Мария лежала в постели, наблюдая за Сетон, ревматизм которой обострился. Она заметила свежую седину в волосах Сетон и недавно появившиеся морщины на ее лице и подумала: «Сетон — это мое отражение. Мы обе состарились в плену. Я прожила более сорока лет, а мне было всего двадцать пять, когда я приехала в Англию!»

— Принеси мне мой парик с каштановыми волосами, — попросила она Сетон.

Та исполнила просьбу и надела парик на голову Марии. Мария взяла зеркало.

— Теперь я снова чувствую себя молодой. Вот так когда-то выглядели мои волосы. Сетон, ты тоже должна скрывать свою седину. Мы — беспомощные узницы, и я сомневаюсь, что когда-нибудь будет иначе. Ты страдала вместе со мной. Но давай сделаем вид, что мы молодые и веселые. Мы должны притвориться веселыми. Это единственный способ продолжать жить.

Они немного поплакали; Сетон вспомнила Эндрю Битона, а Мария — Ботуэлла, который уже умер и, как она слышала, перед этим сошел с ума от долгого тюремного заключения. Она думала о нем. Его, человека, который бешено жаждал свободы и наслаждений, заставили прожить почти всю жизнь в ужасной тюрьме. Она слышала, что он разбил голову о каменную стену в припадке меланхолии. Как прискорбно размышлять о том, что годы сделали со всеми! Бедный сумасшедший Ботуэлл, который когда-то был веселым и безжалостным бандитом.

— Он умер, но он признался в убийстве Дарнли и снял с меня обвинения перед смертью, — шептала Мария; она всегда будет помнить об этом.

Он ушел навсегда, так же как и дни ее молодости и веселья.

Но когда она подняла зеркало и увидела отражавшиеся в нем каштановые волосы, ей показалось, что вернулась ее юность; и она поняла, что никогда не перестанет надеяться на то, что придет какой-нибудь рыцарь типа Джорджа Дугласа, Норфолка или Нортумберленда и сможет освободить ее из этой тюрьмы.

Годы не волновали Бесс. Она была такой же оживленной, как в те времена, когда Мария впервые попала под крышу ее дома. Ее голос звучал громко и решительно; и она, как обычно, поддерживала порядок в доме.

Когда ее внучка Арабелла находилась в замке, она никогда не выпускала девочку из виду. Она сама следила за ее занятиями и не позволяла это делать никому. Именно она приучила девочку осознавать свое высокое положение; и все в замке говорили, что графиня души не чает в маленькой Арабелле.

Однажды, проходя мимо апартаментов графа, Бесс заметила выходящую оттуда Элеонору Бритон, и что-то в поведении женщины вызвало ее интерес. Она уже собиралась окликнуть ее, но передумала и вместо этого направилась в комнату графа.

В то время Бесс испытывала определенное недовольство своим мужем, который заартачился по поводу некоторых владений, которые она захотела подарить одному из своих сыновей. Шрусбери заявил, что уже устал от того, что многое имущество, принадлежавшее ему, переходит к Кавендишам. Он напомнил ей, что это ее дети, а не его.

Это было восстание, а Бесс ожидала повиновения от своих мужей. Она говорила себе, что Шрусбери оказался самым неудовлетворительным мужем, и, хотя она знала, что со временем добьется своего, ее совсем не радовало, что для этого придется напрягать волю.

Теперь она вспомнила, что уже несколько раз натыкалась на Элеонору в комнатах графа. Конечно, эта женщина вполне могла находиться там по долгу службы, но разве немножко не странно, что она всегда видела там именно Элеонору?

Она застала графа в расслабленном состоянии и вспомнила, что теперь это часто случается. Казалось, он в какой-то степени доволен собой. Как она могла назвать это? Самодовольство? Она помнила подобное его настроение в первые дни их брака.

«Это невозможно! — сказала она себе. — Шрусбери — и служанка!»

Если бы это была Мария, то Бесс рассердилась бы, но сочла бы случившееся вполне естественным. По крайней мере, женщиной, вытеснившей ее, была бы королева!

Неужели такое возможно, чтобы девушка-служанка отвоевала у Бесс Хардвик любовь ее мужа?

