(Половина имени, со злостью подумал Мартен. Зачем он дергает меня неполными именами?)

Улицы окончательно опустели, образовавшийся вакуум заполняли лишь разные кланы Лефковицов, Левковицев, Лефкойчей…

Мартен смутно сознавал, что где-то впереди находится парк — намалеванная, неподвижная зелень. Он повернул на запад. На глаза ему попался кусок газеты, единственный шевелящийся предмет в умершем мире. Он повернул, наклонился и поднял его, не замедляя шага.

Порванная страница оказалась на идише.

Он не умел читать на этом языке. Он не мог разобрать сливающихся еврейских букв, он не прочел бы этих букв, даже если бы они не сливались. Только одно слово было написано четко и ясно. Оно было набрано черным шрифтом посреди страницы, каждая буква резко выделялась всеми своими хвостиками. Он знал, что там написано «Лефковищ».

Он выкинул газету и вошел в пустой парк.

Деревья не шевелились, листья застыли в причудливых, подвешенных позах. Солнце давило мертвым грузом, не согревая.

Он бежал но пыль не поднималась под его ногами, и не пригибалась трава.

На скамейке пустынной аллеи сидел старик, единственный человек в вымершем парке. На нем была темная фетровая кепка, козырек прикрывал глаза от солнца. Из-под кепки торчали пакли седых волос. Грязная борода доставала до верхней пуговицы грубой куртки. Старые брюки пестрели заплатами, а подошвы растоптанных, бесформенных штиблет были перехвачены пеньковой веревкой.

Мартен остановился. Дышать было трудно. Он мог произнести только одно слово и с его помощью задал вопрос:

— Левкович?

Он застыл перед скамейкой, ожидая, пока старик медленно поднимется на ноги, буравя его темными слезящимися глазами.

— Мартен, — вздохнул старик. — Самюэл Мартен. Вот ты и пришел.

Слова звучали как будто с двойной выдержкой, под английским слышалось дыхание другого языка. Так, под «Самуэлем» Мартен уловил невнятную тень «Шму-эля».

Старик вытянул морщинистые руки с перекрученными венами, но потом опустил их, словно опасаясь дотронуться до Мартена.

— Я искал тебя, однако в диких просторах города, который только еще будет, слишком много людей. Слишком много Мартенсов и Мартинесов и Мортонов и Мертонов. Я остановился, только когда добрался до зелени, и то на мгновение. Я не впаду в грех и не перестану верить. И вот ты пришел.

— Это я, — сказал Мартен и понял что это так. — А ты — Финеас Левкович. Почему ты здесь?

— Я Финеас бен Иегуда, получивший имя Левкович по указу царя, который всем нам присвоил имена. А здесь мы, — тихо продолжал старик, — потому что я молился. Когда я был уже стар, Лия, единственная моя дочь, дитя моих преклонных лет, уехала с мужем в Америку, оставив заботы прошлого ради надежд на будущее. Сыновья мои умерли, жена моя Сара, отрада моей души, умерла еще раньше, и я остался один. Пришло время и мне умереть. Но я не видел Лию с тех пор, как она уехала, а весточки от нее приходили так редко. Душа моя стремилась повидать сыновей ее плоти, продолжение моего семени, сыновей, в которых моя душа могла бы жить дальше и не умереть.

Голос старика был тверд, а под его словами перекатывалась беззвучная тень древнего языка.

— И был мне ответ. Я получил два часа, чтобы увидеть первого сына по моей линии, родившегося в новой стране и в новое время. Сын дочери дочери моей дочери, нашел ли я тебя среди роскоши города?

— Но зачем был нужен этот поиск? Почему бы не свести нас всех вместе?

— Потому что в надежде поиска заключена радость, мой сын, — торжественно провозгласил старик, — и обретение исполнено сладости. Мне дали два часа, чтобы я искал, два часа, чтобы я нашел… и вот ты предстал предо мной, тот, кого я не искал при жизни. — Голос его был стар и спокоен. — С тобой все хорошо, сын мой?

