Но как ни нравился Тиграну образный язык книг Нимцовича, четкость и ясность определений, — смысл, когда он начал его постигать, захватил его еще сильнее. Хотя Петросян в ту пору не отдавал себе в этом отчета и разгадал истину позднее, он тянулся к Нимцовичу, прежде всего, потому, что тот в своих книгах не просто с увлечением рассказывал о шахматах — это лучше или хуже делали и другие, — но с фанатической убежденностью излагал принципы! Нимцович свято верил в свои принципы, в свою систему, в тот строгий логический порядок, который, по его твердому мнению, должен царить на шахматной доске.
Принципы, система взглядов, логика — вот что главным образом нравилось даже юному Тиграну. Логика — это то, что впоследствии станет его собственным шахматным кредо. Логика в шахматах — такова будет тема его кандидатской диссертации.
Потрясенный страстной убежденностью Нимцовича, безудержной верой того в свою правоту, мальчик становится преданным апостолом этого шахматного пророка. Позже, в зрелые годы, Петросян кое в чем будет не согласен с Нимцовичем, но, научившись критически оценивать наследие своего учителя, сохранит глубокое уважение к системе его взглядов и принципов, будет называть Нимцовича своим духовным отцом.
Кстати сказать, и «Теория жертвы» Шпильмана, которая попалась Тиграну, понравилась ему тогда не потому, что в этой книге приведено множество прелестных комбинаций, хотя для мальчика этого было бы вполне достаточно, чтобы, подобно книге Нимцовича, прятать ее на ночь под подушку. «Теория жертвы» произвела на Тиграна сильное впечатление именно тем, что это была теория, что всевозможные комбинации, случающиеся в партии, были точно классифицированы, разложены по полочкам, приведены в стройную систему.
Кроме Нимцовича был еще шахматист, которого Петросян называет своим духовным отцом, — Капабланка. Он покорил Тиграна своим стилем, своими партиями, своими шахматными идеями, бездонно-глубокими и прозрачно-ясными, как воды горного озера. Вот уж где все было логично! В каждой партии Капабланка словно строил некое сооружение — сначала фундамент, потом стены, крыша, внутренняя отделка. И все, все у него было хорошо — основательный фундамент, прочные стены, изящная отделка.
Было еще одно обстоятельство, которое усугубляло пристрастие Тиграна к партиям Капабланки. Арчил Эбралидзе, у которого позже стал заниматься Тигран во Дворце пионеров, был шахматистом строгого, даже педантичного позиционного стиля. Он беззаветно любил шахматы и в шахматах любил Капабланку.
Тигран занимался у Эбралидзе не так уж и долго — полтора года, но занятия эти дали мальчику очень многое. В ту пору дарование юного Петросяна еще ничем себя не обнаружило, разве что в неистовой увлеченности шахматами, и десять лет спустя Эбралидзе чуть смущенно признаетcя Петросяну, что во Дворце пионеров он обращал на него меньше внимания, чем на некоторых других ребят.
И объяснит почему:
— Понимаешь, ты слишком уж был скромный, тихий. А в шахматах нужен характер, нужна уверенность в себе. Ты слишком глубоко прятал свой характер…
Эбралидзе укрепил в Тигране не только любовь, но и уважение к шахматам, к шахматной теории, к шахматной книге. Все то, о чем мальчик смутно догадывался сам, к великой его радости подтверждал учитель.
Итак, Тигран занимался у человека, который ценил в шахматах логичность, Тигран зачитывался книгами, в которых проповедовался строго научный подход к шахматной игре, он сам старался побеждать с помощью сугубо позиционных средств. Нужно ли удивляться, что этот совсем еще юный боец разыгрывал только солидные дебюты, которые оставляли мало простора для фантазии, воображения? Нужно ли удивляться, что в каждой партии он шел к цели только прямым, единственно верным с его точки зрения путем, презрительно отказываясь от «кривых» комбинаций и каких-либо иных «авантюр»?
