II. Произведения. Помимо устного свидетельства, Иустин много писал в области апологетики и полемики. Его перо неустанно боролось со всеми врагами христианской истины, иудеями, язычниками и еретиками.
1) Его основные труды — апологетические; до нас дошли две апологии против язычников и «Разговор с иудеем Трифоном». Первая, или «большая» апология (68 глав) адресована императору Антонину Пию (137 — 161) и его приемным сыновьям; вероятно, она написана около 147 г. по P. X., если не раньше. Вторая, или «малая» апология (25 глав) — дополнение к первой, возможно, ее окончание, и относится к тому же правлению (а не к правлению Марка Аврелия)[1385].
Обе эти апологии написаны в защиту христиан и их религии от хулы и гонений язычников. Иустин требует лишь справедливого отношения к своим братьям, которые были осуждены без суда, просто как христиане и подозреваемые в преступлении. Он взывает не к низшим судебным инстанциям и насилию толпы, а к высшему суду, выражая уверенность, что такие мудрые и философски настроенные правители, к каким он обращается, оправдают их после справедливого слушания дела. Он объясняет гонения преследованием со стороны бесов, которые боятся утратить власть и скоро будут низвергнуты.
«Разговор» (142 главы) более чем вдвое превышает по объему обе апологии; он представляет собой оправдание христианства, на основании Моисея и пророков, перед нападками иудеев. Он был написан после апологий (которые упоминаются в гл. 120), но также во время правления Антонина Пия, то есть до 161 г. по P. X., вероятно, около 148 г. по P. X.[1386] В апологиях Иустин говорит как философ с философами; в «Разговоре» — как верующий в Ветхий Завет с сыном Авраама. Спор продолжался два дня, происходил в гимнасии перед отъездом Иустина и в основном касался двух вопросов: как христиане могут утверждать, что служат Богу, но нарушать Его закон и как они могут верить в Спасителя–человека, Который страдал и умер? Трифон, которого Евсевий называет «самым выдающимся из евреев того времени», не был фанатиком–фарисеем. Это был терпимый и учтивый иудей, в конце признавший, что узнал много нового, и попросивший Иустина снова навестить его и считать своим другом. Эта книга — кладезь ранних толкований пророческих Писаний.
Полемические труды Иустина, «Против всех ересей» и «Против Маркиона», утрачены. Первый упоминается в первой апологии; несколько отрывков из второго сохранились у Иринея; хотя может быть, это лишь часть первого труда[1387]. Евсевий упоминает также «Псалтирь» Иустина и книгу «О душе», от которых не осталось ничего.
2) Вызывающие сомнение труды, которые приписываются Иустину и, возможно, были написаны им: обращение «К грекам»[1388]; трактат «О единстве Бога»; еще один — «О воскресении».
3) Труды, приписываемые ему, но не его: «Послание к Диогнету» — вероятно, созданное в то же время, но более умелым автором[1389]; «Увещевание к грекам»[1390], «Изложение истинной веры», послание «К Зенасу и Серену», «Опровержение некоторых тезисов Аристотеля», «Вопросы к ортодоксам», «Вопросы христиан к язычникам» и «Вопросы язычников к христианам». Некоторые из них относятся к III веку или более позднему периоду[1391].
Подлинные труды Иустина отличаются необычной важностью и весьма интересны. Это яркий образец литературы того времени, когда церковь была еще маленькой сектой, презираемой и гонимой, но смело отстаивала свою веру и радовалась перед лицом смерти. В них заметны его честность и искренность, его пылкая любовь к христианству, его бесстрашие в защите веры от нападок снаружи и злоупотреблений изнутри. Он дает нам первый достоверный рассказ о совместном поклонении и отправлении таинств. Мысли его часто искренни и убедительны, а иногда запутанны и граничат с фантазией — впрочем, не больше, чем у других авторов того периода. Стиль его живой и выразительный, но рассеянный и небрежный. Он пишет с острым ощущением долга и по первому впечатлению, без определенного метода и внимания к риторическим приемам и художественным эффектам. Он сразу пишет то, что думает, не оглядываясь назад и не заглядывая вперед, полагаясь на память больше, чем на книги. Только один раз, в начале «Разговора», мы наблюдаем следы литературного искусства Платона, его прежнего учителя. Но недостаток усердного труда компенсируется свежестью и правдивостью. Если бы римские императоры прочитали адресованные им книги, это чтение непременно произвело бы на них сильное впечатление — по меньшей мере, их впечатлила бы честность автора и невинность христиан[1392].
III. Богословие. Что касается источников религиозных познаний Иустина, то отчасти это было Священное Писание, отчасти живое церковное предание. Он цитирует чаще всего и в основном по памяти (поэтому часто неточно) ветхозаветных пророков (по Септуагинте) и «Воспоминания» о Христе, или «Воспоминания об апостолах», как он называет канонические евангелия, не упоминая имен авторов[1393]. Он утверждает, что их публично читали в церквях наряду с пророками Ветхого Завета. Он цитирует только слова и деяния Господа. В основном он использует Евангелия от Матфея и Луки, но очень вольно, а вступительная часть Евангелия от Иоанна (с помощью Филона, которого ни разу не упоминает) вдохновляет его на его учение о Логосе, являющееся центром его богословия[1394]. Он явно упоминает Апокалипсис Иоанна. Ему не был известен фиксированный канон Нового Завета, и, подобно Ерме и Папию, он не упоминает о Павле; но несколько аллюзий на отрывки из его посланий (Римлянам, 1 Коринфянам, Ефесянам, Колоссянам и др.) несомненно присутствуют, споры же его с Маркионом должны предполагать полное знание десяти посланий, которые этот еретик включил в свой канон. Любой догматический вывод, какой можно сделать из этого умолчания, недопустим, потому что в подлинниках Иустина вообще нет имен апостолов или евангелистов, только Иоанн упоминается один раз, Симон Петр — два раза, а также «сыновья Зеведея, которых Христос называл Воанергес»; ссылки же всегда делаются непосредственно на Христа и на пророков и апостолов в целом[1395]. Символом последних, звучащих на весь мир, были для него двенадцать колокольчиков на подоле одеяния первосвященника. Но от этого Павел лишается апостольского достоинства не более, чем от имен двенадцати апостолов на камнях основания Нового Иерусалима (Отк. 21:14). Они символизируют двенадцать колен Израиля, тогда как Павел — независимый апостол язычников.
Толкование Ветхого Завета у Иустина имеет исключительно апологетический, символический и аллегорический характер. Он находит везде ссылки на Христа, превращая ВЗ в учебник христианского богословия. Он распространял Новый Завет на Ветхий без ограничений, тем самым стирая разницу между ними. Он не знал еврейского языка[1396] и свободно копировал ошибки и интерполяции Септуагинты. Он не имел представления о грамматическом или историческом методе толкования. Два или три раза он прибегал также к Сивилл иным пророчествам и книге Гистаспа, принимая их за подлинные пророчества, и цитировал апокрифические Деяния Пилата как авторитетный источник. Но мы должны помнить, что он в этом был не более легковерным и некритическим, чем остальные его современники и большинство отцов церкви.
