Четыре патрона.

Тринадцать отвратительных безумцев.

До них оставалось двадцать ярдов, они могли бы добежать до меня за десять секунд.

Я снова выстрелил.

Дерьмовый ты стрелок, Валдива. Пуля вошла шершню в глаз, но вышла где-то за виском. Большинству этого хватило бы с избытком, но сукин сын и бровью не повел. Оставшийся глаз сверлил меня с ничуть не меньшей злобой. И хотя кровь превратила всю правую сторону его лица в красную маску, он продолжал идти.

Куда же ты подевалась моя удача? Мне пришлось потратить еще одну драгоценную пулю на сеньора Одноглазого. Ее я влепил ему в горло. Он грохнулся в грязь, издавая булькающие звуки и царапая землю ногтями.

Пятнадцать ярдов.

И только тогда эти вонючие твари сделали то, на что я и рассчитывал. Они бросились наутек.

Двенадцать оставшихся в живых подонков рассыпались по кустам. А вот замыкающего они забыли. Это был тот самый ублюдок, который убил старика. Он все еще держал в руке стальной штырь. С этим штырем этот недоумок и кинулся на меня. На железяке еще висели ошметки мозгов. Тварь, гнус, чудовище. Боже, он был так близко, что я видел бородавки на его мерзкой роже. Бородавки с черными волосками.

Я прицелился в грудь.

Но не выстрелил. Не знаю, что на меня нашло. Может, черт шепнул мне что-то на ухо.

Я опустил мушку, и когда выстрелил, пуля не пробила черное сердце, а прошила низ живота. Что она там сделала — я не знаю. И знать не хочу.

С воем, который и вы можете услышать, если случайно наступите на лапу вашей собаке, он свалился едва ли не у моих ног и, сжимая обеими руками то, что осталось от его мужского хозяйства, стал кататься из стороны в сторону.

Добить это дерьмо у меня не было времени.

Я знал, что оставшиеся в живых шершни сделают все возможное, чтобы добраться до той группы с новорожденным. Пришло время…

Мотор взревел, я газанул, из-под заднего колеса ударил грязевой гейзер, обрушившийся на корчившегося от боли подонка, и «харлей» с воем рванулся вперед.

Я догнал беженцев за несколько секунд. Они все так же тащились по дороге. Двое или трое помогали матери, на бедрах которой еще не высохла после родов кровь. Девочка несла малыша. А впереди, из-за кустов, к дороге уже мчались шершни. Парень с дробовиком свалил двоих и теперь возился с затвором. Похоже, у него возникли какие-то проблемы.

Притормозив, я потратил последний патрон. Шершень упал с дыркой в затылке, в которую при желании можно было бы просунуть кулак.

Но их оставалось еще немало. Пропустив беженцев вперед, я направил «харлей» в сторону преследователей, не имея в голове никакого четкого плана действий. Шершни не отказались от надежды заполучить то, что считали своим по праву, и при моем приближении расступились. Один, однако, оказался недостаточно проворным, и я врезал ему в лоб прикладом. Ублюдок завалился на спину, но не потерял сознания, а начал подниматься. Я развернулся — получилось лихо, грязь ударила из-под колес в обе стороны — и помчался к нему. Переднее колесо ударило шершня в грудь и пригвоздило к земле, а задним я проехался по его животу. Глаза у этого бешеного пса полезли на лоб, на губах запузырилась розовая пена. Прощай, урод! Я добавил газу, мотор взвыл, заднее колесо завертелось со страшной скоростью, опустилось и взрезало сукину сыну брюхо. Не хуже, чем пила.

Тем временем остальные уже догнали несчастных беженцев. Парень с дробовиком никак не мог перезарядить ружье: он то ронял патроны, то поднимал их, то снова ронял. Паника исказила его лицо, превратившееся в жуткую маску с белыми от ужаса глазами.

Но тут все кончилось.

Три мотоцикла, на которых сидели Зак, Микаэла и Тони пронеслись мимо меня. Все трое стрелков выстрелили почти одновременно. Держу пари, они проделывали это не впервой. Не прошло и десяти секунд, как с полдюжины плохих ребят нашли последнее успокоение в расползающейся луже собственной крови.

