Не менее несправедливым и тираническим был закон, согласно которому все государственные школы были отданы под управление язычников, а христианам запрещалось преподавать науки и искусства[78]. Таким образом, Юлиан запретил христианской молодежи пользоваться благами образования и обрек их либо на невежество и варварство, либо на обучение классическим наукам в языческих школах, построенных на принципах идолопоклонства. По его мнению, эллинистические произведения, особенно поэтические, были не только художественными, но и религиозными документами, пользоваться которыми имели право только язычники. Христианство же он считал несовместимым с подлинной человеческой культурой. Галилеяне, говорил он насмешливо, могут довольствоваться толкованием Матфея и Луки в своих церквях, вместо того чтобы осквернять славных греческих авторов. Было бы нелепо и неблагодарно с их стороны изучать произведения классиков, но при этом пренебрегать богами, которых почитали авторы, ведь на самом деле именно эти боги и были авторами — они направляли умы Гомера, Гесиода, Демосфена, Фукидида, Сократа и Лисия, и эти авторы посвящали свои труды Меркурию или музам[79]. Поэтому он особенно ненавидел образованных учителей церкви — Василия, Григория Назианзина, Аполлинария Лаодикийского — которые использовали классическую культуру для опровержения язычества и защиты христианства. Чтобы избежать его запрета, два Аполлинария поспешно создали христианские подражания Гомеру, Пинда–ру, Эврипиду и Менандру, которые Созомен считал не уступавшими оригиналам, но которые вскоре были забыты. Григорий Назианзин также написал трагедию «Страдающий Христос» и несколько гимнов, которые сохранились до сих пор. Так эти отцы церкви свидетельствовали об обязательности классической литературы для высшего христианского образования, а церковь с тех пор придерживалась того же мнения[80].
Юлиан старался пропагандировать свое дело с помощью литературных нападок на христианскую религию; он сам незадолго до смерти, в разгар подготовки персидской кампании, написал ожесточенный труд против христианства, о чем мы подробнее поговорим в следующем разделе[81].
3. К тому же плану Юлиана, направленному против христианства, следует отнести и его благосклонность к давнему врагу христианской религии иудаизму.
Император в официальном документе выразил уважение к этой древней народной религии и симпатию к ее сторонникам, восхвалял их твердость перед лицом несчастий и осуждал их гонителей. Он освободил иудеев от обременительных налогов и даже призвал их вернуться в святую землю и восстановить храм на горе Мориа в его первоначальном великолепии. Он выделил для этой цели значительные суммы из общественной казны, доверил своему министру Алипию надзор за строительством и обещал, если он вернется победителем из Персии, почтить собственным присутствием торжественное освящение и восстановление поклонения по закону Моисея[82].
Подлинной целью Юлиана в этом начинании была, конечно же, не поддержка иудейской религии; в своем труде против христиан он с большим презрением отзывается о Ветхом Завете и ставит Моисея и Соломона гораздо ниже языческих законодателей и философов. Восстанавливая храм, он намеревался в первую очередь усилить великолепие своего правления, потешить личное тщеславие, высмеять пророчество Иисуса о разрушении храма (которое, тем не менее, уже исполнилось раз и навсегда еще триста лет назад), лишить христиан их самого популярного довода против иудеев и сокрушить влияние новой религии в Иерусалиме[83].
Теперь иудеи с востока и запада стекались в святой город своих отцов, который со времен Адриана им было запрещено посещать, и с фанатичным рвением трудились на благо своей великой национальной религии, надеясь на скорый приход мессианского царства и исполнение всех пророчеств. Сообщается, что женщины принесли свои дорогие украшения, сделали из них серебряные кирки и лопаты и уносили со святого места землю и камни в своих шелковых передниках. Но объединенных сил языческого императора и иудейского народа было недостаточно, чтобы восстановить то, что было разрушено вследствие Божьего суда. Неоднократные попытки строительства ни к чему не привели, и даже языческий источник того времени, которому можно верить, сообщает об огненных извержениях из подземных пустот[84]; возможно, как добавляют христианские авторы, извержения сопровождались яростной бурей, молнией, землетрясением и чудесными знамениями, особенно светящимся крестом в небесах.
