Помимо страсти к знаниям, которая есть мать учености, он обладал великолепной памятью, острым пониманием, быстрым и здравым суждением, пылким темпераментом, живым воображением, ярким остроумием и блестящей силой изложения. Он был мастером во всех искусствах и уловках риторики и диалектики. Он гораздо более, чем Лактанций, заслуживает имени христианского Цицерона, хотя Лактанций и превосходит его в классической чистоте, а он не был лишен дурновкусия времени. Тертуллиан уже давно назвал латинский язык органом христианского богословия; Киприан, Лактанций, Иларий и Амвросий пошли дальше по этому пути, тогда как Августин обогатил христианскую литературу бо́льшим количеством исполненных смысла изречений, чем все остальные отцы церкви, вместе взятые. Но Иероним сыграл главную роль в формировании латинского церковного языка, для которого его Вульгата стала решающей и неотъемлемой услугой, как перевод Библии Лютера стал основой для немецкой литературы, а авторизованный английский протестантский перевод — для английской[2095].
Он знал латинский, греческий и еврейский язык и литературу, в то время как даже Августин обладал лишь несовершенным знанием греческого и вообще не знал еврейского. Иероним был знаком с латинскими классиками, особенно Цицероном, Вергилием и Горацием[2096]. Даже после своего знаменитого антицицероновского видения (которое превратило его из более или менее светского ученого в христианского аскета и отшельника) он не прекратил совершенно читать любимых авторов своей юности или, по крайней мере, цитировать их по верной ему памяти, поэтому Руфин обвинял его в непоследовательности и даже в злонамеренности[2097]. Не менее хорошо он был знаком с церковной литературой. Из латинских отцов церкви он особенно восхищался Тертуллианом, его мощным гением и сильным стилем, хотя не прощал ему монтанизма; после Тертуллиана у него шли Киприан, Лактанций, Иларий и Амвросий. Не так хорошо он был знаком с греческой классикой, но видно, что он знал Гесиода, Софокла, Геродота, Демосфена, Аристотеля, Феофраста и Галена. В греческих отцах церкви он был хорошо начитан, особенно знал Оригена, Евсевия, Дидима и Григория Назианзина; хуже он знал Иринея, Афанасия, Василия и других доктринальных авторов.
Еврейский он изучал с большим старанием в зрелые годы — сначала от обращенного и анонимного иудея в первые пять лет аскетического затворничества в сирийской пустыне Халкида (374 — 379), потом в Вифлееме (около 385) у палестинского раввина Бар–Анины, который из страха перед иудеями посещал его ночью[2098]. В результате среди ожесточившихся против него оппонентов возникли нелепые слухи, что он предпочитает иудаизм христианству и предает Христа, избрав вместо Него нового «Варавву»[2099]. Позже, переводя Ветхий Завет, он консультировался с другими иудейскими учеными, что дорого ему обходилось. Он также вдохновил нескольких из своих поклонниц и учениц, таких как святая Павла и ее дочь Евстохия, с энтузиазмом изучать священный язык Ветхого Завета, причем они занимались так прилежно, что могли вместе с ним петь еврейские псалмы во славу Господа. Он жаловался на губительное влияние этих штудий на его слог, так как «дребезжащий звук еврейского портил все изящество и красоту латинской речи»[2100]. С другой стороны, те же самые занятия помогали ему не впадать в пустые и напыщенные украшательства, от которых его ранние произведения, такие как послания к Илиодору и Иннокентию, не вполне свободны. Хотя его знание еврейского было неполным, оно гораздо лучше, чем у Оригена, Епифания и Ефрема Сирина, единственных других отцов церкви, которые вообще понимали еврейский, и оно заслуживает еще большего уважения, если мы вспомним об отсутствии на тот момент грамматических и лексикографических пособий и масоретской диакритики[2101].
Иероним, который, к несчастью, не был свободен от тщеславия, немало гордился своей ученостью и хвалился перед своим оппонентом Руфином, что он «философ, оратор, грамматик и диалектик еврейский, греческий, латинский, триязыкий», то есть владеющий тремя основными языками тогдашнего цивилизованного мира[2102].
Эти многочисленные и редкие дарования и достижения сделали Иеронима чрезвычайно влиятельным и полезным учителем церкви, ибо он привлек их все на службу искреннему, энергичному, хотя и чрезмерно монашескому, благочестию. Они позволяли ему лучше понять Священное Писание, которое он продолжал ежедневно изучать до глубокой старости и которое он уважал больше, чем всех классиков. Его произведения проникнуты знанием Библии и полны цитат из Библии.
