К сожалению, Договор об образовании ЕврАзЭС не только не развил заложенные в Договоре от 26 февраля 1999 г. «зачатки» наднационального характера решений, принимаемых органами управления интеграцией, но и во многом свел на нет достигнутые результаты. В частности, ст. 13 Договора об образовании ЕврАзЭС устанавливает, что Межгоссовет принимает все решения консенсусом, за исключением решений о приостановке членства или об исключении из Сообщества. Правда, в Интеграционном комитете решения принимаются большинством в 2 /3 голосов[465], но этот орган не имеет полномочий на принятие окончательных решений по вопросам унификации законодательства, за исключением случаев, когда такие полномочия будут делегированы ему Межгоссоветом.

Кроме того, еще более усложнился вопрос о юридической силе актов, принимаемых органами управления интеграцией, их соотношении с национальным законодательством стран-участниц. В соответствии со ст. 14 Договора решения органов ЕврАзЭС исполняются государствами-участниками путем принятия необходимых национальных нормативных правовых актов в соответствии с национальным законодательством. Иными словами, Договор от 10 октября 2000 г. не допускает прямого, непосредственного применения актов органов ЕврАзЭС на территории стран-участниц. Несоответствие этого традиционного международно-правового механизма намеченным целям интеграции справедливо отмечается в литературе: «В этой связи возникает вопрос: если цели и задачи, провозглашенные в Договоре об учреждении ЕврАзЭС (ст. 5), отражают общие интересы государств-участников и были одобрены на высшем уровне— главами государств и главами правительств стран —членов Сообщества, то зачем же еще раз „пропускать“ их через многочисленные „нижестоящие“ инстанции, вновь и вновь подвергая согласованию, рассмотрению, обсуждению, правовой экспертизе? Вместо того чтобы развивать и углублять сотрудничество, находить эффективные пути реализации уже принятых решений, создавать условия для инвестиций, стороны вновь и вновь затевают споры и дискуссии об опасности возрождения „имперских амбиций“ России, о рецидивах тоталитаризма, о недопустимости установления „наднациональных полномочий“ и др. …Неполная урегулированность вопроса об источниках права ЕврАзЭС ведет к тому, что его правовая система формируется во многом стихийно, противоречиво, без четкой иерархии правовых актов»[466].

Проблема юридической силы и применения актов органов ЕврАзЭС еще более усложнилась в связи с принятием Договора от 19 апреля 2001 г. об Основах законодательства ЕврАзЭС. Этот Договор подчеркивает, что принимаемые Межгоссоветом после согласования с МПА Основы законодательства ЕврАзЭС являются законодательным актом ЕврАзЭС, имеющим обязательную юридическую силу и подлежащим непосредственному применению государственными органами сторон, что прямо противоречит ст. 14 Договора об учреждении ЕврАзЭС. Очевидно, что отмеченные противоречия принципиального характера должны быть как можно скорее устранены. При этом по нашему мнению, единственно правильным решением было бы усиление наднационального элемента ЕврАзЭС, расширение сферы непосредственного применения актов органов ЕврАзЭС.

Суммируя вышесказанное, нельзя не отметить, что в рамках СНГ настороженность вызывают набирающие силу тенденции к использованию административно-правовых способов решения вопросов, имеющих частноправовую природу, изобретение новых правовых институтов, неизвестных международной практике и правовым системам развитых стран (речь идет о таких юридических понятиях, как «финансово-промышленная группа», «транснациональная корпорация»[467]). Вместе с тем на уровне СНГ и других интеграционных объединений государств в его составе (Евразийское экономическое сообщество, союз России и Беларуси и т.д.) могут складываться необходимые предпосылки для эффективного использования метода унифицированного материально-правового регулирования частноправового статуса коммерческих организаций. Особый акцент разработчиками интеграционных моделей должен быть сделан на разработке эффективных механизмов правовой унификации с элементами наднационального характера, которые смогли бы успешно дополнить международно-договорный способ создания материально-правовых норм о частноправовом статусе коммерческих организаций, действующих на территории иностранных государств.

