Греческое воспитание Павла стало предметом споров — одни его отрицают, а другие придают ему чрезмерное значение. Павел, без сомнения, усвоил греческий язык еще в детстве и юности, поскольку в Тарсе в то время располагался один из трех университетов Римской империи, который кое в чем превосходил даже Афинский и Александрийский университеты и из которого набирали домашних учителей для императорской семьи. Учитель будущего апостола Гамалиил был относительно свободен от раввинских предрассудков и не питал сильного отвращения к языческой литературе. После обращения Павел посвятил свою жизнь спасению язычников и много лет прожил в Тарсе, Ефесе, Коринфе и других городах Греции, став для греков греком, чтобы приобрести их для Господа. Едва ли можно себе представить, чтобы такой человек, как он, ощущающий себя частью всего человечества и столь остро осознающий глубочайшие философские проблемы, мог остаться равнодушным к огромному богатству греческой философии, поэзии и истории. Несомненно, Павел сделал то, что, с нашей точки зрения, должен сделать любой миссионер в Китае или Индии из любви к народу, на благо которого он трудится, и желания принести больше пользы. Трижды Павел очень кстати, хотя и вскользь, цитирует греческих поэтов — не только вошедший в поговорку афоризм Менандра[352] и строчку из Эпименида,[353] которая могла быть общеупотребительной, но и половину строчки с соединительным союзом, которую он, возможно, прочел в скучной астрономической поэме своего соотечественника Арата (ок. 270 г. до Р.Х.) или в возвышенном гимне Клеанфа, посвященном Юпитеру, — эта строчка есть в обоих произведениях.[354] Он черпал некоторые свои излюбленные метафоры из греческих спортивных игр; он спорил с греческими философами различных школ и обращался к ним на Ареопаге, проявив зрелую мудрость и умело воспользовавшись ситуацией; некоторые полагают, что он намекает на понятия стоической философии, когда говорит о «стихиях» или «началах мира».[355] Он хорошо владеет греческим языком — если не с чистотой и элегантностью классической формы, то с почти творческой энергией, превращая его в послушное орудие новых идей и подчиняя своим целям оксюморон, парономазию, литоту и другие фигуры речи.[356] Но все это никоим образом не доказывает, что Павел систематически изучал греческую литературу или обладал обширными познаниями в этой области, — его красноречие отчасти объяснялось врожденным талантом. Своей чрезвычайной аттической учтивостью и благовоспитанной утонченностью, отпечаток которых носят послания к Филимону и к филиппийцам, он обязан, скорее, влиянию христианства, нежели общению с культурными греками. По–видимому, его эллинистическое образование носило бессистемный, случайный характер и было без остатка подчинено его великой цели. В этом отношении он разительно отличался от образованного Иосифа Флавия, любившего аттическую чистоту стиля, и от Филона, позволившего эллинистической философии подчинить, затмить и извратить данную свыше истину Моисеевой религии. Филон идеализировал и перетолковал Ветхий Завет, заменив грамматическое понимание аллегорическим; Павел одухотворил Ветхий Завет и извлек из него самый глубокий смысл. Иудаизм Филона растворился в абстрактных словесных конструкциях, иудаизм Павла был облагорожен и трансформировался в христианские реалии.
Ревностная приверженность иудаизму
Савл был фарисеем и принадлежал к самой строгой секте, но не относился к числу тех лицемеров, которых столь убийственно обличил наш Спаситель, а был честным, любящим и ищущим истину, подобно Никодиму и Гамалиилу. Даже его фанатичное стремление гнать христиан объяснялось убежденностью и ревностным отношением к религии своих предков. Он преследовал христиан по неведению, и это смягчает, хотя и не искупает его вину. Вероятно, он никогда не видел и не слышал Иисуса до тех пор, пока Он не явился ему на дороге в Дамаск.
Возможно, во время распятия и воскресения Христа он находился в Тарсе.[357] Но благодаря своему фарисейскому образованию Савл, как и его учителя, считал Иисуса из Назарета лжемессией, мятежником, богохульником, справедливо осужденным на смерть, — и действовал в соответствии со своими убеждениями. Он принимал самое активное участие в казни Стефана и радовался его смерти. Не удовлетворившись этим, он испросил у синедриона (в попечении которого находились все синагоги и дисциплинарные наказания за преступления против закона) полномочия преследовать и заключать под стражу рассеявшихся учеников. Облеченный этими полномочиями, Савл отправился в Дамаск, столицу Сирии, где было много синагог. Он был полон решимости стереть опасную секту с лица земли ради славы Бога. Но когда его вражда против христианства достигла высшей точки, родилась его преданность учению Христа.