Но при всем этом Иероним не был свободен от ошибок настолько же вопиющих, насколько сияющими были его добродетели, — ошибок, которые препятствуют полноте нашего уважения и восхищения. Ему недоставало глубины ума и характера, тонкого чувства истины, твердых убеждений. Он позволял себе разного рода непоследовательности, особенно но отношению к Оригену, и, беспокоясь о своей собственной репутации ортодокса, был несправедлив к этому великому учителю, которому был стольким обязан. Иероним был очень импульсивен по характеру и слишком часто следовал минутным, меняющимся впечатлениям. Многие из его трудов были созданы поспешно и необдуманно. От природы он был чрезвычайно тщеславен, амбициозен и страстен, и ему никогда не удавалось победить эти качества. Он терпеть не мог критики. Даже его поздние полемические произведения полны зависти, ненависти и гнева. Переписываясь с Августином, уверяя его в своем уважении, он везде указывает этому отцу церкви на свое превосходство во всеобъемлющей учености, а в одном месте сообщает ему, что даже не потрудился прочесть его произведения, кроме «Монологов» и «нескольких комментариев на псалмы». Он впадал в риторические преувеличения и делал несправедливые выводы, греша против законов истины и чести, но оправдывал себя характерной ссылкой на софиста Горгия и провозглашением двусмысленной разницы между гимнастическим (или полемическим) стилем и дидактическим[2103]. У своего учителя Цицерона он позаимствовал также порочное риторическое искусство напыщенного, декламативного вымысла и легковесных эффектов, за которыми стоит желание напроситься на аплодисменты у слушателей, — эффектов, которые недостойны христианского богослова и заслуживают упрека из его видения: «Ты лжешь! Ты — ученик Цицерона, а не Христа, ибо где твое сокровище, там и твое сердце».
§177. Труды Иеронима
Произведения Иеронима, которые в издании Валларси составляют одиннадцать томов, могут быть поделены на экзегетические, исторические, полемическо–доктринальные, полемическо–этические и послания[2104].
1. Важнее всего экзегетические труды.
И здесь первой стоит Vulgata[2105], латинский перевод всей Библии, Ветхого и Нового Завета, непревзойденный по важности и ценности, который уже сам по себе является бессмертной услугой церкви[2106].
Иероним, благодаря своим лингвистическим познаниям, своим путешествиям на Восток и своей культуре в целом, был гораздо более пригоден, чем все его современники, а тем более его последователи вплоть до XVI века, к тому, чтобы предпринять и довести до завершения такую задачу, чрезвычайно необходимую во времена приближающегося разделения Востока и Запада и упадка в познании библейских языков среди латинского христианского мира. Мы бы даже сказали, что он был единственным человеком, который мог выполнить такую задачу. Здесь, как часто бывает в истории, мы распознаем действие Божьего Провидения. Иероним начал свой труд во время второго пребывания в Риме (382 — 385) по предложению папы Дамаса, который заслуживает за это предложение больше нашей благодарности, чем за свои гимны. Сначала Иероним хотел только просто пересмотреть текст Италы, древнего латинского перевода Библии, появившегося во II веке. Этот текст оказался чрезвычайно запутан из‑за небрежности переписчиков и прихотей «исправлявших» его людей[2107]. Он закончил перевод в Вифлееме в 405 г., после двадцати лет работы. Он перевел сначала евангелия, потом остальной Новый Завет, потом Псалтирь (которую переписывал дважды, в Риме и в Вифлееме)[2108], а потом, без особого порядка, — исторические, пророческие и поэтические книги и часть апокрифов, которые, однако, он ценил гораздо меньше, чем канонические книги. Этот «laborpius, sed periculosa praesumtio», как он говорил о своем труде, возбудил множество врагов, движимых собственным невежеством и слепым отвращением к переменам. Его обвиняли в нарушении спокойствия и в подделке Писания[2109]; но из других источников он получал много ободрений. Новый Завет и Псалтирь распространились в церкви и использовались в ней задолго до завершения труда в целом. Августин, например, пользовался Новым Заветом Иеронима и усердно призывал его перевести Ветхий Завет, но перевести с Септуагинты[2110]. Постепенно весь перевод, причем без принуждения со стороны властей, занял заслуженное место и использовался на Западе сначала вместе с Италой, а потом, примерно с IX века, уже как единственный.
2095
Озанам (Ozanam, Histoire de la civilisation ehret, au 5 siècle, ii, 100) называет Иеронима «мастером христианской прозы на все последующие века». Zöckler говорит (l. с, р. 323): «Как Цицерон возвысил язык своего времени до его классической формы и сделал ее образцовой на все времена, так, из западных отцов церкви, Иероним был тем, кто сделал латинский язык христианским, а христианское богословие — латинским». Эразм ставит Иеронима как автора в некоторых отношениях даже выше Цицерона.
