В самом деле, зачем?

Однажды мальчиком Ботвинник возвращался от тети, которая всегда угощала «всякими вкусными вещами». Возвращался пешком – эту привычку он выработал в себе еще в детстве. И… «На полпути у Царскосельского вокзала (ныне Витебский) у меня схватило пузо. Принял решение идти домой. Иду. Прошел Загородный, Владимирский, повернул на Невский. Перешел Невский, вошел во двор, поднялся на четвертый этаж. Пулей пролетел мимо удивленной матери, когда она открыла мне дверь, миновал коридор, но здесь совершил ошибку, которая, видимо, для меня характерна (сколько хороших возможностей упустил я по этой причине за шахматной доской!), преждевременно решил, что достиг цели…»

Мне известно, что редакторы настойчиво рекомендовали автору убрать этот малоэстетичный эпизод. «Нет, – твердо ответил Ботвинник. – Это была характерная для меня ошибка, я должен об этом рассказать».

Он достиг в этой книге полного самовыражения – редкий счастливец!

Логик и фантазер, великий боец, исследователь шахмат и крупный ученый, ревнитель регламентов и любитель чарльстона (а кстати, и тонкий ценитель классического балета), человек острого ума и жесткого, независимого характера, выдержанный и азартный, недоверчивый, но абсолютно корректный, яростный в отстаивании своих принципов, ничего и никому не прощающий и всегда готовый рассмеяться (было бы над чем) – вот каков в моем нынешнем понимании Михаил Моисеевич Ботвинник. Он давно уже стал для шахматистов живой историей, живой легендой – пора эти слова произнести.

Ботвинник отошел от практической игры сравнительно рано, в 59 лет, главным образом потому, что наука, которая десятилетиями вынужденно мирилась с шахматами, сердито потребовала, наконец, полную долю внимания и забот. Была, я думаю, и другая причина: первые роли в шахматах он уже не мог играть, вторые – не хотел… Но Ботвинник внешне бесстрастно, однако, как мне кажется, с острым любопытством следит за шахматной жизнью, особенно с тех пор, как на авансцену начали выходить его бывшие ученики, в первую очередь самый талантливый из них – Гарри Каспаров.

Ботвинник редко высказывает публично свое мнение по поводу тех или иных шахматных событий, но уж если что-нибудь скажет, то это всегда встречает у миллионов любителей, да и у специалистов жадный интерес.

Говорят, правда, с оттенком некоторого осуждения, что Ботвинник всегда субъективен в своих оценках. Что ж, так оно и есть. В каждом его высказывании проявляет себя, помимо глубочайшего проникновения в суть проблемы, бескомпромиссность его натуры. Ботвинник никогда не подслащивает самую горькую пилюлю – помните: «Пишу только правду»? Но в этом-то и состоит неотразимая прелесть его суждений. Необтекаемый характер не терпит обтекаемых фраз.

Будучи невеждой в кибернетике, я не могу взять на себя смелость сколько-нибудь подробно обрисовать научную деятельность Ботвинника. Интересующихся могу отослать к его книгам: «Алгоритм игры в шахматы», «От шахматиста к машине» и, наконец, к его воспоминаниям, где эта область его жизни освещена достаточно полно. Могу только сказать, что и доктором наук Ботвинник стал в 1951 году тоже не по чьей-либо протекции, а преодолев очень суровое сопротивление оппонентов весьма внушительной весовой категории. Шахматный авторитет Ботвинника на его научную карьеру никакого благодатного влияния не оказывал, а независимый характер, с годами лишь еще больше твердевший от шахматных рубцов, лишал его необходимой и в сфере науки гибкости.

Но он – один из авторов изобретений, сделанных в лаборатории асинхронизированных синхронных машин, которой Ботвинник много лет руководил. Эти изобретения запатентованы в США, Англии, Швеции, Японии, ФРГ. Но «Алгоритм игры в шахматы» был переведен самым авторитетным на Западе научно-техническим издательством «Юлиус Шпрингер» (Гейдельберг), причем переводчик Артур Браун дал книге иное название: «Компьютеры, шахматы и долгосрочное планирование». В обоснование этого он написал в предисловии, что название оригинала не соответствует содержанию и Ботвинник это знает.

