От этого можно было прийти в отчаяние, если бы и у Ботвинника не было причин для огорчений, и не менее серьезных. Да, чемпион сумел как будто укротить строптивого соперника. Да, он так ставил партии, что Талю никак не удавалось пустить в ход свое тактическое оружие. Но что с того, что Ботвинник во всех четырех партиях добивался бесспорного преимущества? Ведь дальше этого дело не шло! И прежде всего потому, что чемпион хотел побеждать не рискуя, наверняка, но с изворотливым Талем такая медлительная манера не могла иметь успеха! Пользуясь нерешительностью Ботвинника, Таль всякий раз успевал выскользнуть из мышеловки, когда она вот-вот грозила захлопнуться. Ботвинник, который несколько раз подряд ослабляет хватку, который не может довести партию до логического конца — не значило ли все это, что чемпион мира потерял верность удара? Ответить на этот вопрос должны были следующие встречи.
Как ни были трудны для Таля четыре партии, в которых он почувствовал тяжелую руку чемпиона, одно обстоятельство его ободряло. Жизнерадостный и общительный, Таль перед матчем побаивался перспективы сидеть в течение двадцати четырех дней напротив одного и того же человека, к тому же человека серьезного, сосредоточенного, а временами и угрюмого. Даже на турнире претендентов Талю, по его собственным словам, было утомительно играть с одними и теми же противниками по четыре партии. Куда лучше играть в обычном турнире! Сделаешь ход — и можно погулять по сцене, поглядеть, что делается на других досках, перекинуться с кем-нибудь шуткой.
В матче шутить было не с кем, да и вообще было не до шуток. И в первых партиях Таль томился. Но уже в четвертой он почувствовал, что преодолел своеобразный барьер и что суровая проза матчевой борьбы становится ему все более привычной.
Осваиваясь постепенно с атмосферой матча, Таль все же продолжал оставаться взаперти в клетке позиционной игры. Перед шестой партией он спросил Кобленца:
— Долго ли меня будут держать в «партере»?
Многие зрители, особенно те, кто наивно верил, что каждая партия непременно будет расцвечена блестками комбинаций Таля, ждали, когда же сверкнет его тактическое оружие? И когда в шестой партии это наконец случилось, когда Таль, радуясь обретенной свободе, вырвался из клетки, он вознаградил себя и своих поклонников сложнейшей комбинацией с жертвой коня. Болельщики ответили на этот ход таким взрывом эмоций, что по требованию Гольдберга, секунданта Ботвинника, партнеров перевели со сцены в другое помещение (такая акция была предусмотрена во время предварительных переговоров).
Ах эта злополучная жертва! Какие ядовитые комментарии вызвала она у тех, кто опровергал комбинацию Таля в тиши кабинетов! Матч уже закончился, а комбинация все еще рождала споры. И что самое любопытное — многие из комментаторов упорно забывали о том, что Таль своей комбинацией поставил перед Ботвинником «такую проблему, на которую нужно было дать ответ сегодня, а завтра уже будет поздно».
Сам Таль, делая ход, верил в его силу. В возникшей в тот момент позиции «обоюдоострая жертва коня… явилась правильным решением» — писал он впоследствии. Но помимо чисто шахматных соображений Таль учитывал и то, что Ботвинник, который уже испытывал затруднения со временем, вряд ли сумеет хладнокровно разобраться в сложной обстановке. И поэтому субъективно ход Таля оказался необычайно сильным. Логика позиции вновь отступила перед логикой борьбы! Ботвинник действительно заблудился в сложном лабиринте и отложил партию в безнадежном положении.
Это была типично талевская партия с упором на психологию. Она показала, что и Ботвинник с трудом выдерживает такую игру. А когда в следующей встрече Ботвинник, находясь под впечатлением неудачи, допустил грубый промах и потерпел еще одно поражение, могло показаться, что судьба матча уже решена.
Как ни покажется парадоксальным, но именно на этом этапе поединка Таль попал в полосу затруднений. С одной стороны, в нем не могла не крепнуть убежденность в том, что — страшно поверить! — матч выигран: три очка — слишком большая фора. А мы уже знаем, что в таких ситуациях, когда исход борьбы предрешен, Таля обычно покидает вдохновение. Помните, нечто подобное он испытал во время турнира претендентов? Теперь это повторилось. И в то же время он не мог не знать, что Ботвинник, конечно же, не собирается складывать оружие — не такой характер у чемпиона. Может быть, всем этим можно объяснить, что Таль, хотя положение в матче отнюдь не вынуждало его к эксцентричным поступкам, в восьмой партии проводил достаточно рискованные эксперименты, а в девятой кинулся на Ботвинника уже в дебюте. И получил сокрушительный отпор! Перед десятой партией интервал снова был минимальным — 5 4, причем, по признанию самого Таля, девятая партия была проведена чемпионом мира с большим искусством, «практически безошибочно».
Проиграв две партии, Таль почувствовал, что с него спали связывавшие его узы. Снова надо было рваться вперед, снова надо было преодолевать сопротивление воспрянувшего духом соперника. «Мне кажется, — писал после матча Таль, — что поражения мои в восьмой и девятой партиях были в психологическом отношении лучшим выходом из тупика. Когда результат стал 5 4, момент слабости был преодолен, и началась борьба с одинаковыми шансами, причем… я испытывал гораздо большую веру в свои силы». И вот десятая партия хотя и заканчивается вничью, но заставляет Ботвинника напрячь все силы, чтобы уйти от поражения, а в одиннадцатой Таль добивается победы.
Наряду с первой и шестой партиями одиннадцатая сыграла в ходе матча очень важную роль. Дело в том, что в этой партии Талю не удалось направить ход событий по удобному руслу. Но он и не старался это сделать! Вся партия — с первого и до последнего хода — протекала в маневренной игре, причем чемпион был зажат с подлинно ботвинниковской методичностью и планомерностью.
Заметим с вами и такую немаловажную деталь. Убедившись в том, что не может пробить брешь в защите Каро-Канн, Таль не стал упрямиться и, по совету Кобленца, избрал другое начало — дебют Рети. (В матч-реванше Таль подобную гибкость сочтет для себя неприемлемой и будет до поры до времени упрямо, чтобы не сказать — капризно, доказывать, что он в состоянии опровергнуть любое дебютное построение Ботвинника.)
Одиннадцатая партия должна была, наверное, навести Ботвинника на грустные размышления, ибо она, по всей вероятности, разрушала его стратегические планы. В первых десяти встречах Ботвинник, как правило, старался как бы запираться в крепость, обнесенную глубоким рвом и высокими валами. У Таля оставалось два выхода — либо вести терпеливую осаду, что было ему не по нутру, либо предпринимать дерзкий штурм и лезть на неприступные стены, что было связано с огромным риском и неизбежными потерями.
И вот обнаружилось, что замысел этот терпел фиаско. Таль продемонстрировал гибкость и живучесть своего стиля. Освоившись с манерой игры Ботвинника, Таль не делал теперь выбора между штурмом и осадой — он был готов, в зависимости от обстоятельств, к тому и к другому. Когда в первой либо в шестой партиях Ботвинник позволял выманить себя в открытое поле, Таль изматывал его кавалерийскими наездами, совершал смелые рейды по тылам и добивался успеха. Сейчас выяснилось, что и в осадной битве у Ботвинника нет уверенности в благополучном исходе. В одиннадцатой партии Ботвинник был сокрушен его собственным оружием, и тут многим стало ясно, что трон чемпиона зашатался.
Двенадцатая партия проходила с переменным успехом. Сделав семьдесят два хода, соперники согласились на ничью. К такому же исходу пришла и следующая встреча, в которой было сделано всего пятнадцать ходов. Понимая, что партия эта, в которой он играл белыми, должна была разочаровать болельщиков, Таль покинул театр через запасной выход. У дверей он бросил взгляд на афишу. Ниже названия пьесы «Трехминутный разговор» чья-то рука приписала: «В пятнадцать ходов».
Болельщики не хотели, чтобы Таль, имея в запасе два очка, во второй половине матча играл в не свойственной ему манере. У болельщиков были, естественно, свои заботы, но на этот раз их интересы совпадали с интересами претендента: играть на ничью «по заказу» Таль не умел (и не научился этому искусству и впоследствии). Поэтому задача, которую они тогда с Кобленцем поставили — играть по возможности спокойно, без риска, — была трудной, более того — опасной. Не случайно, что Ботвинник, как писал после матча Таль, «принял такую игру, и черными, по-видимому, не возражал против мирного результата, справедливо рассчитывая, что при такой тактике я устану быстрее и рано или поздно „сверну“ на какие-нибудь авантюры».