Я ухватилась за край стола. Мама торопливо произнесла:

– Он не выходит один. С другими пациентами, но ему позволили принимать посетителей. Он носит браслет, когда встречается со своей семьей и женой...

– Я не хочу слушать обо всем этом, – оборвала я ее.

– Ронни, это все не ради него, а ради нас, – умоляюще произнесла мама.

Нет, ко мне это не имело отношения. Ни ко мне, ни к моим сестрам, которые на моих руках из двух живых жизнерадостных девочек превратились в холодных куколок.

– Я надеюсь, Отец Небесный поможет тебе узреть истину. Я не могу найти путь к твоему сердцу, Ронни.

«Тебе повезло», – хотелось мне сказать ей. Мое сердце сейчас было похоже на пылающий уголь, и самой большой болью отзывалось имя мамы.

– Мы точно знаем, что это самый правильный и достойный выбор, и уже поговорили с посредником из клиники. Он сказал, что подготовит всю процедуру. Нам придется подождать, потому что, оказывается, существуют правила, и мы не первые решаемся на такой шаг. Люди давно поняли, что чувство ненависти и желание мести разрушают душу даже больше, чем горе, поэтому ищут в своем сердце милосердия. Как только что-то станет известно...

– На меня не рассчитывайте, – ровным голосом проговорила я.

– Ронни, мы приняли это решение для всей нашей семьи, – сказала мама, и я услышала стальные нотки в ее голосе, как у бабушки Бонхем.

– Мама, спасибо за праздник, за подарок, за Джейд. За вашу любовь. За Рейфа. Спасибо Отцу Небесному за Беки и Рути. За моих сестер. Твоих дочерей. За ошибки, которые совершил Скотт Эрли. Наверное, он уже осознал их. От меня это все далеко. Поэтому я очень тебя прошу, не говори больше со мной об этом.

Я ушла, слыша за спиной учащенное дыхание. Мама собиралась расплакаться. Я подумала: «Плачь. Ты должна плакать». Я не обернулась.

Глава тринадцатая

– Ты должна поехать с нами, Ронни, – сказала мне мама. – Тебе больше всех остальных требуется обрести успокоение.

Я не ответила ей. Я продолжала работать над шарфом, который вышивала бисером для Клэр. Хобби. У меня вдруг появилось четыре сотни разных хобби. Джейд сияла чистотою под стать своей красоте. Я делала серьги. Я вырезала ножом по дереву. Я придумывала броши из старых пуговиц, выуживая их из того самого коробка, который когда-то предназначался для кукольных нарядов Беки. Подарки, которые я хотела вручить на Рождество, были уже готовы.

– Вероника Бонхем, – позвала меня мама.

Я знала, что игнорировать ее – не самый лучший выход. Только неделю назад на семейном совете мы обсуждали, как плохо, что в современном мире насаждается культ молодых людей. Насколько правильным можно считать то, что дети сами решают, что им носить, в каком тоне разговаривать. Папа заметил, что раньше люди стремились стать взрослыми, а теперь времена изменились, и все пытаются омолодиться. Я могла бы ответить маме, но не так, как показывают по телевизору. Но я не могла этого сделать, иначе выдала бы что-то вроде: «Фигово мне».

Она не знала, что именно по этой причине я не открываю рта.

– Ронни? – резким голосом окликнула меня мама. – Отвечай же.

– Ты не задавала мне вопросов.

– Хорошо, мисс. Почему ты отказываешься сделать то, что так важно и для меня, и для твоего отца? Только потому, что тебе неудобно? Неужели ты думаешь, что мы приятно чувствуем себя в подобной ситуации? Ты считаешь, что я воспринимаю это как пикник? Этот день обещает быть одним из самых тяжелых в нашей жизни.

– Честно говоря, мне жаль. Но я не могу поехать, – ответила я. – Это было бы неискренне. Это выглядело бы как оскорбление моей веры, моих идеалов, – как я их понимаю. Вы не воспитывали меня во лжи, и я не смогу переступить через себя, даже ради вашего спокойствия. Кроме всего прочего, я боюсь.

– В комнате постоянно будет находиться вооруженный охранник.

– Я не боюсь его, – покачала я головой.

Моя мудрая мама иногда могла быть близорукой.

– Я боюсь того, что увижу его. Это разбудит воспоминания. Я и так все время вижу сны. Они прекратились, но теперь возвращаются. Тебя не было со мной в самом начале, ты не увидела это первой.