Действительно, как ни огорчит это, быть может, иных любителей шахмат, научная работа Ботвинника над программой «Пионер» имеет неоценимое значение не для шахмат, а для экономического и иного планирования. Однако интеллектуальные способности и способ мышления машины отрабатываются на шахматах.

Принципиально новое в способе шахматного мышления «Пионера» заключается в том, что, оценивая позицию, он не перебирает все возможные ходы, как другие программы, и не отбрасывает плохое продолжение чисто механическим способом, а думает логически, как человек, то есть отбирает только несколько лучших ходов и отдает приоритет наилучшему.

Творческой вершиной «Пионера» в шахматах можно считать то, что он нашел знаменитую комбинацию с жертвой двух фигур, осуществленную Ботвинником в партии с Капабланкой в знаменитом АВРО-турнире 1938 года, где играли сильнейшие восемь шахматистов мира того времени.

Проигравший сказал, что это была «борьба умов», Алехин, в ту пору уже вернувший себе титул чемпиона мира, считал партию красивейшей в турнире. Но мне кажется более драгоценной похвала хоть и большого знатока, но все-таки не из сонма шахматных богов. Григорий Левенфиш, у которого с Ботвинником были творческие, а иногда и человеческие расхождения, нашел в себе благородство, назвав партию художественным произведением высшего ранга, заявить: «Глубокий стратегический план был увенчан далеко рассчитанными задачными комбинациями. Такая партия, на мой взгляд, стоит двух первых призов…»

Так вот, кульминационная позиция из этой партии была дана для решения «Пионеру». Он долго не мог с ней справиться, пока Ботвинник не заложил в программу понятие о конъюнктурной, то есть относительной стоимости фигур и пешек. Когда «Пионер» это смекнул, он стал рассуждать, как это и было задумано, по-человечески и, хотя и не без долгих творческих мук, создал художественное произведение высшего ранга.

…За свою долгую творческую и спортивную жизнь Михаил Моисеевич Ботвинник побеждал и вместе с тем вел за собой целую плеяду советских и иностранных гроссмейстеров и мастеров.

– Все мы учились у Ботвинника, – сказал как-то Леонид Штейн.

А Михаил Таль однажды откровенно признался:

– Я встречался, наверное, со всеми сильнейшими шахматистами мира, разные бывали ощущения. Играя с Ботвинником, все время чувствовал себя студентом. Мы все – школьники, студенты, может быть, аспиранты, он – профессор.

Да, своих аспирантов (не студентов и тем более не школьников – тут Таль излишне скромничает) профессор Ботвинник держал в ежовых рукавицах – что верно, то верно. Его система воспитания была по-спартански суровой, зато и полезной.

Здесь пора сказать, что многие известные шахматисты учились у Ботвинника в самом прямом смысле – одни, как Марк Тайманов, в Ленинградском Дворце пионеров, другие в его знаменитой школе. В этой школе брали уроки Анатолий Карпов, Гарри Каспаров, Юрий Балашов, Александр Белявский, Артур Юсупов, Сергей Долматов, Елена Ахмыловская, Нана Иоселиани и многие другие. Наверное, я не открою секрета, сказав, что самым любимым учеником был Каспаров, которому Ботвинник долгие годы помогал бесценными советами. Они стали особенно дороги, когда молодой гроссмейстер вступил в борьбу за первенство мира: в этой сфере Ботвиннику с его пониманием всего комплекса сложнейших проблем нет равных.

Есть еще одна, уже нравственная черта в творческом и спортивном облике Ботвинника, которая делает его влияние на молодых шахматистов особенно сильным. В пору шахматного рационализма личность Ботвинника с его неколебимой принципиальностью, непримиримым бойцовским характером служит прагматикам живым укором. Ботвинник никогда не подчинял творчество практическим соображениям, разве что вынужден был считаться с интересами науки. Вот еще в чем тайна тяжелого удельного веса каждого его высказывания о шахматах и шахматистах…

А как быть с колкостями его трудного характера, с его недоверчивостью, нетерпимостью, с резкостью его суждений? На это отвечу так: Михаила Моисеевича Ботвинника можно любить или не любить – это дело вкуса (я, как это, наверное, явствует из всего сказанного, отношусь к тем, кто Ботвинника любит), на него можно обижаться (доводилось это и мне), даже сердиться. Не уважать его – нельзя!