Он оглянулся на Саньку и наскоро сделал хитрое лицо, даже чуть подмигнул.

В это время оркестр из зала грянул pas de quatre, и толпа стала тискаться к двери.

— Это я нарочно. Ей-богу, интересно, как кто реагирует. Я потом записываю. У меня уже целая статистика. Заходите как-нибудь… Нет, на самом деле! — И он опять сделал умное лицо. — Идите, идите вперед, мне с рукой нельзя. Вот спасибо, вы меня защищаете! Какой вы хороший! Нет, приходите, мы все это обсудим! — пел Башкин над Санькиным ухом.

В это время кто-то сильно потянул Саньку за рукав. Он оглянулся.

Подгорный Алешка, естественник, на полголовы выше толпы, тискался к нему и кивал:

— Есть к тебе два слова.

Алешка Подгорный был сыном уездного исправника, и Санька знал его за удалого парня. В химической лаборатории Алешка делал фейерверки, с треском, с взрывом, смешил товарищей и пугал служителя. И Санька ждал: какую шалость затеял на балу Подгорный.

В широком коридоре Подгорный взял Саньку под руку.

— Дело такое, Тиктин, что я вот здесь, а у меня дома архангелы. Чего ты? Ей-богу, обыск. Я уже чуял, а мне сюда передали. Сидят там теперь, ждут.

— Ну? — спросил Санька с тревогой.

— Так вот, нельзя к тебе на ночь? Нырнуть? Отсюда не проследят, когда кучей народ повалит. А? Ты как?

Башкин озабоченно пронесся мимо них по коридору. Он левой рукой придерживал правую. На ходу он обернулся, закивал приятельски:

— Так мы с вами потолкуем. — Он совался в двери и опять летел дальше.

— А если нельзя, — говорил Подгорный, — так ни черта, я до утра прошляюсь где-нибудь.

— Ерунда, валяй к нам, — сказал Санька.

— Ну, так я буду в буфете.

Алешка двинул вперед. Санька смотрел сзади на его широкую спину, на толстый загривок и походку. Твердая, молодцеватая, — так хозяева по своей земле ходят.

Санька машинально выделывал па и думал о Подгорном. Папа — исправник, а у сына — обыск…

По морде

САНЬКА два раза бегал вниз, в буфет. Алешка сидел за столиком и пил из стакана красное вино. Две пустые бутылки стояли возле него.

Бал подходил к концу. Саньке пришлось уже два раза спроваживать пьяных вниз. В буфете студенты-грузины в черкесках плясали лезгинку. Они легко и мелко семенили на месте кавказскими ноговицами. Визжала зурна.

— Судороги нижних конечностей, — пьяно орал студент-медик.

Но дамы стояли кольцом вокруг танцующих, хлопали в такт перчатками, полуоткрыв жаркие рты. А когда грузин вынул кинжал, все громко ахнули. Грузин броском вонзил кинжал в пол. Кинжал стал, трясясь, а танцор вихлял ногами возле самого лезвия.

— Ай, ай, — вскрикивали дамы. И сильней колотил бубен. Алешка протиснулся к Саньке.

— Идем, черт с ними, пора. — От него пахло вином.

В вестибюле в давке метались руки с номерками на веревках, все орали наперебой. Кавалеры геройски протискивали охапки ротонд и пальто своим дамам. Кому-то обменили калоши, и он орал обиженно:

— Безобразие, господа!

— Самая что ни на есть пора, — сказал Алешка. И врезался в толпу к вешалкам. Он разгребал толпу руками, как будто лез в густой кустарник.

На улице было прохладно и сыро. Санька шел в расстегнутой шинели и глубоко дышал ночным воздухом. Потный сюртук лип к спине.

— Выйдем, где потише, — шепнул Подгорный. — Видней будет, если шпик уцепился.

Они перешли улицу, свернули в переулок. Шаги, сзади шаги. Торопливые, юркие.

— Станем, пусть пройдет, — сказал Алешка. Человек нагонял.

— Нет, не шпик, — шепнул Подгорный.

Но Санька уже узнал. Башкин хлябал враскидку широкими шагами. Повязки не было, и пальто было надето в рукава, руки в карманах.

— Я хотел с вами пройтись. Я люблю ходить ночью. Вообще, мы, русские, любим ходить ночью. Правда ведь? Что же вы меня не знакомите?

— Здравствуйте! — И Алешка протянул руку. Он задержал руку Башкина в своей и внимательно его разглядывал в темноте.

— Башкин Семен, — заговорил бабьим голосом Башкин, — клиент компании «Зингер»: купил жене машинку в рассрочку.

— Ну, пошли, — недовольно сказал Санька.

— Вы замечаете, как я теперь свободно действую этой рукой? — говорил Башкин на весь переулок, как перед толпой. И он стал нелепо махать и выворачивать руку в воздухе. И вдруг обернулся к Подгорному: — Скажите, вы в детстве не любили тайком перелистывать акушерские книги?

— Давай закурим, — сказал Алешка и остановился. Башкин прошел вперед и ждал в трех шагах. Чиркая спички, Алешка говорил хриплым голосом:

— Слушай, я ему по морде дам. Можно?

— Брось, — шептал Санька, — он, ей-богу, ничего. Я скажу, он уйдет.

— Ну ладно, — сказал Алешка громко.

— Я слышал, что вы сказали, — сказал Башкин, когда они поровнялись. Голос у него был серьезный, с дружеской ноткой и совсем другой: искренний голос. — Я слышал, вы мне хотели по морде дать. Правда ведь? Правда, я слышал.

— Да, хотел, — сказал Алешка и взглянул на Башкина. Башкин пристально, проникновенно глядел ему в глаза.

— Ну, от вас пахнет вином. Но вы же не пьяны? Нисколько?

— Нисколечко, — сказал Алешка и улыбнулся. Он гулко шагал по тротуару. Башкин не в лад тараторил калошами рядом.

— Мне даже кажется, что вы добрый человек. Нет, нет, это совсем не комплимент. Меня всегда интересует, как могут люди — для меня это совершенно непостижимо — ну вот, как глотать стекло, — непонятно, как можно ударить человека по физиономии. Скажите, вы бы действительно ударили меня по щеке? — И он сам приложил к лицу свой кулак в перчатке. — Нет, меня серьезно это очень интересует. Я вот раз смотрел, как городовой бил пьяного по лицу, усаживая на извозчика. Так он это так, как подушку, когда не влезает в чемодан. А у вас как?

Башкин шел, слегка повернувшись боком к Алешке, и все внимательно смотрел ему в глаза.

— Ведь вы хотели ударить не с тем же, чтобы потом раскаиваться? Конечно, конечно, нет. Значит, чувствовали за собой право.

— Вы хотите сказать: какое я имею…

— Нет, я не это. А вот я на самом деле завидую людям, которые имеют право судить и карать. Как будто он пророк и знает истину. Ведь вы даже нисколько не сомневались, что хорошо сделаете, когда дадите мне по морде. Нет, серьезно. И я вот себя утешаю, что это у таких людей не от высшего, а от…

— Ограниченности, — подсказал Алешка задумчиво.

— Ну да, ну да, — заспешил Башкин.

— Нам направо, — сказал Санька.

— Слушайте, — сказал Башкин и протянул руку Подгорному, — нам непременно надо увидаться. Мне очень это важно. — Он пожимал и тряс Алешкину руку. — Прощай, брат, — вдруг на ты обратился он к Саньке и, не подав ему руки, свернул за угол.

Выпить бы

— СЛУШАЙ, что это за… черт его знает, — спросил Алешка и остановился.

— А вот, видал? Ну, и всегда, и каждый раз так. И кто он, тоже черт его знает. Пришел на бал, руку завязал. Чтоб все спрашивали. Завтра хромать, наверно, начнет. И древнееврейский язык выучил тоже, по-моему, для того же.

— Он же русский, — удивился Алешка.

— Ну да… И вот руки не подал.

— Это он за морду на тебе сорвал.

— А черт его знает. Бросим. — И Санька отшвырнул папиросу и застегнулся.

Они устало плелись по мокрому тротуару. Молчали. Вдруг Алешка спросил:

— А у тебя как с дворником? Еще не впустит, гляди.

— У меня ключ от парадной. Ты знаешь, я вот все думаю, что это каждый раз так… ждешь, ждешь, все больше, больше… я про бал говорю… вот, вот что-то должно быть, самое, самое. И кажется даже — все ближе, все растет. И вдруг — марш. Конец. Так, ни с чем… Готово.

— А ты чего же хотел? — Алешка весело обернулся.

— Понимаешь, я все думаю, что и жизнь так. Черт его знает — задыхаешься, ловишь и, главное, ждешь, что за жизнь твою что-то будет. Небеса, одним словом, разверзнутся. И вот-вот даже будет казаться: сейчас, еще полвершка. И ты в суете, все раздуваешь, чтоб огонь держать. И вдруг — марш. Так с открытым ртом и помрешь. Обман какой-то. У тебя такого не бывает?