Двадцать «Гомилий», они же «Климентины», носят имя знаменитого римского епископа Климента, упоминаемого в ФлII. 4:3, помощника Павла, которого в псевдоклиментовской литературе явно путают с Флавием Климентом, родственником императора Домициана. На самом деле они написаны неизвестным автором с философским образованием, вероятно, обращенным в христианство иудеем, во второй половине II века. Это философско–религиозный роман, основанный на нескольких исторических преданиях, которые теперь невозможно освободить от апокрифических добавлений. Повествование о волхве Симоне имеет своим основанием Деян. 8; о том, что он нес служение в Риме, упоминает Иустин Мученик. В предисловии книги приводится послание Петра Иакову, епископу Иерусалимскому, в котором Петр сообщает, что посылает ему свои проповеди и просит держать их в строжайшей тайне, а также послание от Псевдо–Климента к тому же Иакову, в котором рассказывается, как Петр незадолго до смерти избрал Климента своим преемником в Риме и поручил ему послать Иакову труд, составленный по велению Петра, под заглавием «démentis Epitome praedicationum Petri in peregrinationibus»[826]. Приводя эти послания, автор, очевидно, хотел представить содержание книги как выдержки из проповедей и бесед Петра во время его странствий, то есть опереться на высший апостольский авторитет и в то же время объяснить, почему их так долго скрывали[827].

Содержание самих «Гомилий» вкратце таково. Климент, образованный римлянин из императорской семьи, не удовлетворенный язычеством и жаждущий истины, отправляется в Иудею, услышав, в правление Тиберия, что там появился Иисус. В Кесарии он встречается с апостолом Петром и, получив от него наставления и обращенный им, сопровождает его в миссионерских путешествиях в Палестине, в Тире, Триполи, Лаодикии и Антиохии. Он слушает проповеди Петра и его долгие многочисленные споры с Симоном Волхвом и по просьбе апостола записывает их содержание. Таким образом, настоящий герой этого романа — Симон Петр. Он представлен как сторонник чистого, изначального христианства, в отличие от Симона Волхва, «человека, полного вражды», «обманщика», автора всех антииудейских ересей, особенно гностицизма Маркиона. Автор был знаком с четырьмя каноническими евангелиями и использовал их (больше всего Матфея, меньше всего Иоанна); использовал он и еще один труд подобного рода, вероятно, евионитского происхождения, ныне утраченный[828].

Баур (впервые в 1831 г.) сделал наивный вывод, подхваченный его учениками, о том, что под видом волхва, с которым спорит Петр у Псевдо–Климента, скрывается апостол Павел (нигде в «Гомилиях» не упоминаемый), как первый и главный извратитель христианства[829]. Такой вывод, соответствующий представлению Баура о широко распространенном и непримиримом антагонизме сторонников Петра и Павла в ранней церкви, отчасти подкрепляется несколькими коварными намеками на Павла, особенно на спор в Антиохии. Симон Волхв обвиняется в том, что он якобы заявлял, будто Христос явился к нему в видении и призвал его стать апостолом, но сам при этом преподавал учение, противоположное учению Христа, ненавидел Его апостолов и осуждал Петра, прочную скалу и основание церкви, как «самого себя подвергающего нареканию»[830]. Однако эта аллюзия — вероятно, всего лишь случайный выпад в адрес Павла. Весь замысел «Гомилий» и рассказ о происхождении, истории и учении Симона не дают оснований для такого отождествления языческого мага с христианским апостолом. Симон Волхв описан в «Гомилиях»[831] как самарянин, изучавший греческий язык в Александрии, отрицавший высшую власть Бога и воскрешение мертвых, заменявший Иерусалим горой Гаризим и провозглашавший себя истинным Христом. Его сопровождала подруга или любовница Елена, которая сошла с высших небес и представляла собой изначальное бытие и мудрость. Если бы автор имел в виду Павла, он не стал бы так скрывать свой замысел, вводя в повествование эти и другие черты, не имеющие никаких соответствий в истории и учении Павла, но прямо противоположные его высказываниям в посланиях и Деяниях апостолов.

