Его тактическое оружие теперь еще дольше, чем прежде, лежало, покрываясь пылью, в его творческой мастерской. Петросян пользовался этим оружием либо в позиционных, либо в защитительных целях. Многие его коллеги стремились получить хорошую позицию, чтобы нанести решающий тактический удар. Петросян же с помощью маленьких тактических уколов умел получать подавляющую позицию.
В XXII чемпионате, например, силу такой стратегии испытал на себе Тайманов. С помощью серии чисто тактических выпадов Петросян добился абсолютного позиционного превосходства. Фигуры черных задыхались. Убедившись, что ходить почти нечем, Тайманов капитулировал, когда на поле сражения находилась чуть ли не вся его армия.
Но таких партий становилось все меньше. Петросян создавал шедевры словно для того, чтобы сказать: «Видите, что я умею?». А после этого он мог тут же заняться скучным ремесленничеством.
Забота о безопасности, уход от полноценной борьбы, бегство в ничью — как все это обедняло игру Петросяна! Его считали необычайно одаренным шахматистом, его позиционное искусство, умение маневрировать стало чуть ли не эталоном гроссмейстерского мастерства, а он упорно отказывался верить в свои силы.
Началась эта злосчастная пора с турнира претендентов, который проходил осенью 1953 года в Цюрихе. Тигран рассуждал перед турниром примерно так: на титул чемпиона мира я, новоиспеченный гроссмейстер, не имею права претендовать, стало быть, мне незачем стараться быть первым. Такому рассуждению на первый взгляд нельзя отказать в логичности, но как оно противоречит сути шахматной борьбы! И как потом сам Петросян жалел о том, что предпочел воздерживаться от соперничества с лидерами… Да, ему тогда и в самом деле было рано еще думать о титуле чемпиона, но, сознательно выключив себя из числа реальных претендентов, он, как позже стало ясным, намного замедлил процесс своего совершенствования.
Уже в Сальтшобадене у Тиграна было многовато ничьих — тринадцать в двадцати партиях. В Цюрихе ничьих в двадцати восьми партиях было восемнадцать.
Петросян был самым молодым участником турнира, он был скромен, знал свое место, никому не угрожал. Он был удобен для всех, этакий домашний, прирученный тигр… Смыслов ласково звал его «Тигруша», для остальных он был «Тигранчик».
Он оказался на пятом месте — позади Смыслова, Бронштейна, Кереса и Решевского. В конце концов, черт возьми, он выступил не так уж плохо, не правда ли? Но было одно существенное «но»: в двадцати партиях с первыми десятью участниками Тигран не одержал ни одной победы — те шесть единичек, которые он раздобыл, стояли в графе против четырех последних гроссмейстеров. Правда, он проиграл меньше партий, чем опередившие его Керес и Решевский, но это ставилось Тиграну не в заслугу, а в вину, и он понимал, что вполне заслужил упреки. Понимал, но поделать с собой ничего не мог. Не мог, да и не хотел — безопасность ведь прежде всего!
Вскоре после возвращения из Швейцарии Петросян выступил в XXI чемпионате страны. Он разделил четвертое-пятое места, не потерпев ни одного поражения, но тринадцать партий из девятнадцати закончил вничью, причем во встречах с первой десяткой вничью закончил восемь партий. Он словно снова участвовал в отборочном турнире и заботился только о том, чтобы не выпасть из пятерки.
Еще более пассивной была игра Петросяна в XXII чемпионате. Этот турнир во многом походил на XIX. Во-первых, он также был необычайно внушительным по составу — в нем выступали Ботвинник, Смыслов, Керес, Геллер, Тайманов, Котов, молодые Корчной и Спасский. Во-вторых, он был отборочным — четыре победителя (не считая, конечно, самого чемпиона мира, а также Смыслова и Кереса) получали право участвовать в турнире претендентов.
Это был, наверное, самый рассудительный, самый бескровный турнир в жизни Петросяна. Разумеется, он ни разу не проиграл — это уже никого не удивляло. Но из девятнадцати партий он закончил вничью пятнадцать! Только Флору, признанному королю ничьих, удалось повторить этот результат. Мало того, не одна ничейная партия Петросяна закончилась до 20-го хода, причем, кроме партии с Таймановым, все остальные встречи Петросяна с первыми пятнадцатью участниками закончились мирно. А ведь ему было всего двадцать шесть — возраст, которому творческий аскетизм никак не свойствен!
