Дул пронизывающий холодный ветер. Густой снег застилал глаза. Ребенок заплакал, но она не могла успокоить его.
Она попыталась добраться до леса, где рассчитывала найти укрытие. Она брела сквозь снег, плача и призывая мужа помочь ей.
В такую ночь на улице никого не было, и хотя Алисон прекрасно знала окрестности, тяжелые сугробы изменили очертания местности, и вскоре она заблудилась.
Она обо что-то споткнулась и, крепко прижимая к себе ребенка, упала в глубокий сугроб.
Когда известие о печальной участи Алисон и ее ребенка достигло Линлитгоу, где в доме своего родственника, Арчибальда Гамильтона скрывался ее муж, он обезумел от горя. Но еще сильнее был гнев, вскоре пришедший на смену печали. Теперь единственное, что заставляло его жить, — это жажда мести.
Белленден поселился в Вудхаусли, и, несомненно, поместье хорошо охранялось, так как он был уверен, что Ботуэллхоф не сможет противостоять желанию отомстить человеку, который столь жестоко обошелся с его женой и ребенком, послав их на смерть.
Однако Ботуэллхоф, а вместе с ним и весь клан Гамильтонов, рассудили, что в первую очередь в этой трагедии следует винить не Беллендена. Главным виновником являлся человек, подававший примеры жестокости своим подчиненным. Этот человек только пожал бы плечами, услышав о трагедии в Вудхаусли, желая, чтобы все знали, какая участь ожидает каждого, кто ослушается приказа регента.
Ботуэллхоф мог утолить свое горе только убийством регента Морэя, а не такого незначительного человека, как Белленден.
23 января Морэй должен был проезжать через Линлитгоу по пути в Эдинбург, и Ботуэллхоф был готов к встрече с ним. он спрятался в доме, который находился в самой узкой части Хай Стрит. В этом месте кавалькада должна была замедлить свое продвижение, и там можно было ехать только по двое. Задней стороной дом выходил в поле, где уже ждала оседланная лошадь.
Ботуэллхоф, наблюдавший сквозь решетки на окнах за происходящим на улице, представлял Алисон лежащей с ребенком в постели и ждущей его, потом бредущей наугад сквозь метель, к своему ужасному концу. Думая об этом, он чувствовал, как тверда его рука, и понимал, что промахнуться не имеет права.
Портьеры на окнах скрывали его; в одной из них он проделал небольшое отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть в него ствол аркебузы. У него было четыре пули. Он не мог промахнуться.
Кавалькада уже поворачивала на Хай Стрит, и Ботуэллхоф через отверстие в портьере мог наблюдать за ее продвижением. Во главе ехал регент Морэй — человек, не меньше того, другого, ответственный за смерть Алисон. Ботуэллхофу стоило только вспомнить об этом, чтобы почувствовать хладнокровие и уверенность.
Регент почти поравнялся с окном. Момент настал. Ботуэллхоф тщательно прицелился; и когда он увидел, как Морэй повалился вперед и кровь обагрила его камзол, то понял, что отомстил за смерть Алисон и их ребенка.
Он выбежал из комнаты в сад, вскочил на коня и ускакал на целую милю, прежде чем люди Морэя ворвались в забаррикадированный дом. Ботуэллхоф помчался к Гамильтонам. Так закончилась бурная жизнь регента Морэя.
Джемми умер! Мария не могла поверить, услышав это. Она представила его, едущим во главе своей свиты — бодрого и живого, а мгновение спустя — падающего с коня замертво. Она оплакивала Джемми, которого знала ребенком, и верила, что он — ее друг. Тогда она любила брата, и ей было трудно перестать любить его. Он был умен; рожденный властвовать, он был настоящим сыном своего отца. Она более, чем кто-либо, понимала, какое ужасное разочарование он испытывал оттого, что не был законнорожденным. Она, являвшаяся законнорожденной дочерью короля и его наследницей, могла простить его с большей готовностью, чем большинство ее друзей.
Сетон, пришедшая к ней, застала ее плачущей.
— Вашему величеству не стоит плакать, — сказала Сетон. — Вряд ли эта смерть ухудшит ваше положение. Он никогда не был вашим другом, а в последние годы стал вашим злейшим врагом.