ГЛАВА 8. Группы коммерческих организаций (транснациональные корпорации)

1. Категория «международное юридическое лицо». Вопросы правосубъектности международных межправительственных и неправительственных организаций

Двадцатый век дал международному частному праву новую категорию — «международное юридическое лицо», роль которой еще не всеми исследователями оценена по достоинству. Рассмотрим историю появления этой категории, объективные причины ее создания. Внимательный правовой анализ показывает, что рождение категории «международное юридическое лицо» связано с деятельностью международных правительственных и неправительственных организаций.

Сегодняшнее состояние знаний о международных организациях нередко определяют как «интеллектуальный хаос»[468]. В юридической литературе специалистами по международному публичному праву широко дискутируется вопрос о международной правосубъектности международных организаций[469]. Проблемы, выходящие за эти рамки и касающиеся выступления международных организаций в гражданском обороте, как правило, оказываются вне внимания авторов.

В литературе международные организации подразделяются на две разновидности — межгосударственные (межправительственные) международные организации (ММПО) и неправительственные международные организации (МНПО). Одновременно указывается на то, что «это два самостоятельных, хотя и взаимодействующих друг с другом института международного права»[470].

Е. Т. Усенко выделяет следующие существенные признаки ММПО, выработанные теорией и практикой: «организация создана и функционирует на основе межгосударственного договора; членами ее являются сами государства; она обладает собственной волей; она имеет органы, которые формируют и выражают ее волю; она должна быть правомерной; она содействует сотрудничеству или организует сотрудничество государств в области осуществления ими суверенных прав»[471]. Похожие признаки выделяют также Е. А. Шибаева и М. Поточный:

1) договорная основа;

2) наличие определенных целей;

3) соответствующая организационная структура;

4) самостоятельные права (и обязанности), отличные от прав (и обязанностей) государств-членов;

5) учреждение в соответствии с международным правом[472].

В отечественной доктрине вопрос о международной правосубъектности ММПО испытал серьезную эволюцию. На первых порах авторы в своем большинстве отвергали возможность наделения такого рода образований международной правосубъектностью. При этом в качестве единственного и исключительного основания международной правосубъектности рассматривался суверенитет, носителями которого могут выступать только государства или нации, борющиеся за независимость: «Всякие попытки расширения круга субъектов международного права сознательно или бессознательно умаляют принцип суверенитета и искажают действительность»[473].

Однако в дальнейшем широкое признание получила концепция, признающая за ММПО международную правосубъектность (по крайней мере — ее определенные свойства). Как отмечается в 6-томном «Курсе международного права», «можно утверждать, что любая правомерно существующая международная (межгосударственная) организация есть субъект международного права, ибо ее учредительный акт обязательно регулирует отношения между организацией и государствами-членами, хотя бы по поводу их членства в этой организации»[474]. В литературе справедливо было указано на то, что «понятие международной право субъектности на основе суверенитета приводит к ограничению круга субъектов международного права. Суверенитет является объективным критерием классификации субъектов международного права, который делит их на основных и неосновных, суверенных и несуверенных»[475]. При этом отмечается, что если государства и нации признаются носителями международных прав и обязанностей де-факто и обладают универсальным объемом правосубъектности, то международные организации имеют вторичную, специальную международную правосубъектность, производную от государств-участников[476]. Важное влияние на доктрину имело консультативное заключение Международного суда ООН от 11 апреля 1949 г., в котором была признана «широкая степень международной правосубъектности ООН», но одновременно указано, что данный вывод отнюдь не означает, что «ее правосубъектность, права и обязанности такие же, как правосубъектность, права и обязанности государства»[477]. Основываясь на таком состоянии вещей, Г.И. Тункин сделал следующий вывод: «Положение о том, что международные организации могут быть и многие являются субъектами международного права, в настоящее время является, по существу, общепризнанным, и споры по этому вопросу можно считать достоянием истории»[478].