Во «Встречах» антипавловские тенденции представлены умеренно, но произведения Павла автор игнорирует и представляет Петра как апостола язычников.

Учение, которое Псевдо–Климент вкладывает в уста Петра, очень умело вплетено в ткань повествования; оно представляет собой запутанную смесь евионитских и гностических этических и метафизических идей и выдумок. В христианстве он видит всего лишь возрождение чистой изначальной религии[832], которую Бог явил при сотворении мира, но которая из–за затмевающей ее власти греха и бесовского обольщения время от времени должна обновляться. Приверженцы этой религии — столпы мира: Адам, Енох, Ной, Авраам, Исаак, Иаков, Моисей и Христос. На самом деле они представляют собой лишь семь разных воплощений одного и того же Адама, или изначального человека, истинного Божьего пророка, всеведущего и непогрешимого. Все неблагоприятное, что рассказывается об этих святых людях: пьянство Ноя, многоженство патриархов, убийство человека Моисеем, а особенно богохульственная история о грехопадении Адама, как и недостойные антропопафические отрывки, касающиеся Бога, — были внушены авторам Ветхого Завета дьяволом и его бесами. Таким образом, там, где Филон и Ориген прибегали к аллегорическому толкованию, чтобы удалить из Писания то, что им казалось оскорбительным, Псевдо–Климент прибегает к еще более произвольной гипотезе вмешательства дьявола. Среди истинных пророков Бога он выделяет Адама, Моисея и Христа и ставит Христа выше всех их, однако не выше пророка и законодателя. Следовательно, история религии представляет собой не развитие, а возвращение к изначальному откровению. Христианство и закон Моисея идентичны, и оба они совпадают с религией Адама. Неважно, верит человек в Моисея или во Христа, главное, чтобы он не богохульствовал. Но знать обоих и находить в обоих одно и то же учение — значит быть богатым в Боге, узнавать в новом древнее и в древнем — новое. Христианство пошло вперед только в том, что Евангелие достигло язычников, то есть приобрело всеобщий характер.

Фундаментальным принципом этой чистой религии автор делает учение о едином Боге, Творце мира. Это сугубо евионитская идея, прямо противоположная дуалистическому учению гностиков о демиурге. Но далее он говорит, что весь поток сотворенной жизни исходит от Бога как долгая преемственность половых и этических противоположностей и сизигий и возвращается в Него как абсолютный покой. Здесь он в явном виде излагает пантеистическую теорию эманации гностицизма. Сам Бог един от начала, Он разделил все на противоположности, отделил правое от левого, небеса от земли, день от ночи, свет от тьмы, жизнь от смерти. Так монада превратилась в диаду. Первым шло лучшее, затем — худшее. Но начиная с человека направление поменялось на обратное. Адам, сотворенный по образу Бога, — истинный пророк, а его жена, Ева, представляет ложное пророчество. За ними последовали сначала грешный Каин, потом праведный Авель. Петр явился после Симона Волхва, как свет после тьмы, здоровье после болезни. Так и в последние времена пришествие Христа будет следовать за явлением антихриста. И наконец, весь существующий порядок вещей в будущем исчезнет; благочестивые перейдут в жизнь вечную; нечестивые, так как душа их становится смертной из–за извращения божественного облика, уничтожатся, понеся наказание, которое описывается как очищающий огонь[833]. Когда автор говорит о вечной каре, он просто приспосабливается к популярному мнению. Две части, составляющие путь к спасению, — это исполнение закона в евионитском понимании и полугностическое по своей сущности знание. К первому относятся частые посты, омовения, воздержание от животной пищи и добровольная бедность; для предотвращения безнравственного поведения автор рекомендует рано вступать в брак. Он провозглашает крещение совершенно необходимым для прощения греха, в чем приближается к католической системе. Он также согласен с католическим мнением о том, что спасение может быть обретено только во внешней церкви.