Самолеты из Белграда и из Амстердама, где Виктор Корчной встречался в матче с Решевским, приземлились в аэропорту Шереметьево почти одновременно, с интервалом в несколько минут. В гостиницу Таль и Корчной ехали вместе. В машине легко договорились об условиях предстоящего полуфинального матча.
Соревнование началось в конце июня в Центральном Доме Советской Армии. Весь матч, от первого и до последнего хода, держал обоих соперников в таком напряжении, которого ни тому, ни другому прежде не приходилось, наверное, испытывать. Любопытно, что после окончания десятой партии Корчной признался Талю, что если бы не спас эту партию, то, может быть, отказался бы от дальнейшей борьбы. Конечно, сказано это было под горячую руку и, скорее всего, Корчной продолжал бы игру, но признание это тем не менее любопытно и дает понять, что испытывал в ходе матча тот, кто побеждал. Что же говорить о побежденном?
Объясняется это не только отборочным характером матча: спортивное значение соревнования, по крайней мере вначале, даже как бы отступило на второй план. Важную роль играло то обстоятельство, что Таль имел с Корчным катастрофический счет — девять поражений, одиннадцать ничьих и… одна победа!
Располагая таким активом, Корчной имел полное право по меньшей мере скептически относиться к высказываниям тех, кто, подобно, например, Эйве, считал Таля гениальным шахматистом. Корчной на это только посмеивался, и Таль знал, что Корчной посмеивается, знал и, пытаясь отыграться, лез напролом и терпел новые и новые неудачи.
В конце концов появился термин «корчнобоязнь». Объясняли это очень просто — бывают «неудобные» партнеры. Бывают, верно. Но почему Корчной так неудобен для Таля? Очевидно, его стиль, его творческая манера содержат какой-то иммунитет против Таля. Скорее всего, дело было не в том, что Таль боялся Корчного, а в том, что Корчной не боялся Таля!
Объясняется это, по-видимому, тем, что если Таль — демон атаки, то Корчной — демон защиты, точнее, контратаки. Неповторимость его манеры заключается в том, что он всегда готов поднять брошенную противником перчатку. Предлагают ли ему острую игру или переводят стрелку на путь позиционного маневрирования — и в том, и в другом случае он «уступает» противнику. Он очень уступчив, Корчной! Но готовность Корчного уступать намерениям противника — это примерно то же, что готовность пружины сжиматься. Стихия Корчного, стихия, в которой ему нет равных, — это контратака, контратака, начинающаяся незаметно, исподволь, в тот момент, когда противнику кажется, что дела его обстоят как нельзя лучше.
А уж когда ему навязывают жертву пешки или фигуры, он не отказывается почти никогда. Данайцев, дары приносящих, Корчной не боится. Не боится потому, что при своем пристрастии к защитной игре, при своей готовности уступить инициативу (чтобы потом с эффектом перехватить ее!), Корчной необычайно разносторонен. Он прекрасный стратег и тактик, в мастерстве разыгрывания окончаний он не уступает никому, он великолепно считает варианты, и даже молодому Талю никогда не удавалось его «пересчитать».
Нетрудно понять, что при таком сложном подходе к партии Корчному приходится совершенно по-особому разыгрывать начало. Ведь уступить инициативу в насквозь изученном варианте — это значит добровольно поставить себя в безвыходное положение.
Корчной действует иначе. Он выражает готовность отказаться от инициативы, но при этом как бы говорит: вы хотите стать хозяином положения? Пожалуйста! Но только давайте отойдем в сторонку.
Читатель, по-видимому, заметил, что эта черта глубоко роднит стиль Корчного и Таля, хотя при всем том они очень, очень непохожи. Кто-то сказал, что мечеть — это колодец, вывернутый наизнанку. Можно сказать, что стиль Корчного — это вывернутый наизнанку стиль Таля. Таль всегда стремится к захвату инициативы, Корчной готов без сожаления (но не бескорыстно!) уступить ее; Таль любит атаковать, Корчной — защищаться, Таль особенно уверенно играет белыми, Корчной — черными.