2096
Вергилий цитируется в посланиях Иеронима около пятидесяти раз, а в других трудах еще чаще; Гораций, в посланиях, — около двадцати раз; из прозаиков он больше всего цитирует Цицерона, после него — Варрона, Саллюстия, Квинтиллиана, Сенеку, Светония и Плиния. Но Вергилия Иероним и Августин, также сильно им восхищавшийся, считают просто великим поэтом, а не богословом и не языческим пророком, как позже стало считаться в Латинской церкви, особенно под влиянием Divina Commedia Данте.
2097
См. выше, §41, и Zöckler, l. с, р. 45 ff., 156, 325. Несомненно, что Иероним после этого сна, примерно в 374 г., на пятнадцать лет почти полностью прекратил и даже ненавидел изучение классики (см. предисловие к его комментарию на Галатов, написанному в 388 г.: Opera, tom. vii, 486, ed. Vallarsi), но позже в Вифлееме он учил монахов in grammaticis et hurnanioribus (Rufinus, Apol. ii, 8) и вставлял цитаты из классиков в свои более поздние произведения, в основном как воспоминания о своем прежнем чтении («quasi antiqui per nebulam somnii recordamur», как он говорит в упомянутом выше предисловии) и с явным намерением подчинить светскую литературу служению Библии (см. его Epistola xxi ad Damasum, cap. 13). И Иероним, и Руфин оба позволяли себе увлекаться и делать преувеличенные заявления в ущерб истине.
2098
Ер. 84 ad Pammach. et Ocean., с. 3 (tom. i, 524, ed. Vallarsi): «Veni rursum Jerosolymam et Bethlehem. Quo labore, quo pretio Baraninam nocturnum babui praeceptorem! Timebat enim Judaeos, et mihi alterum exhibebat Nicodemum».
2099
Так пишет Руфин, со ссылкой на Мк. 15:7. См. Rufinus, Apol. или Invect., ii, 12, и ответ Иеронима на эту хулу в Apol. adv. libros Ruf., 1. i, с. 13 (tom. ii, 469).
2100
B предисловии к его комментарию на Послание к галатам: «Отпет sermonis elegantiam et Latini eloquii venustatem stridor Hebraicae lectionis sordidavit». Но это следует понимать cum grano salis.
2101
B то время еврейские слова писались без огласовки или других диакритических значков, что было доказано, в опровержение Буксторфа, Капеллом, Морином и Клериком, а среди современных знатоков Востока — в особенности Гупфельдом (Hupfeld, Studien und Kritiken, 1830, p. 549 ff.). См. также Zöckler, l. с, p. 345 f.
2102
Apol. adv. Ruf., lib. iii, с. 6 (tom. ii, 537). Хотя его претензию на звание философа можно поставить под вопрос. В том же месте он называет «папу» Епифания πεντάγλωττος, человеком пяти языков, потому что, помимо трех основных, он понимал также сирийский и египетский, то есть коптский. Но Епифаний знал языки намного хуже, чем Иероним. Августин считал Иеронима самым ученым из смертных. «Quod Hieronymus nescivit, — говорил он, — nullus mortalium unquam scivit». См. также процитированные в §41 полные энтузиазма восхваления Эразма, который ставил Иеронима намного выше остальных отцов церкви. Лютер же признавал его ученость, но не выносил его монашеского духа, поэтому судил о нем грубо и несправедливо. См. M. Lutheri Colloquia, ed. H. Bindseil, 1863, tom. iii, 135, 149, 193; ii, 340, 349, 357.
2103
Между γυμναστικώς scribere и δογματοκώς scribere. Ep. 48 ad Pammachium pro libris contra Jovinianum, cap. 13.
2104
Издание Vallarsi, Verona, 1734 - '42, и с улучшениями — Venet., 1766 - '72, намного полнее и точнее, чем бенедиктинское или сен–мавровское издание Martianay и Pouget, 5 vols., 1706, хотя последнее намного превзошло более древние издания Эразма и Мариана Виктория. Издание Migne, Paris (Petit‑Montrouge), 1845 - '46, также в 11 томах (tom, xxii‑xxx, Patrologia Lat.), несмотря на похвальбу в заглавии, является лишь некритическим репринтом издания Валларси, с несущественными изменениями в порядке расположения; Vitae Hieronymi и Testimonia de Hieronymo перенесены из одиннадцатого тома в первый, что удобнее. Валларси, пресвитеру из Вероны, помогали в его труде Сципион Маффей и другие. Я в основном использовал это издание, особенно послания.
2105
Словом Vulgata, sc. editio, κοινή έκδοσις, то есть принятым текстом Библии, обычно называлась Септуагинта, а также латинская Итала (часто в этом значении его используют Иероним и Августин); но иногда это слово указывало на вульгарный, испорченный текст, отличный от оригинала. На Тридентском соборе использование термина было санкционировано в почетном смысле по отношению к переводу Библии Иеронима. По тому же праву перевод Лютера можно назвать немецкой, а перевод короля Иакова — английской Вульгатой.