А между тем — пора уже сказать об этом поразительном парадоксе — по своей шахматной натуре, по своим колоссальным природным способностям Петросян был типичным тактиком, великолепно и необычайно быстро ориентировавшимся в запутанных ситуациях! Весной 1971 года сорокадвухлетний экс-чемпион мира выступил в блиц-турнире шестнадцати гроссмейстеров, среди которых были такие асы молниеносной игры, как Таль, Корчной, Васюков, молодые Карпов, Балашов. «Осторожный» Петросян сделал только одну ничью, а все остальные партии выиграл, обогнав второго призера — Корчного — на три очка!
Так или иначе, в Петросяне всегда жило второе шахматное «я». Оно вело в его душе жизнь замкнутую, затаенную. В шахматном дневнике, который вел юный Петросян, однажды появилась такая запись: «У главного своего конкурента — Сорокина я выиграл в остром (не свойственном мне) стиле».
Он сам считал, что риск, острота — это не для него. Нет ничего странного, что такого же мнения придерживались и многие противники Петросяна. Это заблуждение жило долгие, долгие годы, и покончено с ним было лишь спустя два десятка лет, когда Борис Спасский попробовал было свалить Петросяна с помощью тактических ударов. Попробовал и, к своему удивлению, именно здесь, на арене тактической борьбы, потерпел фиаско.
Но это произойдет много лет спустя, а пока тактическое «alter ego» Петросяна будет лишь изредка напоминать о себе. В годы становления его как шахматиста Тиграну казалось, что он типично позиционный, очень солидный по стилю игрок.
Иногда, правда, он смутно чувствовал, что в его понимании шахмат есть какая-то примитивная прямолинейность. Однажды — это было зимой 1942 года — в Тбилиси начался турнир, в котором выступали совсем еще молодые Бронштейн и Шамкович. В первом же туре они встретились друг с другом. В защите Каро-Канн Бронштейн черными на пятом ходу двинул на два поля крайнюю пешку королевского фланга. Петросян едва поверил своим глазам. Это было кощунством. Он не сомневался, что немедленно последует возмездие. Но, странное дело, позиция Бронштейна оказалась ничуть не хуже! В душу Петросяна закралось было сомнение в правоте его веры, но он отогнал от себя крамольные мысли. Что поделать, время глубокого понимания шахмат еще не пришло!
В ту пору, осенью и зимой 1942 года, Петросян часто встречался с Бронштейном, причем отнюдь не за шахматной доской. Тигран любил по пути в школу гулять в небольшом парке. Там он неизменно находил Бронштейна. Стараясь не свалиться в траншеи, которыми был изрыт парк, Давид прохаживался по аллеям, разбирая на ходу с помощью карманных шахмат какую-то позицию. Был он тогда тощ и бледен, одет в защитного цвета ватник, из кармана которого торчала пайка черного хлеба.
Шла война. Фронт подползал к Тбилиси все ближе, его тревожное дыхание чувствовал каждый. Жизнь посуровела, а тут еще на семью Петросянов свалилось несчастье: умерла мать. Старый Вартан, которому шел уже седьмой десяток, был убит горем, у него все валилось из рук. Тяжело заболел и Тигран, ему пришлось на полгода оставить занятия в школе. Тигран начал работать — сперва табельщиком, потом учеником киномеханика, старался помочь дома отцу.
Им — старому Вартану, Тиграну и Вартуш (Амаяк был в армии) — приходилось трудно без матери. И неизвестно, как бы сложилась судьба Тиграна, если бы не самоотверженность «бабо» — его тетки, которая пришла в семью и взвалила на себя все заботы.
Когда Тигран смог наконец вернуться к урокам и к шахматам, на него опять свалилось несчастье — скончался отец. Чтобы не лишиться квартиры при Доме офицеров, Тиграну пришлось выйти вместо отца на его трудную вахту. Пятнадцатилетний паренек стал дворником.
Зима 1944/45 года выдалась снежная. Редкие для Тбилиси сугробы изменили привычный облик города. Худой смуглый подросток, зажав под мышкой книги и тетради, вприпрыжку мчится по проспекту Руставели. Не по годам серьезные глаза смотрят на падающий снег с нескрываемой укоризной. Заскочив домой и наскоро поев, он вооружается лопатой и идет сгребать снег. Ему помогают два-три соседних дворника. Закончив дело, он спешит взяться за уроки, а потом его ждет очередной тур чемпионата Грузии. После игры он мчится домой и старается поскорее уснуть: в три часа ночи его разбудит участковый — пора снова убирать снег.