Отзывы знатоков были единодушны. Панов назвал игру Петросяна «холодной, расчетливой, осторожной». А Романовский, назвав восемь шахматистов, которые доказали свое право занимать передовые посты советского шахматного искусства (среди них были и молодые — Геллер, Спасский, Тайманов, Фурман), не упомянул Петросяна…
Почему же Петросян, признавая справедливость укоров, продолжал упорствовать?
Ответить на это не так-то просто. Петросян всегда отличался самостоятельностью суждений и, вежливо прислушиваясь к советам, делал только то, во что верил сам. Он решил быть осторожным, решил избегать риска — значит, надо отстаивать эту свою позицию, пусть она и не лишена серьезных изъянов.
Есть и другое объяснение, не противоречащее первому и, может быть, еще более основательное. Петросян высоко ценил свой жизненный успех, не мог, не хотел им рисковать. Ему казалось очень важным для своей репутации попасть в турнир претендентов и столь же важным — не провалиться там. Он был уверен, что при осторожной игре обеспечит себе четвертое-пятое места, а это было все, к чему он тогда стремился.
Вот почему межзональный турнир в Гетеборге (осень 1955 года) Петросян провел по своей излюбленной, ставшей уже традиционной, схеме: ни одного поражения, ничьи с первой десяткой и пять побед, в основном над замыкающими таблицу. А всего пятнадцать ничьих и пять выигрышей — вполне достаточно, чтобы занять «свое», четвертое, место и попасть в турнир претендентов.
Такая сверхосторожность была тем более грустной, что в турнир претендентов попадало ни много ни мало девять участников, и Петросяну с его высоким классом ничего не стоило рискнуть. Он, конечно, прекрасно понимал, что риск невелик, но принципиально продолжал держаться избранной линии.
И все же гетеборгский турнир сделал доброе дело — он заставил Петросяна наконец-то понять, что стремление к осторожности завело его в тупик. В нем началось какое-то брожение, недовольство собой. Ему надоело выслушивать упреки, надоело получать письма вроде того, какое послал однажды из Еревана потерявший терпение болельщик: «Скажите, — спрашивал он напрямик, — когда наконец кончатся эти ваши ничьи!?»
Петросян и сам задавал себе этот вопрос. Он начал осознавать, что как шахматный художник, как артист он деградирует и его практицизм в конце концов погубит его и как спортсмена. Художественное, эстетическое начало и спортивное слиты в шахматной игре воедино. «Шахматы слишком игра, чтобы быть искусством, и слишком искусство, чтобы быть игрой». Тем, кто игнорирует эту истину, шахматы рано или поздно мстят.
Тигран понимал это. Но он понимал и другое — и это было не менее важно, — что, добившись второй раз участия в турнире претендентов, он и впрямь становится, как видно, претендентом на шахматный престол. Эта мысль уже не пугала его, как прежде, не казалась дерзкой. И Петросян решил осуществить в Амстердаме, где в 1956 году состоялся турнир претендентов, некий творческий эксперимент.
Нет, он по-прежнему не метил на первое место, но решил позволить себе некоторую вольность. «…B турнире претендентов я решил „поиграть в шахматы“, — писал он по окончании соревнования, — желание естественное для гроссмейстера: играть каждую партию независимо от силы партнера, играть не тревожась, как отразится исход партии на результате в турнире».
Увы, он с огорчением убедился, что стремление к спокойной жизни стало привычкой, которая вцепилась в него и не хотела отпускать. Да, он, «железный Тигран», научился не проигрывать, но, оказывается, слишком дорогой ценой, потому что разучился выигрывать, по крайней мере у равных по силе противников.
Итак, Петросян решил в Амстердаме «поиграть», но судьба зло подшутила над ним. В первом туре Петросян встречался черными с Геллером. Как-то получалось само собой, что два друга встречи между собой заканчивали обычно вничью. Наверное, поэтому Петросян, получив лучшую позицию, сделал несколько беспечных ходов в уверенности, что вскоре начнутся дипломатические переговоры. Однако Геллер на этот раз настроен был очень решительно. Натолкнувшись на неожиданную агрессивность противника, Петросян растерялся и проиграл.