Получилось так, что во встречах Таля и Корчного коса находила на камень. В том, в чем Таль был особенно силен — в тактическом мастерстве, в точности расчета, — Корчной ему почти не уступал, зато, например, в разыгрывании окончаний, в техническом умении, безусловно, превосходил. В это трудно поверить, но, став чемпионом мира, Таль, по его собственному выражению, имел счет с Корчным «равный» — 5:5 — пять ничьих и пять поражений!..
Все это только больше подогревало и без того острый интерес к поединку бойцов, признающих лишь бескомпромиссную борьбу. Не нужно думать, как утверждали некоторые, что психология в этом матче была безоговорочно против Таля, нет. Самолюбивому Корчному тоже важно было доказать, что его превосходство (особенно в период чемпионства Таля) было неслучайным. Словом, у обоих были психологические сложности, у обоих были трудные противники, обоим хотелось победить не только потому, что это позволяло продолжать борьбу за чемпионский титул.
У болельщиков безошибочный нюх — все дни матча зал был переполнен. Уже первый ход, сделанный Талем, вызвал приглушенное возбуждение среди зрителей. Вопреки обыкновению, Таль двинул на два поля не королевскую, а ферзевую пешку. Как затем стало ясно, этот ход был не эпизодом, рассчитанным на эффект неожиданности, а свидетельством того, что Таль, учтя свой богатый горький опыт, решил играть с Корчным в иной, неторопливой манере, лишив своего соперника того удовольствия, которое тот получал, встречая азартный наскок Таля заранее подставленным кулаком.
Безусловно, эта стратегия была для Корчного, может быть, не очень неожиданной, но наверняка не очень приятной. Корчной любит, чтобы кризис на доске назревал побыстрее, неопределенность ему не очень по душе. Но и Таль ведь тоже не отличается терпеливостью, и ему медлительная стратегия тоже не по нутру. Правда, Талю могло служить утешением то, что он пошел на это добровольно, а Корчной должен подчиниться навязанной ему как будто стратегии. При всей неожиданности и необычности матчевой линии Таля схема внешне выглядела прежней: Таль навязал Корчному свой план боя, а тот, как всегда, «уступил» инициативу.
Итак, матч начался. И в первой же партии стало очевидным, что психологические моменты действовали, как ни странно, против обоих партнеров. В спокойной позиции Корчной вдруг сделал два настолько плохих хода, что Таль, не веря своему коварному сопернику, долго искал подвоха, которого на самом деле не было.
В итоге возник пешечный эндшпиль, который Таль мог выиграть, но для этого ему надо было на 28-м ходу двинуть вперед центральную пешку. Выигрыш, правда, достигался необычайно сложным путем; достаточно сказать, что секундант Корчного Фурман, анализируя позицию в шахматном бюллетене, вынужден был привести девятнадцать диаграмм!
Таль не сделал этого хода. И никто был бы не вправе его за это осуждать, если бы для принятия такого решения Таль должен был бы за доской разобраться во всех тонкостях позиции, для чего гроссмейстеру Фурману понадобилось несколько дней. Но ход центральной пешкой был вообще лучшим, даже исходя из чисто общих, а не сугубо конкретных соображений. Таль интуитивно чувствовал, что это сильнейший ход, чувствовал… и не поверил своей интуиции.
Эта неуверенность была симптоматична. Таль не был готов к тому, чтобы выиграть у Корчного первую же партию, он, обычно проигрывавший первые партии и в турнирам, и в матчах, был рад и ничьей. Но если бы только это… Таль настроил себя на спокойную стратегию, решил играть не по Талю, не бросаться на Корчного, и не удивительно, что в момент, когда действительно надо было броситься вперед, он — Таль! — промедлил, уклонился от принципиального решения.
Конечно, это была неудача, но ничья в первой партии была пределом его желаний, поэтому Таль, узнав, что мог выиграть, не очень огорчился. Легко сделал Таль ничью черными и во второй партии. А в третьей, которая вновь была начата ходом ферзевой пешки, Таль — редкий случай в его практике — поймал Корчного на заготовленный дома вариант.