Но в никейскую эпоху дело дошло до формальных молитв святым как покровителям (patroni) и заступникам (intersessores, mediatores) перед престолом благодати, и впоследствии эти молитвы выродились в подобие утонченного политеизма и идолопоклонства. Святые заняли место полубогов, пенатов и ларов, покровителей домашнего очага и страны. Как некогда воздвигали храмы и жертвенники в честь героев, так теперь в местах захоронения мучеников стали строить церкви и часовни[823], посвященные им (или, точнее, Богу через них). Люди приносили туда больных, чтобы они исцелились, как некогда — в храм Эскулапа, и оставляли в них священные дары из серебра и золота, как некогда в храмах богов. Их могилы, говорит Златоуст, были украшены более великолепно и посещались чаще, чем царские дворцы. В их честь устраивались пиры, напоминающие языческие жертвенные пиры ради покровительства манов, благодетельных духов умерших. Их останки сохранялись с величайшей заботой, поскольку считалось, что они обладают магической силой. Раньше существовал обычай молиться за мучеников (как будто они несовершенны) и благодарить Бога за их общение и благочестивый пример. Теперь такие ходатайства о них считались неподобающими, и уже, наоборот, живые просили их о заступничестве[824].

Эти молитвы, обращенные к мертвым, сопровождались предположением, что для умерших характерен живейший интерес к судьбе всех подданных царства Божьего на земле[825]. Считалось, что это подтверждается несколькими местами Писания, например, Лк. 15:10, где говорится, что ангелы (не святые) радуются обращению грешника, и Отк. 8:3,4, где ангел представлен как молящийся за всех святых у золотого жертвенника перед Божьим престолом. Но в Новом Завете явно осуждается поклонение ангелам (Кол. 2:18; Отк. 19:10; 22:8,9) и нет ни единого примера того, чтобы мертвые молились; нет и указания обращаться с молитвами к другим творениям. Есть некоторые предпосылки, позволяющие сделать такие выводы, но одних только их в столь серьезном вопросе недостаточно. Вывод о том, что святые молятся о нас, скорее всего, был обусловлен фактом, что все христиане обязаны молиться о других, и молитва к святым об их заступничестве подкреплялась неоспоримым правом просить о молитве живых святых, к которому прибегали в своих посланиях даже апостолы.

Однако здесь заключена одна неразрешимая проблема: как ушедшие святые могут одновременно слышать молитвы стольких христиан на земле, если не обладают Божьим вездесущием или всеведением? Разве не идолопоклонство — наделять творение качествами, которые присущи исключительно Богу? Если же покойные святые сначала узнают о наших молитвах от всеведущего Бога, а потом опять представляют Богу наши нужды как ходатаи, то зачем нужен такой обходной путь? Почему бы сразу не обращаться к Богу, Который единственный способен и всегда готов выслушать Своих детей ради Христа?

Августин заметил эту проблему и признавал, что не способен разрешить ее. Он не знает, присутствуют ли святые во многих местах одновременно (как предполагали Иероним и другие) или же их знание исходит от Божьего всеведения или от ангелов[826]. Он уже делает разграничение между λατρεία, или поклонением, которое следует воздавать только Богу, и invocatio (δουλεία), призыванием святых, и решительно отвергает обвинение в идолопоклонстве, которое выдвинул против католических христиан манихей Фауст, говоривший: «Вы просто поменяли идолов на мучеников, которым поклоняетесь с похожими молитвами, и умиротворяете тени умерших вином и мясом». Августин утверждает, что церковь действительно вспоминает о мучениках с религиозной торжественностью, чтобы побудить верующих подражать им, перенять их заслуги и обрести поддержку их молитвами[827], но жертвы приносятся и алтари посвящаются одному лишь Богу. Наши мученики, говорит он, не боги; мы строим храмы не мученикам, как богам; мы посвящаем им лишь памятные места, как умершим людям, духи которых живут с Богом; мы строим алтари не для того, чтобы приносить мученикам жертвы, но чтобы вместе с ними приносить жертвы единому Богу, Который принадлежит нам и им[828].

Несмотря на все эти разграничения и предостережения, которых следовало ожидать от такого человека, как Августин, и которые следовало признать правомерными ограничениями, введенными во избежание крайностей, мы не можем не считать поклонение мученикам в его реальном виде просто новой формой языческого поклонения героям. И это не должно нас удивлять. Множество людей пришло в христианство из политеизма, не подвергнувшись глубинному обращению, и они не могли избавиться от старых представлений и обычаев одним махом. Деспотическая форма правления, рабское подчинение народа, идолопоклонническое почитание византийских императоров и их статуй, эпитеты divina, sacra, coelestia, относившиеся к выражениям императорской воли, — все это способствовало установлению культа святых. Языческий император Юлиан саркастически упрекал христиан в том, что они вновь ввели политеизм в монотеизм, но, из‑за одной только разницы объектов поклонения, был против христианского культа мучеников и реликвий — этого «могильного зловония и костей мертвецов». О насмешках манихеев мы уже говорили. Испанский пресвитер Вигилантий в V веке называл поклоняющихся мученикам и реликвиям идолопоклонниками, которые молятся праху[829], и учил, что, согласно Писанию, живущим надлежит молиться только с другими живущими и за других живущих. Даже некоторые ортодоксальные учителя церкви признавали сходство культа святых с язычеством, хотя и пытались показать, что лучшие черты языческого поклонения становятся еще лучше в христианстве. Евсевий цитирует отрывок из Платона о поклонении героям, полубогам и их могилам, а потом относит его к почитанию друзей Бога и защитников истинной веры, одобряя тем самым христиан, которые посещают их могилы, чтут там их память и молятся за них[830]. У греков, считает Феодорит, нет причин считать себя оскорбленными тем, что происходит на могилах мучеников, ибо они сами изобрели возлияния и умилостивления в честь полубогов и обожествленных людей. Геркулес, Эскулап, Вакх, Диоскуры и тому подобные объекты поклонения — это обожествленные люди, а следовательно, нельзя упрекать христиан, ведь они не обожествляют, но почитают своих мучеников как свидетелей и служителей Божьих. Древние не видели ничего зазорного в таком поклонении мертвым, а святые, наши помощники и покровители, намного более достойны такой чести. Храмы богов разрушены, философы, ораторы и императоры забыты, а мученики известны всем. Пиры в честь богов теперь сменились праздниками в честь Петра, Павла, Маркелла, Леонтия, Антония, Маврикия и других мучеников без языческой помпезности и чувственных удовольствий, но с христианской трезвостью и достоинством[831].

Но даже это последнее отличие, на которое указывает Феодорит, не всегда соблюдалось. Августин жалуется, что в Африканской церкви в честь святых ежедневно устраиваются пиры и кутежи[832], но полагает, что такая слабость простительна, если принять во внимание древние обычаи язычников.

В связи с этим новым культом героев родилась и новая мифология, заполнившая пробелы в истории святых, а иногда даже включавшая языческие мифы о богах и героях в христианские предания[833]. Суеверные фантазии, видения, сны и благочестивые вымыслы внесли обильный вклад в христианскую легендарную поэзию.