Григорий Назианзин, Сократ, Созомен, Феодорит, Филосторгий, Руфин, Амвросий, Златоуст — все они считают это событие сверхъестественным, хотя и расходятся в деталях. Феодорит говорит, что сначала поднялась яростная буря, развеявшая большое количество извести, песка и других строительных материалов, за которой последовала гроза с громом и молнией; Сократ упоминает об огне с небес, расплавившем инструменты рабочих, лопаты, топоры и пилы; оба добавляют к этому землетрясение, вследствие которого камни старого фундамента упали и засыпали выкопанное углубление, а согласно Руфину, обрушились и соседние здания. Наконец после всех этих волнений наступила тишина и, по словам Григория, на небе появился светящийся крест в круге, а на телах присутствовавших запечатлелись кресты, которые светились ночью (Руфин) и ничем не смывались (Сократ). Однако из всех этих авторов современником события в строгом смысле слова был лишь Григорий, он описывал случившееся в тот же год (363) и был уверен, что язычники не обратили на событие никакого внимания (Orat.y iv, p. 110–113). Следующие после него по времени — Амвросий и Златоуст, которые упоминают об этом происшествии по нескольку раз. Греческие и римские историки церкви, а также Уарбертон, Мосгейм, Шрек, Неандер, Герике, Куртц, Ньюмен, Робертсон и другие, из протестантов, верят в чудесный, по крайней мере провиденческий, характер этого примечательного случая.[85] Уарбертон и Ньюмен отстаивают даже правдивость истории о крестах, упоминая о сходных случаях, например, когда в Англии в 1610 г. наблюдались фосфоресцирующие знаки креста, напоминающие метеоры и связанные с молнией по своей электрической природе. В случае с Юлианом, полагают они, непосредственная причина, приведшая в действие все эти разнообразные физические силы, была сверхъестественной, как и при разрушении Содома, так что рабочие либо погибли в огне, либо бежали от святого места в ужасе и отчаянии. Таким образом, вместо того чтобы лишить христиан довода в пользу их веры, Юлиан лишь предоставил им еще один довод, способствующий уничтожению его собственного бесплодного дела.
Закономерная неудача данного проекта — символ всего правления Юлиана, которого вскоре постигла безвременная кончина. Как Цезарь, он покорил варваров — врагов Римской империи на Западе; затем он собирался, как правитель мира, смирить своих врагов на Востоке и стать вторым Александром Македонским, покорив Персию. Он с гордостью отверг все мирные предложения противника и, перезимовав в Антиохии и торжественно посоветовавшись с оракулом, пересек Тигр во главе армии в шестьдесят пять тысяч человек, взял несколько крепостей в Месопотамии и лично подвергался всем трудностям и опасностям войны. Когда мог, он поклонялся языческим богам, но армия его оказалась в самом критическом положении, и однажды ночью, во время незначительного столкновения, вражеская стрела нанесла ему смертельную рану. Он умер вскоре после этого, 27 июня 363 г., на тридцать втором году жизни. Согласно языческим свидетельствам, он принял смерть с гордым достоинством и спокойствием философа–стоика, говоря о славе души (бессмертие которой, однако, он считал в лучшем случае спорным)[86]; более поздние и вызывающие некоторое сомнение христианские рассказы приписывают ему полное безнадежности восклицание: «Ты победил, Галилеянин!»[87] Прощальное обращение к друзьям, которое вкладывает в уста Юлиана Аммиан, весьма характерно. Оно напоминает нам последние часы Сократа, хотя лишено естественной простоты последних, и в нем присутствует заметная примесь самолюбования и театральной аффектации. Тело Юлиана, по его собственному повелению, было перевезено в Тарс, на родину апостола Павла, которого он ненавидел больше, чем остальных апостолов, и там ему был воздвигнут памятник с простой надписью о том, что он был хорошим правителем и храбрым воином, без упоминаний о его религии.
78
Григорий Назианзин, Orat. iv, строго критикует императора за то, что он запретил христианам занятия, являющиеся общим правом любого разумного человека — как будто права эти были исключительной собственностью греков. Даже язычник Аммиан Марцеллин, xxii, 10, осуждает эту меру: «Illud autem erat inclemens, obruendum perenni silentio, quod arcebat docere magistros rhetoricos et grammaticos, ritus Christiani cultores». Гиббон придерживается такого же мнения. Непосредственно Юлиан запретил христианам только преподавать, но опосредованно — и изучать классическую литературу, ведь им, конечно же, не очень хотелось посещать языческие школы.
79
Epist. 42.
80
Доктор Баур (l. с, р. 42) несправедливо обвиняет отцов церкви в противоречии: они считали классическую литературу обязательной для образования, однако осуждали язычество как сатанинское дело. Но в такой постановке вопроса отражена лишь одна сторона дела, касающаяся только языческой религии; с другой же стороны, отцы церкви (как Иустин Мученик, Климент и Ориген) признавали, что Божественный Логос действовал в эллинистической философии и поэзии, подготавливая путь христианству. Огульно осуждать классическую литературу начали позже, со времен Григория I.
81
См. ниже, §9.
82
Юлиан, Epist. 25, адресованное иудеям, упоминается и Созоменом, v. 22.
83
Гиббон, гл. xxiii: «Восстановление иудейского храма было мистически увязано с погибелью христианской церкви».
