Сторонний наблюдатель счел бы евреев того времени самым религиозным народом на земле, и в некотором смысле это соответствовало действительности. Никогда еще народ не находился под такой властью Божьего письменного закона; никогда еще народ не изучал священные книги столь тщательно и скрупулезно и не относился с большим почтением к своим священникам и учителям. Вожди народа с ужасом и презрением смотрели на нечистых, необрезанных язычников и воспитывали в народе тщеславие и духовную гордость. Неудивительно, что римляне обвиняли евреев в odium generis humani, человеконенавистничестве.

И все же эта ревностная религиозность была не более чем тенью истинной религии. Она была не живым телом, а молящимся трупом. Увы! Порой и христианская церковь являла собой столь же печальное зрелище ложного благочестия, лишенного истинной силы. Образованность и набожность раввинов имели к живым словам Бога такое же отношение, как софистическая схоластика — к библейскому богословию, а казуистика иезуитов — к христианской этике. Раввины тратили все свои силы на то, чтобы «оградить» закон, сделать его недосягаемым.

Они удушали закон своими исследованиями. Они окружили его таким количеством мелких пояснений и уточнений, что люди не могли разглядеть леса за деревьями.[201] Так Слово Божие устранялось преданиями человеческими.[202] Духовное благочестие сменилось рабским формализмом и механическим соблюдением обрядов, святость жизни — показной набожностью, искренняя нравственность — скрупулезной казуистикой, животворящий дух — умертвляющей буквой, а храм Божий был превращен в дом торговли.

Профанация и извращение духовного, превращение его в плотское, а внутреннего — во внешнее охватили даже святое–святых израильской религии — мессианские обетования и надежды, протянувшиеся золотой нитью между протоевангелием в утраченном раю и гласом Иоанна Крестителя, указавшим на Агнца Божьего. Идея духовного Мессии, Который сокрушит голову змея и освободит Израиль из уз греха, превратилась в понятие политического освободителя, который восстановит трон Давида в Иерусалиме и оттуда будет править язычниками до краев земли. Евреи того времени не могли отделить Сына Давидова, как они называли Мессию, от меча, скипетра и короны Давида. Эти ложные представления затронули даже апостолов — они надеялись обеспечить себе самые почетные места в этой великой революции, а потому и не смогли понять Учителя, когда Он говорил им о близости Своих страданий и смерти.[203]

Описанное в евангелиях общественное мнение относительно мессианских ожиданий полностью подтверждает еврейская литература, в том числе и более ранняя, например, Сивиллины книги (ок. 140 г. до Р.Х.), знаменитая Книга Еноха (дата написания точно неизвестна, возможно, 130 — 30 г. до P. X.), Псалтирь Соломона (63 — 48 г. до по P. X.), Вознесение Моисея, сочинения Филона и Иосифа Флавия, Апокалипсис Варуха и 4 Книга Ездры.[204] Во всех этих источниках мессианское царство, или Царство Божье, изображено земным раем для евреев, царством этого мира со столицей в Иерусалиме. Именно этим общераспространенным идолом псевдомессии сатана и искушал Иисуса в пустыне, когда показывал Ему все царства мира. Сатана хорошо знал, что, обратив Иисуса в эту плотскую веру и вынудив Его злоупотребить Своей чудесной властью ради эгоистического удовлетворения, пустого хвастовства и мирского честолюбия, он нанесет сокрушительный удар по плану искупления. Эти же политические чаяния были мощной движущей силой восстания против римского владычества, которое привело к разрушению Иерусалима, затем вспыхнуло с новой силой под предводительством Бар–Кохбы — и снова закончилось катастрофой.

Такова была религия евреев во времена Христа. Он был единственным Учителем в Израиле, видевшим за маской лицемерной религиозности прогнившую суть. Ни один из великих рабби, ни Гиллель, ни Шаммай, ни Гамалиил, не пытались что–либо изменить и даже не помышляли об этом; наоборот, они громоздили предание на предание и собрали мешанину из двенадцати больших томов и 2 947 листов Талмуда, который представляет собой антихристианскую окаменелость иудаизма, в то время как четыре евангелия возродили человечество и до сего дня являют собой жизнь и свет цивилизованного мира.

Иисус, действуя в рамках внешних форм современного Ему иудаизма, намного превзошел его и явил миру новую вселенную взглядов. Он чтил закон Божий — раскрывая его глубочайший духовный смысл, исполняя его и при этом служа живым примером для учеников. Сам будучи Учителем, Он учил не как книжники, а как имеющий власть от Самого Бога. Он обличал лицемеров, воссевших на седалище Моисеевом, слепых вождей слепых, которые возлагают тяжелые бремена на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть; которые затворяют Царство Небесное человекам и сами не входят; которые дают десятину с мяты, аниса и тмина, но пренебрегают важнейшее в законе — суд, милость и веру; оцеживают комара, а верблюда поглощают; уподобляются окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. Но, уязвляя таким образом гордость вождей, Иисус утешал и возвышал смиренных и униженных. Он благословлял маленьких детей, подбадривал бедных, призывал к Себе труждающихся, кормил голодных, исцелял больных, обращал мытарей и грешников и закладывал на вечной Божьей любви прочное и глубокое основание нового общества и нового человечества. Одним из самых возвышенных и прекрасных моментов жизни Иисуса была Его беседа с учениками, когда те спросили, кто больше в Царстве Небесном, а Он взял маленького ребенка, поставил посреди них и сказал: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».[205] В другой раз Иисус поблагодарил Небесного Отца за то, что Он открыл младенцам знание о Царстве, утаенное от мудрых, и призвал всех труждающихся и обремененных прийти к Нему за успокоением.[206]

Иисус с самого начала знал, что Он — Божий Мессия и Царь Израилев. Сознание этого факта полностью оформилось при Его крещении, когда Он «не мерой» принял Святого Духа.[207] Он стойко держался этого убеждения даже в самые мрачные часы Своей жизни, когда казалось, что Он потерпел поражение, когда Его предал Иуда, когда от Него отрекся Петр, исповедник и апостол–камень, когда Его покинули все. Перед судом иудейского первосвященника Христос торжественно подтвердил, что Он — Мессия; язычника, представлявшего Римскую империю, Он убеждал в том, что Он — Царь, хоть и не от этого мира, а умиравшему разбойнику с креста пообещал место в Своем Царстве.[208] Однако прежде, во дни Своей наивысшей популярности, Иисус тщательно избегал огласки и любых проявлений, которые могли бы вдохнуть новую жизнь в идею о политическом Мессии и народном восстании. Он выбрал самый скромный из мессианских титулов, который свидетельствует о Его снисхождении до нашей общей участи, но также и указывает на Его уникальное положение как символического Главы человеческой семьи — идеального, совершенного, всеобщего, исконного Человека. Он привычно именует Себя «Сыном Человеческим», Который «не имеет, где приклонить голову», Который «не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих», Который «имеет власть на земле прощать грехи», Который «пришел взыскать и спасти погибшее».[209] Когда Петр в Кесарии Филипповой произнес свое великое исповедание, Христос согласился с учеником, но тут же предупредил, что Его ждут страдания и смерть, от которых Петр в страхе убежит.[210] В предвидении распятия, а также Своего победного воскресения на третий день Иисус с величественным спокойствием, беспримерной кротостью и стойкостью отправился в последний путь в Иерусалим, город, «избивающий пророков», где Иисуса как лжемессию и богохульника должны были пригвоздить ко кресту. Однако по бесконечной мудрости и милости Бога величайшее преступление в истории обернулось величайшим благословением для человечества.