2106
Сейчас это признают практически все. Мы приведем несколько наиболее весомых свидетельств. Лютер, который испытывал настоящее отвращение к Иерониму, фанатически защищавшему монашество, все‑таки воздал ему должное за бесценную помощь, полученную от Вульгаты в его похожем труде, и сказал: «Святой Иероним лично сделал больше как переводчик, чем может сделать какой‑либо его подражатель». Zöckler, /. с, р. 183, полагает: «Вульгата, без сомнения, — это самое важное и самое заслуженное достижение нашего автора, самый зрелый плод его усердных занятий не только в области еврейского, в котором он оставляет всех остальных церковных авторов древности далеко позади, но и в области греческого, и в библейском критицизме, и в экзегетике вообще, где он превосходит всех, даже величайших западных отцов церкви». О. F. Frit zsche (в Herzog, Encykl., vol. xvii, p. 435): «Суровые суждения о переводе Иеронима со временем смягчились и даже достигли противоположной крайности: считалось, что он был свободен от ошибок благодаря наставлениям Святого Духа. Конечно, мы не можем так считать, ибо недостатков явно много, и недостатков разнообразных. Но критикам следует признать, что Иероним оказал действительно важную услугу своему веку; он первым дал Западу Ветхий Завет, а в какой‑то степени и Новый, причем в чистой форме; он положил конец путанице библейских текстов и, как переводчик, придал им совокупно истинный смысл. Он целенаправленно старается быть interpres, а не paraphrastes, но, с учетом большой разницы между еврейским и латинским языком, ему угрожала опасность слишком буквального перевода. Этой опасности он в целом избежал, и в определенной степени ему удалось удержаться посередине между слишком большой точностью и слишком большой свободой перевода, так что его слог, местами все‑таки грешащий еврейским буквализмом, не мешает, а, скорее, благоприятствует пониманию читателей его времени. Но следует сказать, что Иероним все же мог бы справиться со своей задачей и лучше. Его не сдерживали почтение и осторожность; чтобы избежать неточностей учения, он как можно ближе придерживался исходного текста, особенно в Новом Завете. Иногда он оставляет неверный перевод, если тот кажется безвредным (quod non nocebat, mutare noluimus), и, вероятно, предпочитает во фразеологии популярные выражения, поэтому стиль его не единообразен. Наконец, он не всегда оставлял себе время подумать, но работал быстро. Это особенно касается апокрифов, которые он ценил очень мало. Некоторые части он вообще не трогал, другие перевел или переложил очень поспешно». См. также мнение английского ученого Уэсткотта (В. F. Westcott, в W. Smith, Dictionary of the Bible, vol. iii, pp. 1696, 1714 f.):
«Хотя грубость латинского оригинала и поспешность переложения его Иеронимом очевидны, вряд ли можно отрицать, что Вульгата — не только самый уважаемый, но и самый драгоценный памятник латинского христианства. Десять веков Вульгата хранила в Западной Европе текст Священного Писания гораздо более чистый, чем распространенный в Византийской церкви, а при возрождении греческой учености привела к пересмотру более позднего греческого текста, следовавшему тем же путем, что и Бентли, и убедившему лучших библейских критиков в чрезвычайной важности совпадения древних греческих и латинских авторитетов».
2107
Иероним говорит об Итале: «Tot sunt exemplaria раепе quot Codices» и часто жалуется на «varietas» и «vitiositas» Codices Latini, в которых он обвиняет отчасти изначальных переводчиков, отчасти высокомерных редакторов, отчасти небрежных переписчиков. См. особенно его Praefat. in Evang. ad Damasum.
2108
Оба варианта продолжали использоваться, один как Psalterium Romanum, другой как Psalterium Gallicanum, подобно двум английским переводам Псалтири в богослужении англиканской церкви.
2109
Falsarius, sacrilegus, et corruptor Scripturae.
2110
Августин боялся, что из‑за замены Септуагинты, которую он считал санкционированной апостолами и богодухновенной, возникнет раскол между Греческой и Латинской церковью, но позже согласился, хотя бы отчасти, с правильным взглядом Иеронима и в «Отречениях» опроверг несколько неверных переводов из своих предыдущих трудов. Уэсткотт в ученой статье о Вульгате (в Smith, Dictionary of the Bible, iii, 702) делает такое замечание: «Один из самых трогательных примеров кротости — это уступчивость молодого Августина, который в полном подчинении склоняется перед презрительными и нетерпеливыми упреками со стороны опытного ученого».