Социальное окружение и внешний облик
О второстепенных сторонах жизни Павла и его отношениях с людьми мы ничего не знаем наверняка. Будучи римским гражданином, он принадлежал к уважаемому слою общества, но был, вероятно, беден — он зарабатывал себе на жизнь ремеслом, которому научился, следуя преданию раввинов; этим ремеслом было шитье палаток, очень распространенное в Киликии, но приносившее доход только в больших городах.[358]
У Павла была сестра, жившая в Иерусалиме, сын которой однажды спас ему жизнь.[359]
Вероятно, Павел никогда не был женат. Некоторые полагают, что он был вдовцом. Иудейские и раввинистические традиции, совершенство его нравственного облика, его идеальное представление о супружестве как отражении мистического единства Христа и Его Церкви, его призывы к исполнению супружеского, родительского и сыновнего долга — все это, по–видимому, доказывает, что семейная жизнь была знакома Павлу. Но он был христианским благовестником, постоянно переезжал с места на место и не был защищен от всевозможных тягот и гонений, а потому почитал своим долгом не иметь семьи.[360] Он пожертвовал благословениями семейной жизни ради процветания Царства Божьего.
Коринфяне, ценившие изысканную риторику, поверхностно рассудили, что Павел «в личном присутствии слаб, и речь его незначительна», но не могли не признать, что «в посланиях он строг и силен».[361] Некоторые величайшие люди были невелики ростом, а некоторые чистейшие души обитали в непривлекательных телах. Сократ был самым невзрачным, но самым мудрым из греков. Неандер — обращенный еврей, как и Павел, — был невысокого роста, немощного телосложения и выглядел поразительно нескладным, но при этом обладал редким смирением и добротой, а его лицо, с густыми бровями, лучилось возвышенными, небесными устремлениями. Таким образом, мы вполне можем представить себе, что на лице Павла лежал отпечаток высокого интеллекта и духовности и что он «то являлся как человек, то ангела имел обличье».[362]
Он страдал загадочной, мучительной, отталкивающей и периодически повторяющейся болезнью, которую называл «жалом в плоти» и которая не позволяла ему превозноситься и хвалиться изобилием откровений.[363] Апостол носил небесное сокровище в глиняном сосуде, и его сила совершалась в немощи.[364] Но мы тем более должны восхищаться нравственным героизмом человека, который обратил свою слабость в источник силы и, несмотря на боль, трудности и гонения, с триумфом пронес Евангелие спасения от Дамаска до Рима.
352
1 Кор. 15:33. φθείρουσιν ήθη χρηστά όμιλίαι κακαί, «худые сообщества развращают добрые нравы».
353
Тит. 1:12. Κρέτες άει ψεύσται, κακά θερία, γαστέρες άργαί, «критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые». Поскольку Эпименид и сам был родом с Крита, его презрительный и уничижительный отзыв о своих соотечественниках послужил основой для логического парадокса: «Эпименид называет всех критян лжецами; Эпименид критянин; следовательно, Эпименид лжец; следовательно, критяне не лжецы; следовательно, Эпименид не лжец» и т.д.
354
Деян. 17:28. Του [поэтическое сокращение от τούτου] γάρ και γένος έσμέν, «мы Его и род». В точно таком виде этот отрывок встречается в 5–м стихе поэмы Арата «Явления» в следующем контексте:
Поэт–стоик Клеанф («Гимн Зевсу», 5) использует это же выражение в обращении к Юпитеру, Έκ σοΰ γαρ γένος έσμέν, а также в своей «Золотой поэме»: θείον γαρ γένος εστί βροτοΐσιν. Можно также процитировать похожий отрывок из Пиндара (6–я «Немейская ода»), о котором не упоминают толкователи: «Εν ανδρών, εν θεών γένος, έκ μιας δε πνέομεν ματρός αμφότεροι, «одна раса людей и богов; одна мать нам всем дает дыханье».
Очевидно, однако, что языческие авторы этих отрывков вкладывали в свои слова материалистический и пантеистический смысл, считая земную природу матерью людей и богов. Павел в своем искусном выступлении перед афинянами не одобрил их заблуждение, но признал, что в пантеизме есть частица истины — а именно, вера в божественное происхождение человека и в имманентность Бога по отношению к миру и человечеству.
