Но воды вокруг нет.

Всё сгорело: трава, бурьян, даже цепкие и живучие кусты держи-дерева. Вокруг камень, пыль, смерть. И миражи.

Вон за каменистым гребешком целые заросли высоких белых цветов! Цветы такие свежие и такие яркие, что кажется, пахнут.

Прикрыв ладонью глаза от нестерпимого блеска солнца, я молча смотрю на чудесный мираж. Сейчас колыхнётся жаркая мгла — и видение растает.

Но нет, цветы не пропадают. На дальнем краю цветочной поляны вдруг звякнул колокольчик. Ему ответил другой. Вот опять.

Звяканье всё ближе.

И впереди этого ползущего к нам глухого непонятного звона один за другим выпархивают хохлатые жаворонки. В панике, с испуганным посвистом вырываются они из белых цветов. Вслед за жаворонками, заложив уши на спину, шарахнулись от цветов два ополоумевших от страха зайчонка и скрылись!

Это уже не мираж!

И жаворонки, и зайчата настоящие. Ишь сколько их собралось сюда в цветы! Видно, в голой-то степи не по вкусу!

А звон всё ближе. И совсем он не страшный: тихий, ласковый и какой-то глухой, костяной. И чего так зайчата и птицы шарахаются от него?

Звон совсем близко. Вот дрогнули крайние цветы, и звон оборвался. Из зарослей медленно вылилось длинное тело змеи.

Полоз!

Полоз потянулся вверх, поднял голову выше цветов и стал смотреть в ту сторону, куда улетели жаворонки и ускакали зайчата.

Я шевельнулся. Змея медленно повернула голову в мою сторону, облизала сухие чешуйчатые губы раздвоенным языком и, повернувшись, лениво уползла обратно в бурьян.

И опять я услышал — теперь удаляющийся — звон, будто цветы были костяные, а их сталкивала друг с другом быстрая струйка ветра.

Как зачарованным, слушал я этот непонятный звон. Мираж и действительность — всё перепуталось?

Опомнился я только тогда, когда звон стих — там, на дальнем конце лощины. Только после этого спустился я к необыкновенным цветам.

Цветы и вправду оказались необыкновенными. Высокие стебли засохшей травы были густо облеплены ракушками. Тысячи улиток с белыми раковинами вползли на них, приклеились и повисли белыми гирляндами. От жары они впали в летнюю спячку.

Тронешь такой цветок — ракушки ударятся друг о друга и звякнут. Полз полоз, задевал сухие стебли — и над ним звякали костяные колокольчики. Звенели нестрашно, глухо, но зайчата и птицы знали: страшный приближается враг,

Всё стало ясно.

В голой степи, в жарком мареве сейчас всё неверно. Виден куст, а это лиса. Жаркий ветер шуршит по сухой земле, а может, змея тянет своё тело?

Зайчата с ног сбились, спят с открытыми глазами. Жаворонки на землю боятся присесть.

Вот и собрались они сюда, в сухой бурьян, увешанный ракушками.

Тут уж никто неслышно к ним не подтаится. Тут без обмана: только хищник спустился в лощину, тотчас зазвонят сторожевые колокольчики.

Улетайте, жаворонки! Удирайте, зайчата! Враг рядом!

КРАСНЫЙ КАНЬОН

Щебнистая пустыня похожа на гигантский, позеленевший от времени медный щит.

На краю пустыни — ржавые шлемы древних воинов. Между пустыней и горами — щитом и шлемами! треснула и разверзлась земля, открыв взору глубокий красный каньон. Смотришь вниз — кружится голова.

Глубоко-глубоко, по самому дну каньона, плавные извивы ручья. В нём давно уже нет воды: дно, как сухая дорога, засыпано гравием и песком.

Шагаем по сухому дну, и щебень скрипит под ногами. По сторонам — высоченные красные стены. Словно скалы, раскалённые докрасна. А над ними — высоко, высоко! — узкая лента неба, и в небе, раскалённом добела, чёрная точка, гриф.

Каньон до краёв налит зноем. От красных стен пышет жаром. То тут, то там что-то сыплется и шуршит. Это лопаются от жары камни и трескаются глыбы глины. И от шорохов этих тревожно и неспокойно. Всё время кажется, что кто-то за тобой крадётся или ползёт…

Кто-то следит за тобой невидимо, смотрит в спину, подглядывает из-за угла. Кто-то шепчется в нишах и гротах, выглядывает из бойниц и окошек. Кто-то прячется за выступами и углами.