— Это все в прошлом, Сетон, — печально ответила Мария. — Господь забрал его к себе, и я могу вспоминать о нем как о старшем брате… которого я когда-то считала своим другом.
— Тогда вашему величеству следует помнить, как он вел себя после Карберри Хилла. Большинство ваших страданий из-за него.
— Возможно, Сетон, но я не из тех, кто поступает так, как следует. Мои эмоции всегда будут управлять моими действиями; и я могу думать только тех днях, когда я так любила Джемми и считала себя самой счастливой девушкой в Шотландии, раз у меня есть такой брат. Поэтому оставь меня сейчас, и поскольку ты не можешь разделить мое горе, позволь мне горевать в одиночестве.
Сетон ушла, оставив ее наедине с воспоминаниями о юном Джемми. А пока королева оплакивала прошлое, которое могло быть совсем иным, ее верные друзья спрашивали друг друга, как случившееся может повлиять на ее будущее.
Елизавета пришла в ужас, узнав об убийстве регента, которого считала своим союзником, готовым исполнять ее желания. В ее планы входило оставить его правителем Шотландии. К тому же в последнее время она надеялась, что он избавит ее от королевы Скоттов. Со времени восстания северных католиков она была одержима этой идеей. И почти обезумела, когда единственная, как ей казалось, надежная возможность ее осуществить исчезла из-за убийства Морэя.
Прежде всего она велела схватить посла Марии в Англии, Лесли, епископа Росского, и отправила его в Тауэр.
Она тотчас поняла, что ее опасения имели основания. Друзья Марии в Шотландии под предводительством Хантли и Аргайла выступили на Эдинбург. Керколди Гранджский, хранитель замка, сожалевший о своей измене королеве, когда он возглавил войска Морэя у Карберри Хилла, присоединился к лордам горной Шотландии. Фернихерст, однажды предложивший Марии убежище в своем замке, если она сможет сбежать от своих английских захватчиков, перешел границу. А Леонард Дакр, за которого Мария так успешно ходатайствовала перед Норфолком, что ему удалось не потерять все семейные владения, собрал трехтысячный отряд, и на севере вновь вспыхнуло восстание.
Если бы Марии удалось бежать, ее уже ждала бы целая армия.
Осознавая опасность, Хантингдон и Шрусбери удвоили охрану в Татбери. Они понимали, что готовятся новые планы освобождения королевы, и были убеждены, что никогда еще шансы Марии на побег не были столь высоки.
Но Мария постоянно думала о Норфолке, находившемся в Тауэре. Только в одном она нуждалась больше, чем в свободе, — в любви. Щедрая по натуре, она изливала свою любовь на всякого, готового принять ее; и хотя она знала Норфолка только по письмам, но готова была подарить ему свою преданность.
Ей хотелось быть верной, приносить себя в жертву; она стремилась к совершенным отношениям, которых не получила в трех предыдущих браках.
«Дорогой милорд, — писала она. — Мне бы хотелось знать, обрадует ли Вас, если я отважусь на рискованный шаг. Если на то будет Ваша воля, то меня не испугают опасности…»
Ответа от Норфолка не последовало, и она написала снова:
«Если Вы считаете, что опасность слишком велика, поступайте, как сочтете нужным, но дайте мне знать, как Вы желаете, чтобы я поступила, поскольку ради Вас я готова навсегда остаться узницей или подвергнуть свою жизнь риску для Вашего и моего блага…»
И подписалась в конце этого письма: «Преданная Вам до самой смерти королева Скоттов, мой Норфолк».
Когда Норфолк получил письмо, его от страха прошиб пот. Неужели она не понимает, что с момента смерти Морэя за ней следят пуще прежнего? Он не собирался писать любовные письма, рискуя собственной головой.
Мария считала, что переживает самые опасные недели в своей жизни. Ее враг и свекор, граф Леннокский, стал новым регентом. Вся Шотландия была охвачена пламенем.
Но в намерения Елизаветы не входило допустить, чтобы Мария вновь взошла на трон. Она подавила восстание в Англии, как и то, которое возглавлял Нортумберленд, и послала Суссекса в Шотландию с семитысячным войском, чтобы проучить сторонников Марии. За Суссексом последовал лорд Скроуп, а сэр Вильям Драри разорил многие шотландские общины, провозгласившие свою верность королеве.