84
Сам Юлиан, похоже, признал свою неудачу, но был осторожен и ничего не сообщил о ее причине во фрагменте послания или речи (р. 295, ed. Spanh.), согласно распространенному толкованию этого места. Он спрашивает: Τί περί τοϋ νεω φησουσί, του παρ αύτοίς, τρίτον άνατραπέντος, έγειρομένου δέ οΰδέ νύν: «Что они [иудейские пророки] скажут о собственном храме, который был разрушен трижды и до сих пор не восстановлен?» — «Я сказал это, — продолжает он, — не из желания упрекнуть их, ибо я сам в последнее время намеревался восстановить его из уважения к тому, кому там поклонялись». Должно быть, он усматривал в событии знак недовольства Бога иудейской религией или случайную неудачу, но собирался по возвращении с персидской войны заново довершить это дело. Мы не знаем точно, имеет ли в виду Юлиан свое собственное правление, говоря о троекратном разрушении храма. Возможно, и даже скорее всего, он говорит здесь о разрушении храма ассирийцами и римлянами; что же касается третьего раза, то это может быть просто преувеличение или же речь идет об осквернении храма Антиохом или в его собственное правление. (См. по этому поводу Уарбертона и Ларднера.) Беспристрастный Аммиан Марцеллин, сам убежденный язычник, друг и соратник Юлиана, более конкретно сообщает нам, lib. xxiii, 1, что Юлиан, желая увековечить память о своем правлении каким‑нибудь великим делом, решил восстановить за свой счет великолепный храм в Иерусалиме и доверил это предприятие Алипию из Антиохии; далее он пишет: «Quum itaque rei fortiter instaret Alypius, juvaretque provinciae rector, metuendi globi flammarum prope fundamenta crebris assultibus erumpentes fecere locum exustis aliquoties operantibus inaccessum; hocque modo clemento destinatius repellente, cessavit inceptum». («Итак, Алипий усердно принялся за дело, и ему помогал губернатор провинции, когда устрашающие огненные шары вырвались рядом с фундаментом и продолжали появляться, пока место не стало недоступным для рабочих, неоднократно обожженных; видя, что неукротимая стихия упорно сопротивляется, он отказался от своих попыток»). Микелис, Ларднер (который, однако, сомневается в правдивости этой истории), Гиббон, Гизо, Милмен (примечание к Гиббону), Гизелер и другие стараются объяснить это явление естественными причинами, битумным составом почвы и подземными пустотами и пещерами под Храмовой горой, о которых говорят Иосиф Флавий и Тацит. Когда Ирод при строительстве храма пожелал проникнуть в гробницу Давида и забрать его сокровища, из‑под земли также вырвался огонь, поглотивший работников, — сообщает Иосиф Флавий, Antiqu. Jud., xvi, 7, §1. Но, когда Тит разрушал храм в 70 г. по Р. X., когда Адриан строил там Элию–Капитолину в 135 г., когда Омар воздвигал там турецкую мечеть в 644 г., насколько мы знаем, таких разрушительных явлений не наблюдалось. Поэтому мы склонны полагать, что само Провидение с помощью естественных природных сил мешало восстанавливать национальное святилище иудеев.
85
См. также: J. H. Newman (который позже стал склоняться к римскому католическому взгляду), «Essay on the Miracles recorded in ecclesiastical history», предисловие к оксфордскому трактарианскому переводу Fleury, Eccles. Hist, from 381 — 400 (Oxford, 1842), I, p. clxxv‑clxxxv.
86
Аммиан, 1, XXV, 3. Автор сам участвовал в этой кампании и был телохранителем императора; у него была возможность получить достоверную информацию.
87
Созомен, vi, 2; Феодорит, iii, 25 (Νενίκηκας Γαλιλαίε); Филосторгий рассказывает о том же немного иначе, vii, 15. Григорий Назианзин, напротив, везде представляющий Юлиана в самых мрачных красках, ничего не знает об этом восклицании, по поводу которого уместна итальянская поговорка: «Se non е vero, е ben trovato» {Если это и неправда, то хорошо придумано}. Вышеупомянутые историки рассказывают и о других моментах, связанных со смертью Юлиана, которые не очень правдоподобны: например, что он швырнул в небеса пригоршню крови из своей раны, что он хулил языческих богов, что ему явился Христос и т. д. Созомен цитирует также необоснованное утверждение Либания о том, что смертельную рану императору нанес не перс, а христианин, и не стесняется прибавить, что вряд ли можно обвинять того, кто совершил «такое благородное деяние для Бога и своей религии» (δία θεòς καί θρησκείαν ήν έπηνεσεν)! Насколько мне известно, это первый случай, когда из рядов христианской церкви слышится оправдание тираноубийства во славу Божию, ad majorem Dei gloriam.