Люк считался моим другом. Лучшим другом. Он все еще более или менее мой лучший друг.

Тогда он был популярным, потому что был звездой местной футбольной команды, демонстрируя великолепную скорость, но ноль мастерства, то есть по стандартам Шебойгана Люк считался великолепным и многообещающим.

Он был моим другом только за пределами школы. С четырех часов пополудни в пятницу и до ужина в воскресенье. Он жил по соседству, но в школе обычно ограничивался кивком головы, как будто мы знали друг друга по воскресным посещениям церкви или что-то в этом роде. Люк боялся, что потеряет популярность, если кто-то узнает, что он имеет, хоть что-то общее с ОС, и я не могу сказать, что ненавидел его за это.

Я воспринимал такое положение вещей как круговорот вещей в природе, когда хищные делают своей добычей слабых, и этот закон был основополагающим для выживания в условиях школы. Учителя прекрасно об этом знали, хотя и кричали громче всех, что «в нашей школе нет места тем, кто строит отношения с товарищами на силе и грубости». Школа казалась мне заповедником, где разгуливают львы и антилопы, которые за десять лет усвоят, что у них есть три пути: наплевать на все опасности, научиться драться или сойти с ума.

Не буду скрывать, что в поведении Люка многое вызывало у меня смех. Он был достаточно смелым, для того чтобы обгонять на поле какого-нибудь дебила, которого родной отец лет с десяти кормил сырой печенкой и пичкал стероидами и который грозился сломать Люку ноги. Но при этом Люку не хватало смелости появиться на людях с человеком, с которым он прекрасно общался и находил общий язык. Мы вместе выезжали на лошадях, и все было великолепно до тех пор, пока никто из его знакомых не знал о том, что мы дружим.

Хищник боится более грозного хищника.

Моя мама просто сходила с ума, когда замечала те странности, которые ей не надо было замечать. В свой последний день рождения Люк устраивал грандиозную вечеринку, с хорошим столом и развлечениями, все гости остались переночевать, но Люк пригласил только ребят из своей команды, кстати, не самых блестящих игроков.

Меня он не позвал.

Это был первый раз, когда Люк открыто обозначил границы нашей дружбы.

Потом он объяснил, вернее, я слышал, как его мама объясняла моей по телефону, что «командный дух» нельзя нарушать. Тренер якобы поощряет совместное времяпровождение игроков, чтобы те могли лучше почувствовать друг друга во время игры. Они должны действовать как единый организм. Все это было наполовину правдой, а наполовину чушью собачьей, хотя я бы сказал, что это полная чушь.

— Но, Пэг, как ты думаешь, что должен почувствовать Гейб? — услышал я слова мамы.

Я в это время лежал на диване, раздираемый желанием вырвать у нее трубку и швырнуть телефон о стену или просто схватить трубку и металлическим голосом произнести: «Семья Штейнеров-Джиллис не может в данный момент ответить на ваш звонок…» Я весь извивался от стыда. Потому что она не отставала от матери Люка. Она сказала: «Смущен? Ты и вправду веришь, что Гейб был бы смущен, оказавшись на вечеринке у мальчика, которого знает с десяти лет, ночевавшего в нашем доме раз сто и проводившего с нами чуть ли не все лето, только потому, что Гейб не играет в футбол?! Пэг, он знает о футболе все, что положено знать. Он смотрит футбольные матчи». Наступила пауза. «Он играет в шахматы. Я не о том говорю. Пэг, я думаю, что ты лукавишь. Это Люк был бы смущен, если бы Гейб познакомился с его друзьями. Я знаю, что дети бывают жестокими, Пэг. Я это знаю, как никто, но все дети разные, и Гейб…» Если она начнет расхваливать мои достоинства, я встану и заткну ей рот бейсбольной битой. «Как ты посчитаешь нужным, Пэг. Просто передай Люку, что я не могу, конечно, влиять на их отношения, и мне очень жаль».

После подобных инцидентов, а, к счастью, их было немного, потому что даже моя мама не хотела быть навязчивой, хотя и была на это способна, она всегда приходила ко мне в комнату и садилась на диван. Она трогала меня за ногу, зная, что я не сплю. До сих пор не могу понять, как я мог ощущать одновременно желание обнять ее и задушить, когда она говорила: «Я знаю, что тебе больно и обидно. Не отрицай этого. Но ты благородный человек. Я восхищаюсь тобой, за то, что ты находишь в себе силы прощать его».

Меня это просто убивало. Ее восхищение. Искреннее. Но в одном мама была права. Довольно сложно перенести без ощущения униженности тот факт, что твой лучший друг так дозирует дружеские отношения. Однако ты быстро усваиваешь, что пятьдесят процентов хотя бы чего-то — это лучше, чем сто процентов полного ничего. Мне и не хотелось ходить на вечеринки, где парни с полным отсутствием интеллекта распивают пиво, но дело в том, что меня туда и не звали.

Я решил, что не стану обращать внимание на то, что Люк старается избегать общения со мной, потому что на самом деле это была его проблема — не найти в себе смелости признать, что ты имеешь право дружить, с кем хочешь. Он не очень умело придумывал способы, как ограничивать общение со мной, обычно говоря: «У меня тут кое-какие дела, Гейб». Таков мир, коллега, как сказал бы дедушка Джиллис. Любой, кто поймал пятифунтового окуня, мечтает о семифунтовом. И за примером далеко ходить не надо. Возьмите моего отца.

В конце концов, я тоже не святоша. Дело в том, что дети, обучающиеся по одной особой образовательной программе, тоже не находят общего языка. И в этой среде действуют свои законы разделения. Вы никогда не скажете, что у меня есть какие-то проблемы. Моя мама, конечно, думает, что я очень красивый парень, но это не так. Я не красивый, но и не уродливый. Я похож на Лео. А вот другой парень, с которым я дружу, он… отличается. У него широко расставленные и очень глубоко посаженные глаза. Но он прекрасный парень. Может починить любую технику в мгновение ока, соберет и разберет самую сложную машину за десять минут. Он начнет напевать себе под нос какую-то мелодию, которую никто не знает, — и вот уже вырисовывается знакомая вещь. Существуют категории внутри категории под названием «особый педагогический случай». Самое тягостное зрелище представляют дети с большими эмоциональными проблемами, из неблагополучных семей, усыновленные или серьезно обиженные в детстве. У меня всего этого, к счастью, не было.

У меня не было проблем с поведенческими реакциями. Я не относился к категории умственно отсталых. Поэтому я не хотел, чтобы меня ассоциировали с детьми, чьи родители беспробудно пили, еще когда их дети переживали внутриутробное развитие. Я был другим.

Я мог делать домашнее задание, но потом забыть его сдать, начать делать тест, но после одного пропуска перепутать все, как иногда неправильно застегивают рубашку, путая пуговицы и петельки.

Так или иначе, но Люк мог только одним способом во всеуслышание заявить о своей дружбе со мной, но так, чтобы никто не обратил на это внимания: он мог выполнять вместе со мной творческие задания. В этот раз мы делали английский, и наш проект предусматривал сочинение мюзикла. Пародийного, как я уже говорил.

Люк тоже был плодом смешанного брака. Гибридом. Я шучу.

Его зовут Люк Виттер, и мать Люка была католичкой-полячкой, а отец евреем. Они постоянно спорят из-за этого, потому что у них отношение к религии вовсе не такое легкомысленное, как у моих родителей. Пэг истовая католичка, а Нейт неукоснительно следует своей вере. У Люка есть три младших брата: Джошуа, Джонни и Даниэль. Итак, мы с Люком занимались сочинением мюзикла, и все шло как по маслу.

Я предложил свою строчку к переделанной песне, а он — свою, и тут вдруг до нас донеслось:

— Идиотизм. Жизнь без страсти? А как же семья? Как быть с четырьмя людьми, живущими в этом доме?

— Я не могу разобраться, как нам лучше перейти от одного куплета к другому, — начав печатать, произнес я, чтобы отвлечься от неприятного разговора.

— Это не имеет значения… — отреагировал Люк. — Мои родители могут начать с того, что не хотят есть что-то на обед, а потом за три минуты дойти до темы Холокоста. Но твои-то никогда не ссорились. Они всегда такие вежливые: «Не будешь ли ты любезен подать мне соль, Джулиана? Как сегодня прошел день, Лео?» И они не производят впечатления чудаков. Они такие и есть. Приятные, обходительные.