Иустин образует переход от апостольских отцов церкви к собственно отцам церкви. Его не стоит судить по стандартам более поздней ортодоксии (греческой, римской, евангельской), или исходя из апостольского конфликта между иудейским и языческим христианством, или же из конфликта между евионизмом и гностицизмом, к тому времени уже отделившимся от основного потока католического христианства. Обвинять его в евионизме — большая ошибка. Он был обращенным язычником и проводил четкое разграничение между церковью и синагогой как двумя антагонистическими организациями. Он принадлежит к ортодоксальному католицизму, модифицированному греческой философией. Христиане для него — истинный народ Бога, наследники всех обетовании. Он различал обращенных в христианство иудеев, которые хотели бы навязать всем иго закона Моисея (евионитов), и тех, кто просто сам соблюдает этот закон, позволяя язычникам быть свободными (назореев). Первых он не признает христианами, к последним относится милосердно, как Павел в Рим. 14; 15. Единственная разница во мнениях между ортодоксальными христианами, им упоминаемая, — это вера в тысячелетнее царство, которой он придерживался, как Варнава, Ириней и Тертуллиан, но которую многие отвергали. Однако, как и все доникейские отцы церкви, он не представляет себе ясно разницу между Ветхим и Новым Заветом, между законом и Евангелием, недостаточно хорошо понимает степень человеческой греховности, силу искупительной благодати и оправдывающей веры. Его богословие носит скорее формальный и аскетический, чем евангельский и свободный характер. Он сохранил от прежнего обучения отдельные языческие представления, которые, по его искреннему мнению, не противоречили откровению.
1385
Точно год написания установить невозможно. «Первая апология» адресована «Императору (αύτοκράτορι) Титу Элию Адриану Антонину, Пию, Августу Цезарю; и Вериссиму, его сыну, философу [то есть Марку Аврелию {усыновленному им}]; и Луцию, философу [?] — родному сыну Цезаря [то есть Цезарю Элию Веру {Коммоду}] и Пия по усыновлению; и священному Сенату — и всему римскому народу» и т.д. Стиль обращения, принятый в курии, нарушен; возможно (как предполагают Моммсен и Фолькмар), обращение добавлено позже, но никто не сомневается в его правильности в целом. Что касается титула «Вериссим», который Марк Аврелий перестал употреблять после своего усыновления Антонином в 138 г., и отсутствия титула «Цезарь», который он принял в 139 г., то раньше критики делали из этого вывод, что апология была написана вскоре после смерти Адриана (137), и Евсевий в своей «Хронике» относит ее к 141 г. Ранняя дата подтверждается тем фактом, что в «Разговоре», написанном после апологий, восстание Бар–Кохбы (132 — 135) представлено как еще продолжающееся или, по меньшей мере, случившееся совсем недавно (φυγών τόν νυν γενόμενον πόλεμον, ex bello nostra aetate profugus, с. I; см. также гл. 9). Но, с другой стороны, Марк Аврелий не считался соправителем Антонина до 147 г., а, судя по самой книге, Иустин обращается к двум правителям. Более того, Луций Вер родился в 130 г. и на восьмом году жизни не мог считаться «философом»; однако Евсевий читает это место как «сын философа кесаря»; что касается термина φιλόσοφος, то он использовался в самых разных значениях. Большим весом обладает тот факт, что первая апология была написана после Syntagma против Маркиона, пользовавшегося популярностью в Риме в 139 — 145 г., хотя эта хронология тоже не совсем точна. Иустин говорит, что пишет через 150 лет после рождества Спасителя; если это не просто круглая дата, она помогает установить время написания. По этой причине современные критики выбирают дату 147 — 150 г. (Фолькмар, Баур, фон Энгельгардт, Хорт, Дональдсон, Холланд), или 150 (Липсиус и Ренан), или 160 (Кейм и Обэ). Малая апология была также написана при Антонине Пии (так считают Неандер, Отто, Фолькмар, Хорт, вопреки Евсевию, IV. 15, 18, и прежней точке зрения, согласно которой она относилась к правлению Марка Аврелия); ибо в ней предполагается существование двух правителей, но только одного императора, в то время как после его смерти было два «Августа», или императора. См. хронологию в Volkmar, Die Zeit Just, des M., в «Theol. Jahrb.», Tübingen 1855 (Nos. 2, 4); Hort, On the Date of Justin M., «Journal of Classic and Sacred Philology», June 1856; Donaldson, II. 73 sqq.; Engelhardt, I.c., 71–80; Keim, Rom. и. d. Christenth., p. 425; Renan, I.c., p. 367 note; Harnack, Texte und Unters., etc. I. 172 sq.
1386
Хорт помещает написание «Разговора» между 142 и 148 г.; Фолькмар относит его к 155 г.; Кейм — к промежутку между 160 и 164 г.; Энгельгардт — к 148 г. или позже.