Шершни в долине, конечно, услышали и стрельбу, и рев моторов, а раз так, то ждать их появления не стоило. Надо было уводить этих усталых, едва державшихся на ногах бедолаг вверх по склону, а уж потом убираться куда подальше.

Снова в путь. Рассадить пополнение на задних сидениях не составляло труда — мест хватало. Хуже обстояли дела с юной мамашей, которой вряд ли было больше шестнадцати. О том, чтобы посадить ее на мотоцикл через несколько часов после родов, не могло быть и речи. Да и ребенка и в корзину не положишь, хотя Зак в шутку предложил именно это. В конце концов, женщину устроили в двухколесной коляске-прицепе, которую возил Тони. Ей соорудили нечто вроде кресла из пустых коробок, порожних пластмассовых канистр и одеял. Бедняжка сидела спиной вперед с малышом на руках. Оглушенная всем случившимся, она молча приняла предложение и заняла свое место. Невероятно, но на нее словно снизошло успокоение, недоступное всем остальным. Женщина не сводила глаз с закутанного в полотенца ребенка и, похоже, даже не сознавала, какая битва только что кипела на дороге под холмом.

Их было шестеро, включая малыша: мать, тринадцатилетняя девушка (самая здравомыслящая из всей группы), две малайки дет по двадцать, гостившие в Нью-Йорке, когда катастрофа покончила с цивилизацией, и Рональд, парень примерно тридцати лет с козлиной бородкой. Последний вел себя очень нервно. Он постоянно оглядывался, а его испуганные голубые глаза только разве что не выскакивали из глазниц. Все то время, пока мы погружали вещи и устраивали мамашу с малышом, он расхаживал взад-вперед, повторяя одну и ту же фразу:

— Надо убираться. Там, внизу, эти убийцы. Нам надо побыстрее убираться отсюда.

Шершни, конечно, слышали и выстрелы, и прочий шум. Около сорока этих тварей уже взбирались вверх по склону, как свора почуявших зайца собак. Но они передвигались на своих двоих, а у нас были мотоциклы. Времени мы даром не теряли. К вечеру от долины с озерами нас отделяли уже многие мили. Что случилось со второй группой, это одному Богу известно. Хотя догадаться было нетрудно. Ребята попали в западню, оказавшись зажатыми между озером и рекой. Сначала, видимо, прозвучало несколько выстрелов. Потом толпа из сотен шершней просто проглотила их. Все. Конец истории.

Мы посчитали, что лучший маршрут — это подальше от долины с заполнившей ее армией безумцев. Уже смеркалось, когда наш отряд добрался до какого-то гаража. Обычный гараж с парой заправочных мест и маленьким магазинчиком, где продается всякая мелочь, вроде зубной пасты, патронов и приманки для рыб. Разумеется, все было выметено подчистую. Тем не менее, Бену посчастливилось отыскать за прилавком пакетик жевательной резинки. За магазинчиком находилась ремонтная мастерская с несколькими собирающими пыль развалюхами на разных стадиях ремонта. Мое внимание привлек большой старый «шевроле» клубничного цвета с продольной белой полосой и белыми покрышками. Кто-то бережно восстанавливал старичка, когда мир перевернулся вверх тормашками и отдал концы. Из широкого заднего сидения могла получиться идеальная кровать. Микаэла отвела в мастерскую юную мамашу, а сама занялась приготовлением еды, поиском чистых полотенец для малыша и еще десятком других дел. Я поймал себя на том, что наблюдаю за ней. Да, черт возьми, я восхищался этой девушкой. Она была такая собранная. Никогда не терялась, не болталась без дела, и любое занятие доводила до конца, превращая каждую мелочь в важное звено сложной цепи выживания. Наверное, таки было нужно. И все понимали — она заботится о людях. Когда Микаэла заботливо подкладывала подушку под голову засыпающей женщине, меня словно окатила теплая волна нежности. При всей своей внешней твердости и жесткости Микаэла была доброй душой.

Она заметила, что я смотрю на нее, но ничего не сказала, и, как ни в чем не бывало, продолжила заниматься делом. А вот я, наткнувшись на ее взгляд, покраснел и отправился собирать ветки для костра. Кажется, это уже стало моей профессией.

Солнце уже село. Из разведки вернулся Зак, успевший оглядеть окрестности.