зрелища ужасными пирами, на которых душа питается человеческой плотью и кровью. Тертуллиан беспощадно критиковал их еще до того, как вступил в ряды суровых монтанистов. Он напоминает новообращенным, которые готовятся посвятить себя служению Богу, что «состояние веры и законы христианской дисциплины запрещают, среди прочих мирских грехов, удовольствия публичных зрелищ». Этими зрелищами, говорит он, пробуждаются различные дикие и нечистые страсти, гнев, ярость и похоть, в то время как дух христианства — это дух кротости, мира и чистоты. «Человеку не следует слушать то, что ему не следует говорить. Любые нечестивые речи, нет, даже любое праздное слово осуждается Богом. Вещи, которые оскверняют человека, исходя из его уст, оскверняют его и тогда, когда входят в его глаза и уши. Христиане борются за то, чтобы преодолеть скверну целомудрием, коварство — верностью, жестокость — состраданием и милосердием». Тертуллиан опровергает доводы, с помощью которых распущенные христиане оправдывают свое участие в этих обольстивших их развлечениях; они говорят, что в Писании об этом ничего не сказано, даже упоминают о танцах Давида перед ковчегом и о том, как Павел сравнивал жизнь христианина с греческими спортивными играми. Тертуллиан рисует картину приближающегося судного дня, которого нам следует ожидать. Он решительно склоняется к крайним взглядам, считает любое искусство вымыслом и ложью, которым не пристало заниматься подлинным христианам. В двух других трактатах[648] он предостерегает женщин–христианок от излишеств в одежде, характерных для языческих женщин, отправляющихся в храм, театр и общественные места. Нельзя посещать такие места, говорит он, и призывает появляться в обществе только в приличных целях. Служительницы Бога должны и внешне отличаться от служительниц сатаны и подавать последним положительный пример в плане простоты, достоинства и целомудрия.

Конечно, противостояние церкви сначала имело только моральное воздействие, но в IV веке оно стало влиять и на законы и в конце концов привело к запрету хотя бы на кровавые гладиаторские бои в цивилизованном мире (за исключением Испании и стран Южной Америки, которые до сих пор бесчестят себя боями быков). Константин еще в 313 г. бросил диким зверям для развлечения народа большое множество покоренных варваров, и один языческий оратор весьма хвалил его за это великодушное деяние, но после Никейского собора в 325 г. он впервые запретил устраивать такие кровавые зрелища в мирное время и не разрешал проводить их в Константинополе[649]. «Вряд ли, — сообщает либеральный историк, пишущий о развитии морали, — в моральной истории человечества была другая такая важная реформа, как запрет на гладиаторские бои, и этот подвиг почти исключительно должен приписываться христианской церкви. Когда мы вспоминаем, насколько редко лучшие и величайшие люди Римского мира полностью осуждали игры в амфитеатре, невозможно без глубочайшего восхищения смотреть на непоколебимую и бескомпромиссную последовательность отцов церкви в этом вопросе»[650].

§96. Светское призвание и гражданские обязанности

Что касается разных призваний в жизни, то здесь христианство дает следующее наставление: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван»[651]. Оно не запрещает ни одного достойного занятия, только требует, чтобы христиане выполняли свои дела в новом духе во славу Божью и на благо людей. Таково одно из доказательств всеобщей пригодности христианства — его способности влиять на все отношения в жизни человека и на все слои общества при любой форме правления. Об этом прекрасно говорит автор анонимного Послания к Диогнету. Тертуллиан заявляет язычникам[652]: «Мы не брахманы и не индийские гимнософисты, не отшельники, не уходим от жизни[653]. Мы помним, что должны быть благодарны Богу, нашему Господу и Творцу; мы не презираем наслаждения Его трудами; мы только сдерживаем себя, избегаем крайностей и злоупотреблений. Поэтому мы живем с вами в этом мире, посещаем его рынки и ярмарки, бани, таверны, мастерские и вступаем в разные общения. Мы занимаемся коммерцией и военным делом[654], сельским хозяйством и торговлей вместе с вами. Мы участвуем в ваших задачах и трудимся вам на пользу».

Но в то время существовали занятия, которые либо служили лишь удовлетворению греховных потребностей, например игра в театре, либо были тесно связаны с преобладавшим идолопоклонством — как изготовление, украшение и продажа мифологических образов и символов, астрологические предсказания и другие разновидности волшебства. Такие занятия были строго запрещены членам церкви, от них кандидат на крещение должен был отказаться. Другие занятия, на самом деле необходимые, но обычно извращаемые язычниками в мошеннических целях — например содержание гостиниц, — возносились христианским духом на должный уровень. Феодот из Анкиры сделал свой дом убежищем для христиан и местом молитвы во время гонений Диоклетиана и сам принял там мученичество.

Что касается военной и гражданской службы в подчинении языческому правительству, то здесь мнения разделились. Некоторые на основании таких мест, как Мф. 5:39; 26:52, видели в войне нехристианское и аморальное занятие; тем самым они предвосхищали мнение меннонитов и квакеров. Другие упоминали о добром сотнике из Капернаума и о Корнилии из Кесарии, говоря, что военная служба не противоречит вере во Христа. Предание о legio fulminatrix показывает, что в римской армии при Марке Аврелии были воины–христиане, а во времена Диоклетиана количество христиан при дворе и на гражданских должностях было очень значительным.

Но в целом христиане той эпохи, живо ощущавшие свою чуждость этому миру и жаждавшие скорее вернуться в своей небесный дом, ждавшие наступления тысячелетнего царства Христа, не хотели занимать высокие посты в языческом государстве. Тертуллиан открыто заявляет, что для них не было ничего более чуждого, нежели общественная деятельность[655]. Совесть требовала от них старательно воздерживаться от идолопоклоннических обычаев, жертвоприношений, возлияний и лести, связанных с отправлением общественных обязанностей; отказ от всего этого мешал бы им занимать государственные должности, пока государство было языческим. Они уважали императора как поставленного Богом земного правителя и как человека, по своему положению властителя находящегося ближе всех других людей к Богу; они с образцовой регулярностью платили налоги, как утверждает Иустин Мученик. Но их повиновение прекращалось, когда император требовал от них идолопоклоннических действий — а делалось это довольно часто. Тертуллиан думал, что империя будет существовать до последних времен, которые тогда считались близкими, и участие в ней несовместимо с христианской верой. Он со свойственной христианам смелостью выступает против идолопоклоннического культа императора: «Август, основатель империи, никогда не должен называться Господом; ибо таково имя Бога. Я свободно могу называть так императора, но только не вместо Бога. В противном случае я не подчинюсь ему; у меня есть только один Господь, всемогущий и вечный Бог, Который есть Господь также и императора… Никогда не стану называть императора Богом, это не только постыдно, но и самая пагубная лесть».