355
τά στοιχεία του κόσμου, Гал. 4:3,9. См. Hilgenfeld, Einleitung, p. 223. Тирш полагает (с. 112), что Павел был знаком с «Никомаховой этикой» Аристотеля и что его диалектика имеет, скорее, классические, нежели раввинистические черты; но это едва ли справедливо. В Рим. 5:16,18 Павел использует слово δικαίωμα в Аристотелевом смысле юридического постановления (Rechtsausgleichung). См. «Никомахову этику», ст. 10, а также монографию Рота по поводу Рим. 5:12–21. Баур сравнивает стиль Павла со стилем Фуикидида.
356
Фаррар насчитывает «более пятидесяти образчиков тридцати фигур речи в греческом языке апостола Павла» (Farrar, I, 629 sq.), и этот факт, несомненно, опровергает утверждение Ренана, что Павел в Тарсе не мог получить даже элементарных познаний в грамматике и риторике.
357
Β 1 Кор. 9:1 речь идет о видении Христа в Дамаске. Во 2 Кор. 5:16 («если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем») оборот εί και (quamquam, «хотя даже», wenn auch), похоже, фиксирует некий факт, в отличие от оборота και εί (etiam si, «даже если», selbst wenn), который предполагает гипотезу; но здесь подчеркивается различие между внешним, плотским познанием Христа в Его смирении и земной жизни или поверхностным знакомством, основанным на слухах, — и духовным, эмпирическим познанием Христа в Его славе. Фаррар (I. 73 sqq.) отмечает, что Павел тотчас обратился бы, если бы действительно знал и слышал Иисуса.
358
Лука называет его изготовителем палаток, σκηνοποιός, в Деян. 18:3. В основном палатки делали из грубой шерсти киликийской козы (Κιλίκιος τράγος, так называли и грубого человека). Они пользовались спросом у пастухов, путешественников, моряков и солдат. Из этой же ткани делали плащи, обувь и постели. Память о киликийском происхождении этого материала сохраняется в латинском слове cilicium и во французском cilice, которые обозначают шерстяную ткань. Гамалиилу принадлежит афоризм, гласящий, что «любого рода знания, которым не сопутствует ремесло, бесцельны и ведут ко греху».
359
Деян. 23:16.
360
В 1 Кор. 9:5 (написано в 57 г. по P. X.) он говорит, что имеет такое же право на семейную жизнь, как Петр и другие апостолы и братья Господа; но в 1 Кор. 7:7–8 он пишет, что, в силу своего особого положения, предпочитает оставаться неженатым. Климент Александрийский, Эразм и другие полагали, что апостол был женат, и считали его женой Сизигию, упомянутую в Флп. 4:3 {синод, «сотрудник»}. Эвальд считает, что Павел стал вдовцом еще до своего обращения (VI. 341). Такого мнения придерживается и Фаррар (I. 80), который находит в 1 Кор. 7:8 указание на то, что Павел причислял себя к вдовцам: «Безбрачным [то есть вдовцам, для обозначения которых не было какого–то отдельного слова] же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я». Фаррар подчеркивает тот факт, что евреи во все времена придавали супружеству большое значение, считали его нравственным долгом (Быт. 1:28) и предпочитали ранние браки. Он также утверждает (I. 169), что Павел, как член синедриона (ведь он голосовал за осуждение христиан, Деян. 26:10), должен был, согласно учению Гемары, иметь собственную семью. Ренан считает (гл. VI), что у Павла была не просто духовная связь с сестрой Лидией из Филипп и что именно ее Павел в Флп. 4:3 называет своей σύζυγε γνήσιε, то есть своей истинной сотрудницей или спутницей (conjux), поскольку он вряд ли мог умолчать о ней, упомянув в предыдущем стихе двух диаконисе, Еводию и Синтихию, о которых больше ничего не известно. Существительное σύζυγος может быть либо мужского, либо женского рода и может либо означать сотрудника в широком смысле, либо выступать в роли имени собственного. На роль такого сотрудника предлагали Епафродита, Тимофея, Силу, Луку. Но Павел, вероятно, обращается к человеку по имени Σύζυγος и строит на его имени игру слов: «Сотрудник по имени и сотрудник на деле». См. аналогичную игру слов в Флм. 10–11 (Όνήσιμον, то есть «Полезный», — άχρηστον, εϋχρηστον, «негоден», «годен»). См. примечания Майера и Ланге (Брауна и Хэкетта) к этим отрывкам.