Бесс была не из тех, кто позволил бы этому делу сойти с рук. Она твердо решила проверить свои подозрения насчет графа и Элеоноры Бритон и стала пристально наблюдать за Элеонорой. Однажды она увидела служанку, направляющуюся в спальню графа, и быстренько спряталась в прихожей, из которой могла услышать, что там будет происходить.

С того момента, как Элеонора вошла в спальню, она знала, что ее опасения вот-вот подтвердятся. Она ждала, подавляя свой гнев, и когда решила, что они настолько поглощены друг другом, что не услышат, как поднимется щеколда, то на несколько дюймов приоткрыла дверь и заглянула.

Первым ее порывом было наброситься на них и избить первым попавшимся под руку предметом. Она заколебалась, напоминая себе о скандале, который непременно возникнет, если об этом узнают. А как она сможет избежать огласки, если поднимет шум? Она представила смех королевы Елизаветы и грубые шутки, которыми та станет обмениваться со своими придворными, поскольку Елизавета первая обрадуется пошутить в адрес Бесс Хардвик. Какая недостойная ситуация! Ей, графине Шрусберийской, муж изменил со служанкой!

Бесс тихо прикрыла дверь и выбралась из прихожей. Ее лицо побелело от ярости, глаза сверкали.

— Вы пожалеете об этом, Джордж Талбот, — прошептала она и принялась строить планы мести.

Джейн Кеннеди и Сетон обсуждали услышанные ими сплетни, касавшиеся их госпожи.

— Как вы думаете, нам стоит сказать ей? — спросила Джейн.

— Я считаю, что ей лучше услышать это от нас, чем из какого-либо другого источника.

— Но это так… нелепо… так ужасно!

— Она страдала от многих лживых сплетен. Думаю, нам надо немедленно рассказать ей. Пусть лучше узнает от нас.

Сетон и Джейн Кеннеди направились в апартаменты Марии и рассказали ей, что говорят о ней при английском дворе.

Мария слушала с широко раскрытыми глазами.

— Но кто мог распустить подобные слухи? Шрусбери и я… любовники! И это при Бесс, которая держит его в ежовых рукавицах. Что еще они наговорят обо мне? Что я родила ему двух детей? Как я могла тайно сделать это?

— Это ужасно, — с содроганием возмутилась Сетон. — Что мы можем сделать, чтобы предотвратить распространение этих глупых сплетен?

— Мне следует рассказать графине, — ответила Мария. — Я уверена, что ей так же захочется положить им конец, как и мне, а у нее для этого намного больше власти. Попросите ее срочно прийти ко мне, а затем оставьте нас наедине.

Когда они остались вдвоем с Бесс, Мария рассказала ей об услышанном и о том, как это рассердило ее.

Марию поразило то, как Бесс восприняла это известие, поскольку ожидала, что графиня рассердится так же, как и она. Вместо этого Бесс от души расхохоталась.

— Никогда в жизни не слышала ничего более нелепого, — наконец произнесла она. — Вашему величеству следует выбросить это из головы, потому что я уверена, никто не поверит таким глупым сплетням.

— Но мне это не нравится, — подчеркнула Мария.

Бесс отмахнулась.

— Вашему величеству лучше посмеяться над этим. Из всех абсурдных сплетен, когда-либо ходивших о ком-то, эта — самая нелепая. Какой разумный человек поверит в это?

— Всегда найдется немало желающих поверить в худшее.

— Даже они не смогут поверить в это.

Графиня попросила разрешения послать за своим мужем, на что Мария с готовностью согласилась. Когда появился граф, Бесс сама, смеясь, рассказала ему о том, что говорят. Он помрачнел и сказал, что разделяет точку зрения Марии, но графиня принялась смеяться над ними обоими.

— Когда злословие заходит слишком далеко, то становится абсурдным и этому никто не верит, — заверила она их.

Она пристально наблюдала за мужем. Как он был смущен! Смущен, что его подозревают в любовной интрижке с королевой! А сам с восторгом занимается этим со служанкой!

«Ах, Джордж Талбот, — сказала она самой себе, — вы очень пожалеете о том, что осмелились изменить Бесс Хардвик».