1387
Об этих антиеретических произведениях см. в Harnack, Zur Quellenkritik des Gnosticismus (1873), Lipsius, Die Quellen der ältesten Ketzergeschichte (1875), Hilgenfeld, D. Ketzergesch. des UrChristenthums (1884, p. 21 sqq.).
1388
Oratio ad Graecos, λόγος προς "Ελληνας.
1389
См. выше, §170.
1390
Cohortatio ad Graecos, λόγος παραινετικός πρός Έλληνας. Основано на труде Юлия Африкана, как доказал Дональдсон и, независимо от него, Шюрер в «Zeitschrift für Kirchengesch», Bd. II, p. 319.
1391
Об этих сомнительных и поддельных трудах см. в Maranus, Otto, Semisch, Donaldson, Harnack U.c. 190–193).
1392
См. Otto, De Justiniana dictione, Proleg. LXIII–LXXVI. Мнение Ренана интересно, но вряд ли справедливо. Он говорит (р. 365): «Justin n'était un grand esprit; il manquait a la fois de philosophie et de critique; son exégèse surtout passerait aujourd'hui pour très défectueuse; mais il fait preuve d'un sens général assez droit; il avait cette espèce de crédulité médiocre qui permet de raisonner sensément sur des prémisses puériles et de s'arrêter a temps de façon a n'être qu'a moitié absurde» {Иустин не был великим мыслителем; ему недоставало и философских, и критических способностей; его толкования в наше время посчитали бы совершенно неприемлемыми; но здравым смыслом как таковым он обладал; он отличался некоторым умеренным легковерием, позволяющим здраво рассуждать на основании наивных предпосылок и вовремя останавливаться, чтобы не дойти до полного абсурда}. На следующей странице Ренан пишет: «Justin était un esprit faible; mais c'était un noble et bon coeur» {Ум Иустина был недостаточно силен; но сердце у него было благородное и доброе}. Дональдсон справедливо замечает (II. 15 sq.), что погрешности в стиле и рассуждении, в которых уличают Иустина и других апологетов, характерны и для Плутарха и других их современников и что более образованные и способные авторы не могли бы представить те же самые темы в более облагороженной и совершенной форме.
1393
απομνημονεύματα τών αποστόλων — определение, характерное для Иустина, встречающееся в его апологиях и «Разговоре», но нигде больше; взято оно, без сомнения, из Memorabilia о Сократе Ксенофонта. Четыре раза он называет их просто «Воспоминания», четыре — «Воспоминания апостолов» (или об апостолах); один раз «Воспоминания, составленные апостолами», составляющие единое Евангелие (τό εύαγγέλιον, Dial., с. 10) и «называемые евангелиями» (α καλείται ευαγγέλια, Apol. i. 66, важный отрывок); однажды, цитируя Марка, — «Воспоминания Петра». Долгое и тщательное сопоставление этих воспоминаний с нашими каноническими евангелиями позволило убедиться в их идентичности, несмотря на сомнения автора «Сверхъестественной религии» (Supernatural Religion). Возможно, Иустин пользовался чем–то вроде согласования евангелий, подобного тому, которое составил его ученик Татиан.
1394
Одна несомненная цитата из Иоанна (Ин. 3:3–5) обсуждается в т. i, §83. Если он и не цитировал слова Иоанна, то явно руководствовался его мыслями.
1395
См. список цитат и аллюзий из Писания у Иустина в издании Отто, 579–592. Наиболее многочисленны цитаты из Пятикнижия, Исайи, Матфея и Луки. Из языческих авторов он цитирует Платона, Гомера, Эврипида, Ксенофонта и Менандра.
1396
Дональдсон (II. 148) делает из его самаринского происхождения и одной — двух попыток привести этимологию еврейских слов (Apol. I. 33) вывод, что он немного знал еврейский язык, но на самом деле это было очень поверхностное знакомство: в любом случае, он никогда не опирается на еврейский текст.