361
2 Кор. 10:10: ή παρουσία τού σώματος ασθενής, και ό λόγος έξουθενμένος, — или, если следовать Ватиканскому кодексу, έξουδενημένος, что означает то же самое. См. 2 Кор. 10:1, где Павел говорит о том, что он «скромен» между коринфянами (κατά πρόσωπον ταπεινός). Он проигрывал в сравнении с Варнавой (Деян. 14:12).
362
Это фраза из предания, сохранившегося в апокрифических «Деяниях Павла и Феклы». См. описание, процитированное выше, в начале §29. В других описаниях, в «Филопатрии» Псевдо–Лукиана (II или, более вероятно, IV век), в сочинениях Малалы Антиохийского (VI век) и Никифора (XV век), Павел изображен маленьким, лысым, с большим орлиным носом, седыми волосами и густой бородой, светло–серыми глазами, немного сгорбленным и сутулым, но интересным и привлекательным. См. Lewin, St. Paul, II. 412. Самый древний сохранившийся портрет Павла, предположительно конца I или начала II века, был найден в усыпальнице Домитиллы (из рода Флавиев), на большом бронзовом медальоне, который хранится в библиотеке Ватикана. На этом медальоне изображены Павел слева и Петр справа. Оба лица далеко не красивы, но исполнены достоинства; Павел выглядит менее привлекательным, чем Петр, у него явно больные глаза, приоткрытый рот, лысая голова и короткая густая борода, но он имеет задумчивый, серьезный и величавый вид. См. Lewin, II. 211. Златоуст в одной из бесед называет Павла человеком ростом в три локтя (ό τρίπηχυς άνθρωπος). Лютер фантазировал: «St. Paulus war ein armes dürres Männlein, wie Magister Philippus» (Меланхтон). Поэтическое описание, составленное Дж. X. Ньюманом, можно найти у Фаррара (I. 220), а Пламптре (в приложении к своему «Толкованию книги Деяний») приводит его наряду со своим собственным. Ренан («Апостолы»), основываясь отчасти на посланиях Павла, отчасти на апокрифических источниках, рисует такой поразительный образ апостола: «Он был обаятелен, обладал прекрасными манерами, его письма являют нам гениального человека возвышенных устремлений, хотя их стиль хромает. Никакая другая переписка не может похвастаться столь редкой учтивостью, тонкими оттенками смысла, милой скромностью и сдержанностью. Раз или два нас ранит его сарказм (Гал. 5:12; Флп. 3:2). Но что это за наслаждение! Что за обилие прелестных слов! Что за оригинальность! Внешность Павла не соответствовала величию его души. Он был уродлив, невысок ростом, дороден, у него была маленькая лысая бледная голова, орлиный нос, пронизывающий взгляд, темные брови, а его лицо скрывала густая борода. Речь, затрудненная и неграмотная, не могла выразить всего его красноречия. Он с редкой тактичностью превратил изъяны своей внешности в достоинства. Среди евреев есть люди величайшей красоты и люди совершенно невзрачные (des types de la plus grande beauté et de la plus complète laideur); но иудейская невзрачность — единственная в своем роде. Странные лица, на первый взгляд вызывающие смех, когда их оживляет свет мысли, приобретают особенное, глубокое и величественное выражение (une sorte d'éclat profond et de majesté)».
363
2 Кор. 12:7–9; Гал. 4:13–15. См. также 1 Фес. 2:18; 1 Кор. 2:3; 2 Кор. 1:8–9; 4:10. Из числа многих возможных болезней лишь три — мигрень, острая офтальмия и эпилепсия — соответствуют намекам Павла, которые за давностью времени непонятны для нас, но были ясны для его друзей. Тертуллиан и Иероним, следуя древнему преданию, склоняются в пользу мигрени; Левин, Фаррар и многие другие — в пользу заболевания глаз, вызванного воспалением из–за ослепительного света, который осиял Савла на дороге в Дамаск (Деян. 9:3,17–18; 22:13; 26:13; Гал. 4:15); Эвальд и Лайтфут — в пользу эпилепсии, ссылаясь на пример из жизни короля Альфреда (Мохаммед послужил бы более удачным примером). Другие предположения о внешних или духовных проблемах (гонения, плотские искушения, тяжелый характер, сомнения, уныние, богохульные внушения сатаны и т. п.) исключаются путем строгой экзегезы двух основных текстов, 2 Кор. 12 и Гал. 4, которые указывают на физическое заболевание. См. пояснение относительно жала в плоти Павла в моем толковании Гал. 4:13–15 (Pop. Com., vol. III).
364
2 Кор. 4:7; 12:9–10.