– Дорогая, мне больно даже думать об этом. Ты хочешь сказать, что мы сознательно обрекли тебя на страдание? Наоборот. Неужели ты думаешь, что мы не переживаем подобных страхов? – спросила мама. – Однако мы убеждены, что это единственный путь к избавлению от них.

– Мама, каждый человек несет свой груз, – ответила я, ощущая, как голову мне сжимает, словно железным обручем. Я решила, наконец, рассказать маме о своих кошмарах. – Только прошлой ночью мне снился сон. Тот самый день. Но судьба дает мне шанс спасти Беки и Рута. Скотт Эрли приходит в наш двор, он дрожит, пересекая лужайку. Я бросаю ему старое пальто, которое мы храним в конюшне. Затем наставляю на него папино ружье. Хотя во всех предыдущих снах я стреляла в него, на этот раз я просто держу его на «мушке» до прибытия шерифа. Девочки плачут, они очень напуганы и все время говорят: «Кто он такой, Ронни?», «Нам страшно, Ронни». Все заканчивается хорошо – я спасаю их, они целы и невредимы. Он просит прощения, и я испытываю огромное облегчение, а потом я просыпаюсь. И вспоминаю, что они мертвы. А ты собираешься сказать Скотту Эрли, что готова примириться с ним. Мама села, держа на руках Рейфа.

– Я просмотрела все, что касается посттравматического синдрома, в Интернете, – продолжала я, и мама кивнула. – О том, когда лишаешься сна, потому что боишься снова и снова переживать эти события. Я верю в то, что, если попробую проанализировать свои воспоминания, мне удастся избежать психотерапии или приема лекарств. Я думала и о том, что время лечит. Оказалось, это не так. Ваше решение перечеркивает все, что я сделала, чтобы преодолеть себя и начать жить заново. Теперь все кажется мне каким-то перевернутым, извращенным. Но это не ваша вина. Делайте то, что поможет вам найти силы, потому что жизнь не кончается. Я вижу только его вину.

– Но что, если можно обрести силы только так, как предложил твой папа? – спросила мама. – Он не готов был к прощению, и ты это знаешь не хуже меня. Он молился, удалялся от мира, искал выход. Он получил откровение. Мы сможем возродиться вновь, если простим его. Я не хотела, чтобы это прозвучало как торжественная речь.

– Я не могу простить его.

– Ронни, ты сможешь.

– Нет, не сейчас. Возможно, после смерти.

– Он старается.

– И это говоришь ты! Я плевать хотела, как он живет. Мама, мне плевать, как у него идут дела, каково состояние его здоровья и прочее. Мама, в этом и заключается разница между мной и тобой. Мне плевать, может ли он вернуться к нормальной жизни, если будет принимать лекарства. Ни одно лекарство не вернет мне Беки и Рути. Не вернет меня – какой я была до этого. Мое сердце наполовину мертво, мама! А ты даже не заметила, что это произошло. Ты провела два года во сне!

То, что я говорила, очевидно, привело в замешательство нас обеих.

Я не ругалась, но я кричала. Это было даже хуже, чем у Селлииджера в его «Над пропастью во ржи»: там парень, хороший парень, все время ругается, потому что ощущает свою никчемность. Он постоянно кричит, чтобы скрыть, насколько ему не безразлично все. Я ощущала себя так же, как он, разве что малыши не падали с утеса, спасаясь от убийцы. Какая же я была глупая, когда верила, что смогу противостоять праведности родителей и тому проклятию, которое наложил на меня Скотт Эрли.

Так или иначе, но мама медленно поднялась, придерживая живот. В ее лице я не заметила ни растерянности, ни желания получить сочувствие.

Она не отказалась от своего решения.

Она лишь оставила меня в покое, пока не пришел день примирения.

Поздним утром мама поднялась в мою комнату. Я пряталась там с самого раннего часа. Она присела на кровать. Я начала выкладывать карандаши в ряд на столе, как солдатиков. Чтобы хоть как-то отвлечься. Я проснулась с криком, терзаемая очередным кошмаром, но притворялась, что все нормально. Однако возвращалась к одной и той же картине: я даю Рейфу йогурт и зерновые кольца, а затем мои родители идут на встречу со Скоттом Эрли. Чтобы простить его. Моя команда «Леди Драконы» сейчас играла в четвертьфинале в Солт-Лейке, и если бы я сохранила голову на плечах, то могла бы быть с ними, а мои родители отправляются на встречу с убийцей моих сестер, чтобы проверить, насколько бесконечно милосердие, насколько любезными они могут быть по отношению к нему.