— Обнаженными?
— Нет, прокуратор. Хитоны были взяты командой. На пальцы я им надел медные кольца. Ешуа с одною нарезкою, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма зарыта, завалена камнями. Поручение ваше исполнено.
— Если бы я мог предвидеть… Я хотел бы видеть этого Левия Матвея.
— Он здесь, прокуратор,— ответил Афраний, вставая и кланяясь.
— О, Афраний!..
Пилат поднялся, потер руки, заговорил так:
— Вы свободны, Афраний. Я вам благодарен. Прошу вас принять от меня это.— И он достал из-под плаща, как тогда днем, спрятанный мешок.
— Раздайте награды вашей команде. А лично от меня вот вам на память…— Пилат взял со стола тяжелый перстень и подал его Афранию.
Тот склонился низко, говоря:
— Такая честь, прокуратор…
— Итак, Афраний,— заговорил Пилат, плохо слушая последние слова своего гостя, нервничая почему-то и потирая руки, что, по-видимому, становилось привычкой прокуратора,— вы свободны, я не держу вас. Мне пришлите сюда этого Левия сейчас же. Я поговорю с ним. Мне нужны еще кое-какие подробности дела Иешуа.
— Слушаю, прокуратор,— отозвался Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор обернулся, хлопнул в ладоши и вскричал:
— Эй! Кто там? Свету в колоннаду мне! Свету!
Из тьмы у занавеса тотчас выскочили две темные, как ночь, фигуры, заметались, а затем на столе перед Пилатом появились три светильника.
Лунная ночь отступила с балкона, ее как будто унес с собою уходящий Афраний, а через некоторое время громадное тело Крысобоя заслонило луну. Вместе с ним на балкон вступил другой человек, маленький и тощий по сравнению с кентурионом.
Кентурион удалился, и прокуратор остался наедине с пришедшим.
Огоньки светильников дрожали, чуть коптили.
Прокуратор смотрел на пришедшего жадными, немного испуганными глазами, как смотрят на того, о ком слышали много, о ком сами думали и кто наконец появился.
Пришедший был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Он был непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толпится у террас храма или на базарах Нижнего Города.
Молчание продолжалось долго, и нарушилось оно каким-то странным поведением пришельца. Он изменился в лице, шатнулся и если бы не ухватился грязной рукой за край стола, упал бы.
— Что с тобой? — спросил его Пилат.
— Ничего,— ответил Левий Матвей и сделал такое движение, как будто что-то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опала.
— Что с тобою? Отвечай,— повторил Пилат.
— Я устал,— ответил Левий и поглядел мрачно в пол.
— Сядь,— молвил Пилат и указал на кресло.
Левий недоверчиво, испуганно поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, поглядел на сиденье и золотые ручки и сел на пол рядом с креслом, поджав ноги.
— Почему не сел в кресло? — спросил Пилат.
— Я грязный, я его запачкаю,— сказал Левий.
— Ну, хорошо,— молвил Пилат и сказал, помолчав: — Сейчас тебе дадут поесть.
— Я не хочу есть,— ответил Левий.
— Зачем же лгать? — спросил Пилат тихо.— Ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо. Не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.
— Солдаты взяли его, когда вводили сюда,— ответил Левий и обнаружил беспокойство.— Мне его надо вернуть хозяину, я его украл.
— Зачем?
— Нужно было веревки перерезать,— ответил Левий.
— Марк! — позвал прокуратор, и кентурион вступил под колонны.— Нож его покажите мне.
Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлебный нож и подал его прокуратору, ушел.
— Его вернуть надо,— неприязненно повторил Левий, не глядя на прокуратора.
— Где взял его?
— В хлебной лавке у ворот. Жену хозяина Лией зовут.
Пилат утвердительно кивнул головой и сказал, накладывая руку на лезвие ножа:
— Относительно этого будь спокоен. Нож будет в лавке тотчас же. Теперь второе: покажи хартию, которую ты носишь с собою и в которой записаны слова Иешуа.
Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось.
— Все хотите отнять? И последнее? — спросил он.
— Я не сказал тебе — отдай,— сказал Пилат,— я сказал — покажи.
Левий порылся за пазухой и вытащил свиток пергамента.
Пилат взял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать чернильные знаки.
Это продолжалось довольно долго.
Пилат, с трудом разбираясь в корявых знаках, иногда склонялся к пергаменту, морщась, читал написанное рукою бывшего сборщика податей. Он быстро понял, что записанное представляет несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и обрывков стихов.
Пилат обратился к концу записанного, увидел и разобрал слова:
«Смерти нет…», поморщился, пошел в самый конец и прочитал слова:
«…чистую реку воды жизни…», несколько далее «…кристалл».
Это было последним словом. Пилат свернул пергамент, протянул его Левию со словом:
— Возьми.— Потом, помолчав, заговорил: — Ты книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без пристанища. У меня в Кесарии есть библиотека. Я могу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет.
Левий встал и сказал:
— Нет, я не хочу.
Пилат спросил:
— Почему? — И сам ответил: — Я тебе неприятен, и ты меня боишься.
Опять улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
— Нет, потому что ты будешь меня бояться.
Пилат побледнел, но сдержал себя и сказал:
— Возьми денег.
Левий отрицательно покачал головой. Тогда прокуратор заговорил так:
— Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо если бы это было не так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь,— лицо Пилата задергалось, он поднял значительно палец вверх,— непременно взял бы. Ты жесток.
Левий вспыхнувшими глазами посмотрел на Пилата, а тот — на коптящие огни.
— Чего-нибудь возьми,— монотонно сказал Пилат,— перед тем как уйти.
Левий молчал.
— Куда пойдешь? — спросил Пилат.
Левий оживился, подошел к столу и, наклонившись к уху Пилата, испытывая наслаждение, прошептал:
— Ты, игемон, знай, что я зарежу человека… Хватай меня сейчас… Казни… Зарежу.
— Меня? — спросил Пилат, глядя на язычок огня. Левий подумал и ответил тихо:
— Иуду из Кериафа.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, усмехнувшись, ответил:
— Не трудись. Иуду этой ночью зарезали уже. Не беспокой себя.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
— Кто это сделал?
— Не будь ревнив,— скалясь, ответил Пилат и потер руки,— ты один, один ученик у него! Не беспокой себя.
— Кто это сделал? — шепотом спросил клинобородый Левий, наклоняясь к столу.
Пилат приблизил губы к грязному уху Левия и шепнул:
— Я…
Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал тихо:
— Возьми чего-нибудь.
Левий подумал, смягчился и попросил:
— Дай кусочек чистого пергамента.
Прошел час. Левия не было во дворце. Дворец молчал, и тишину ночи, идущей к утру, нарушал только тихий хруст шагов часовых в саду. Луна становилась белой, с краю неба с другой стороны было видно беловатое пятнышко утренней звезды.
Светильники погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал, дышал беззвучно. В ногах лежал Банга, спал.
Глава XXVI
Стрельба в квартире
Когда Маргарита прочитала последние слова романа «…пятый прокуратор Иудеи…» и «…конец…», наступало утро. Слышно было, как во дворе на ветвях ветлы и двух лип вели беспокойный, быстрый разговор не унывающие никогда воробьи.
Маргарита поднялась, потянулась и теперь только ощутила, как изломано ее тело, как хочет она спать. Интересно отметить, что душевное хозяйство Маргариты находилось в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее совершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно, что видела бал у сатаны, что чудом вернулся мастер к ней, что возник из пепла роман ее любовника, что был изгнан поганец и ябедник Алоизий Могарыч и мастер получил возможность вернуться в свой подвал. Словом, знакомство с Воландом не нанесло ей никакого психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть.