— Может, мы показались тебе разношерстной компанией, но на самом деле мы близки. Такую близость не во всех семьях найдешь. Вот почему, когда больно одному, больно и остальным. Малышу пришлось тяжело, поэтому мы стараемся защищать его от неприятностей. Ты можешь думать, что хочешь, но эти люди очень дороги мне. Дороже, чем члены моей собственной семьи. Хотя мы, Сэмюэлсы, были всегда заодно. Правда, признаюсь, родителям пришлось из-за меня поволноваться. У моего отца был бизнес в Канаде, он занимался медицинским страхованием, поэтому большую часть года мы жили в Торонто. Родители так хотели, чтобы я стал раввином, что послали меня в еврейскую школу в Нью-Йорке. С одиннадцати лет я уже самостоятельно летал из США в Канаду и обратно в США. С учебой все обстояло неплохо. Но у меня была мечта заделаться актером-комиком. Мне нравилось смешить людей. В шестнадцать лет я начал ходить в один комедийный бар, где каждому желающему позволяли выйти на сцену на пять минут. Тех, кто это делал, называли камикадзе — попробуй предстать перед несколькими десятками ньюйоркцев и рассмешить их. Это сродни самоубийству. И. можешь поверить, они могли задать жару, если у тебя ничего не получалось. Вот что я делал. — Зак сжал пальцы в кулак и сунул руку в карман. — Я говорил: «Леди и джентльмены, у меня припасено для вас несколько шуток. Вам нужно смеяться, потому что в кармане у меня малюсенький очаровательный щеночек. Если вы не станете смеяться, я просто сожму ему горло. Точно, это моя первая шутка. У меня есть бабушка, такая старая, что даже электричество кажется ей колдовством…» — Я делал паузу, окидывая взглядом зал, и делал недовольное лицо. — «Не слышу смеха. Эй, я же предупреждал вас, верно?» — Я сжимал воображаемого щенка и издавал щенячий писк, как это делает чревовещатель. То есть без движения губ. Ну, так вот, эта хитрость сработала. Угроза действовала безотказно. Я получал заказы на выступления, на меня приходили, людям мои шутки нравились. Но потом все полетело к чертям. В заведение, где я выступал, заглянули несколько парней со стройки. Ничего особенного. Ребятам просто захотелось пивка. Жаль только, что чувство юмора они оставили дома. В общем, их проняло. Они стали шуметь, требовали, чтобы я прекратил мучить бедного щенка. Чтобы их унять, я пригрозил придушить кроху, если они не заткнутся.

Я невольно улыбнулся.

— И что потом?

— Они выскочили на сцену и попытались освободить щенка… моего чудесного, пушистого, воображаемого щенка. «Он не настоящий», — кричал я. Да, кричал. Ребята были крепкие, и каждый мог легко побить меня одним пальцем. «Мы слышали. Как бедняжка скулил», — повторяли они. Я понял, что надо спасать собственную шкуру и, выскользнув из пиджака, кинулся к выходу. Вернулся только через месяц. Шутки со щенком в моем репертуаре больше не было. — Он усмехнулся. — Нет, сэр. Вместо щенка появился котенок.

Я расхохотался. Зак тоже ухмыльнулся, и вскоре мы смеялись вдвоем.

Потом он вытер от слез глаза и сказал:

— Давай я помогу тебе с дровами. Еда, наверное, уже готова, а мне жутко хочется есть. Ну, Грег? Пойдешь сам? — Он сжал кулак в кармане. — Или мне придется помучить бедного щеночка?

Я вдруг услышал жалобный, протяжный писк. Причем Зак даже не пошевелил губами, а звук донесся откуда-то из глубины горла.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

— Ладно, уговорил. Я иду.

Непринужденно болтая, мы вернулись к амбару. Настроение изменилось к лучшему. Тони разложил костер. В чистом небе сияло солнце. Микаэла и Малыш перебрасывались тарелочкой-фрисби, потом к ним присоединился Бен. Ловко поймав диск, он отбросил его Малышу. Над полем зазвенел беспечный детский смех.

Микаэла сотворила настоящее чудо, заставив Малыша забыть о страшном прошлом. Он смеялся, весело и беззаботно, и эти несколько счастливых мгновений надолго врезались в мою память. Хорошее проходит быстро. Вы не хуже меня знаете, что когда жизнь начинает улыбаться вам, самое время приготовиться к худшему.