— Теперь, когда я нашел тебя, со мной все хорошо, — ответил Мартен и опустился на колени. — Благослови меня, отец, чтобы мне было хорошо во все дни моей жизни с девушкой, которую я хочу взять в жены, и с малышами, которые родятся от моего семени и от твоего.

Он почувствовал, как на его голову легко опустилась старческая рука, после чего послышался лишь безмолвный шепот.

Мартен поднялся.

Глаза старика с мольбой вглядывались в его лицо Мартену показалось, что взгляд их терял резкость.

— Теперь я спокойно вернусь к отцам моим, сын мой, — произнес старик, и Мартен остался один в пустом парке.

Неожиданно мир качнулся и ожил. Солнце возобновило прерванный бег, подул ветер, и вместе с этим ощущением все скользнуло обратно…

В десять часов утра Сэм Мартен выбрался из такси, безуспешно пытаясь нащупать бумажник, в то время как мимо неслись другие машины.

Красный грузовик притормозил, потом снова поехал. Белая надпись на его борту извещала:

Мартен ее не заметил. Тем не менее он каким-то образом знал, что все с ним будет хорошо. Знал, как никогда раньше…

Что это за штука — любовь?

У этого рассказа сложная история. Она началась в году 1938-м или 1939-м, когда один журнал, названия которого я приводить не стану, на протяжении полудюжины номеров пытался «раскрутиться», публикуя то, что я могу определить как «пикантные фантастические рассказы». Учитывая сексуальную свободу, допустимую для современных авторов, те древние «пикантные» рассказы ныне читаются примерно как «Двойняшки Боббси в космосе», но тогда немногочисленные читатели того журнала воспринимали их как «клубничку».

Основными сюжетами тех рассказов была горячая страсть инопланетных монстров к земным женщинам. Одежду у женщин непременно срывали, а не снимали, а их груди описывали набором эллиптических фраз. (Да, я знаю, что получился каламбур.) Журнал помер заслуженной смертью, и не столько из-за опубликованного в нем секса и садизма, сколько из-за смертельной одинаковости своих материалов и полуграмотных «произведений».

Занавес опускается и вновь поднимается в 1960 году. У журнала «Плейбой» появляется желание повеселиться за счет фантастики. В нем публикуется статья под названием «Девушки для склизкого бога», в которой вся фантастика (правда, добродушно) представлена как сплошной секс и садизм. Они могли отыскать очень мало настоящего материала для сатиры, потому что до 1960 года не существовало другой области литературы (пожалуй, за исключением рассказиков для детей в бюллетенях воскресных школ) столь пуританской, как фантастика. После 1960 года сексуальное либертарианство проникло даже в научную фантастику.

Поэтому «Плейбою» пришлось иллюстрировать свою статью забавно-сексуальными обложками вымышленных журналов, а все цитаты выдирать из единственного источника — того самого журнала, что я упоминал выше.

Когда Селия Голдсмит, редактор журнала «Amazing Stories», прочитала эту статью, она немедленно позвонила мне и предложила написать рассказ под названием «Плейбой и склизкий бог» — сатиру на сатиру. У меня возникло сильное искушение написать такой рассказ по нескольким причинам:

1) Мисс Голдсмит нельзя описать — ее надо видеть. Я не знаю другого редактора НФ журнала, столь похожего на девушку из шоу, а меня эстетически привлекают (или что-то в этом роде) девушки именно такого типа.

2) Я воспринимаю фантастику всерьез, и меня очень задело, что «Плейбой» высмеял ее, воспользовавшись журнальчиком 1938 года. Мне захотелось отплатить им той же монетой.

3) Я быстро придумал, что именно хочу написать. Поэтому я написал рассказ «Плейбой и склизкий бог», вставив в него несколько тех же цитат, что использовал «Плейбой», и попытавшись изобразить, каким в действительности может оказаться контакт между сексуально озабоченным инопланетянином и земной женщиной. (Следует упомянуть, что последние три абзаца написаны мисс Голдсмит. В моем варианте оказалась весьма претенциозная концовка, а у мисс Голдсмит получилась гораздо удачнее. Поэтому я решил оставить ее вариант, и не только в журнале, но и здесь.)