И не хочется говорить громко и всё время хочется обернуться…

Каньон похож на разрушенный и покинутый город. Вот крепостная стена: видны ниши-бойницы. Вот просто стены домов: окна, двери, ступени. Вот замки с готическими пирамидками, башенками, шпилями. Купола церквей и соборов. Защитные рвы и валы. Воздетые руки разведёных мостов.

Вода и ветер творят тут нерукотворна. Слепая природа создаёт красоту…

В каньоне живут только те, кто обходится без воды.

В тени кустика притаилась стрела-змея. Она дразнится языком и покачивает изящной головкой с большими и круглыми глазами птицы. Страшные истории рассказывают про эту змею. Будто она может прыгнуть и пронзить человека насквозь. Змея и впрямь на стрелу похожа: тонка и стройна, стремительна и грациозна. Но опасна она только для ящериц.

Сухо трещат цикады: жара от этого кажется ещё страшней. Разморённый заяц вразвалку проковылял в тень.

Вечером над каньоном засвистывал ветер. Косматые тучи, сверкая и громыхая, выползли из-за гор. Видно было, как жаждет земля воды: остыть, пропитаться, омыться!

Хлынул дождик и… куда-то исчез! Он высох от жары, не долетев до земли, испарился от горячего ветра! Шёл «сухой дождь», который бывает только в пустыне.

Зато какая радуга опустилась в каньон! Какие вдруг высветила она в нём купола, пагоды, колокольни и минареты! Как зловеще зачернели провалы, пещеры и гроты. Какие выступили колонны, резные фигуры и силуэты. Багровые занавесы из камня повисли между колонн. Это были уже не просто развалины древнего города: сказочное горное царство возникало у нас на глазах.

Но туча надвинулась на горизонт, потухли солнце и радуга, и сказочный город канул в темноту…

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЛЕС

На крайнем нашем юге есть горная страна — Талыш. В горах Талыша живут удивительные каменные дрозды, водяные воробьи и лягушки-древесницы. И растёт железное дерево. Не одно дерево — целый лес железных деревьев. Железный лес.

Такого леса нигде больше нет. Стволы деревьев похожи на древние каменные колонны, изборождённые временем, размытые ливнями и выщербленные вихрями. Какие-то корявые пещерные сталактиты и сталагмиты. Твёрдо-каменные, несокрушимые: стукни — и загудят под обухом. В простом лесу прислонись хоть к самому толстому дубу — и он, хоть немножко, а покачивается на ветру. Будто дышит. А железное дерево неподвижно, словно неживое оно, окаменевшее. И сучья его неподвижны. Они раскорячены, изогнуты, перекручены. Переплелись, как железное кружево, как отлитая из железа фигурная решётка. Упираются друг в друга, срастаются, прикипают один к другому, свариваются между собой. Всё в разводьях и пятнах, словно не лишайники их испятнили, а разъела цветистая ржавчина. И свисают с них крючковатые концы колючей проволоки — пряди тонкой жёсткой лианы.

Сучки загибаются и врастают в стволы. Ну точь-в-точь изогнутые ручки у кувшинов и ваз. Или железные скобы…

И листья на ветках жёсткие, словно вырезанные из зелёной жести. И ветер в них не шелестит, не шуршит, а позванивает, А если дождь хлынет — как по жестяной крыше стучит! И солнечные блики-зайчики в тёмных кронах резки и неожиданны, словно ослепительные вспышки электросварки.

Сумрачно и голо под пологом железного леса. Ни трав, ни цветов, ни курчавых кустов. Голая пустая земля, выложенная мозаикой старых опавших листьев. Пятна света — цветными овалами и кругами, будто и не земля это вовсе, а кафельный пол из лиловых, жёлтых и голубых плиток.

Тихо и пусто в железном лесу. Не залетают в него ни каменные дрозды, ни воробьи водяные, не живут лягушки-древесницы. Даже стука дятлов не слышно. Боятся, наверное, дятлы носы о дерево затупить. Ещё бы: такое дерево не каждый топор возьмёт! А щепки от дерева тонут в воде, словно камни.