24

— Смотри и учись… Я покажу, как печь хлеб. Это наш собственный хлеб, так что не жди аккуратных батончиков в разноцветной упаковке. — Тони повернулся к Бену. — Тебе тоже следует посмотреть. Через пару дней час попадешь на хлебное дежурство.

Бен подошел поближе к костру, горевшему в нескольких шагах от двери амбара. На огне стояла духовка, сделанная, как мне показалось, из стального ящичка для инструментов. Сажи на ней было столько, что ее, должно быть, собирали по всему аду. Я уже видел, как Тони вытаскивал эту штуку из коляски. Все остальные члены группы занимались своими делами: проверяли мотоциклы, подкачивали шины, чистили оружие. Некоторые расположились в тени под навесом и чинили потрепанную и порванную в отдельных местах одежду. Пятнадцатилетняя девушка с мелированными волосами подбивала полуотвалившийся каблук. Только Зак ничем не занимался. Взобравшись на тюк сена, он улегся на спину и уснул сном мертвеца, закрыв лицо черным стетсоном. Храп его долетал даже до костра.

Сняв с ящика крышку, Тони помахал ею над угольями, пока те не раскалились добела под самодельной духовкой.

— Печь надо ставить на камни, кирпичи или что-то другое, чтобы между ее дном и землей получился небольшой зазор. Здесь должен быть жар, видишь? Теперь зачерпываем миску муки вот из этой красной кастрюли и высыпаем ее в чашку. Кастрюлю сразу закрываем крышкой, чтобы муку не размело ветром. Любая мука в наши дни на вес золота. — Он взял кружку. — Добавляем в чашку две кружки воды. Хорошую щепотку соли. Перемешиваем… Когда смесь дойдет до консистенции грязи, начинаем разминать ее руками.

Бен нахмурился.

— А дрожжи? Когда ты добавляешь дрожжи?

— Дрожжей у нас нет. И никогда не было.

— Тогда на чем же тесто поднимается?

— А оно и не поднимается. Такой хлеб делали в старые времена. В библейские времена. Так пекли хлеб в Древнем Египте. Все верно, ребята, мы живем в прошлом. Наш хлеб получается плоским, как бабушкины оладьи, и на вкус напоминает туалетную бумагу, но, поверьте мне, желудок им набить можно.

Бен взглянул на меня. Я знал, о чем он думает: чтобы выжить, нам придется вернуться в Каменный век.

Тем временем Тони продолжал:

— Ну вот, теперь, когда тесто размято, делим его на лепешки размером с гамбургер. Потом выкладываем их на противень и задвигаем духовку на тридцать минут. Вот так. — Он улыбнулся нам улыбкой телеведущего кулинарной программы. — Ничего особенного, верно? Конечно, на первых порах успехов ждать не стоит. Хлеб иногда будет подгорать, а иногда, наоборот, получаться непропеченным, сырым. Он будет падать в грязь, и тогда вы услышите такое… — Тони покачал головой. — Почему я так говорю? Да потому что со мной бывало всякое. Но, в конце концов, освоите и вы.

— Не знаю, — неуверенно сказал Бен. — По-моему, у меня никогда ничего не получится.

— Тогда все останутся голодными.

У этих людей уже существовало свое небольшое производство, работавшее, как хорошо отлаженный двигатель. Правда, производили они только один-единственный продукт — выживание. По одной порции в день. Поддержание в рабочем состоянии мотоциклов, починка одежды и обуви, приготовление пищи — этим они занимались постоянно, как только выпадало свободное время. Но, конечно, производство висело на волоске. Можете назвать меня пессимистом, но я не мог не задаться вопросом, а что случится, если завтра кончится бензин или мука?

Тони оставил меня заниматься хлебом — раздувать угли, подбрасывать щепки, поддерживать жар, что оказалось не так-то легко, — а сам забрал Бена и повел туда, где стояли мотоциклы, чтобы показать, как управляться с «харлеем». К ним подошли еще двое-трое, похоже, решивших, что новичок порадует их падением с седла. Если дело обстояло именно так, то ребят ждало разочарование — Бен показал себя настоящим мастером и быстро освоился за рулем.

Я ломал прутики, подбрасывая веточки на угли, дул на них, махал руками. Но выходило все равно плохо. Пальцы только что не выскакиали из суставов, а огонь все слабел и слабел.