Я тогда еще пытался выяснить, было ли такое на са­мом деле, на полевых аэродромах все спрашивал летчи­ков, не слышали ли они, чтобы наши бежали из плена на самолете. Подтверждения не было — никто не прилетел на «хейнкеле», на всем фронте такого случая не зафик­сировано. Будь такое на другом фронте — узнали бы. Вряд ли такой факт не сделался бы достоянием печати. Но он оставался устным рассказом.

Я рассчитывал все-таки, что соберу материал для очерка, но понял, что имею дело с легендой. И вместо очерка сочинил стихотворение, в котором описывалась эта история. Чтобы подчеркнуть, что стихи не основаны на фактах, я назвал стихотворение «Легенда». Оно было опубликовано во фронтовой газете «Красная Армия».

Вскоре после войны я сдал в издательство сборник стихов. Редактор, дойдя до стихотворения «Легенда», по­ставил на полях рукописи два вопросительных знака — один возле заголовка, другой в конце, где дата — 1943. Свои возражения редактор сформулировал так: описан­ный в стихах случай имел место в начале 1945 года, а вы указываете, что стихи относятся к 1943-му; поскольку описан действительный случай, не очень уместно назва­ние «Легенда», лучше его заменить. Да, в 1945-м это дей­ствительно произошло!

Встретился я с летчиком Девятаевым, удостоенным за этот невероятный перелет звания Героя Советского Союза. Оказывается, стихотворение «Легенда» он читал еще в газете до плена — мы были товарищами по фронту.

Михаил Иванович Потапов заинтересовался этим слу­чаем:

   — Могу объяснить, как родилась твоя легенда. Фан­тастическая мечта каждого пленного, сон, мучающий по ночам, будто советский самолет прилетает за ним, при­земляется и тут же взмывает ввысь, уходя от погони. А пленных наших летчиков действительно держали по­ближе к аэродромам — изощренная пытка, что ли. Мысль о захвате самолета, о побеге по воздуху должна была родиться у многих. А дальше недолго было появиться и легенде — будто кому-то одному или группе удалось осу­ществить мечту. Так что не меняй название стихотворе­ния — легенда и есть легенда, даже если она становится действительностью.

Тут уж мне легче стало действовать. Задам-ка я По­тапову вопрос, достоверна ли легенда о нем! Я начал в тон нашей беседы:

   —  Знаете, в годы войны приходилось не раз слышать еще одну интересную легенду: будто оказавшегося в пле­ну советского генерала возили к самому Адольфу Гитле­ру и он ему сулил златые горы за измену. А генерал...

Но Михаил Иванович перебил меня...

   —  А генерал послал фюрера ко всем чертям! И это был генерал Михаил Лукин, светлая личность. Попались в руки врага и. другие мальчики — пальца в рот не клади. Например, мой старый сослуживец, а твой командую­щий Иван Музыченко, с которым мы соседствовали как командармы, а раньше еще — как командиры полков, потом — как узники, в разных тюрьмах, а перед освобож­дением— в крепости Вильцбург. Грубоватый был чело­век, не раз у нас ему за грубость выговора вписывали. Но там, когда ему предложили стать изменником, он по­слал Гитлера так крепко, далеко и забористо, что, как говорится, превзошел самого себя. За это по карцерам пришлось ему победовать. Но человек он был гордый и непреклонный: китель генерал-лейтенанта, естественно, со старыми знаками различия он не позволил с себя со­драть, так и ходил до самого освобождения в нем, а сверху арестантская роба. И генеральскую фуражку с головы не снимал, во всяком случае из рук не выпускал. Еще бы — там под околышем были запрятаны два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Так что вернулся на родину командарм-6 при орденах и одетым по форме, которая давно уже была заменена новой — с погонами.

Я вновь попытался повернуть разговор так, чтобы По­тапов рассказал о себе, но он умело сманеврировал:

   —  Ты ж был в группе Понеделина? Могу и о нем рассказать.

Фашисты надеялись, что им легко будет склонить его к измене. Они говорили: «Вам нечего опасаться обвине­ний в измене Родине, господин генерал, вы уже ей изме­нили и названы изменником, и это объявлено по всей Красной Армии». И совали ему в лицо текст постанов­ления Комитета Обороны от 16 августа 1941 года, где сказано, что генерал Понеделин имел возможность выйти из окружения, но предпочел сдачу в плен.

Понеделин спокойно возражал: «Имел ли я возмож­ность выйти из окружения, ответ буду держать не перед вами!»

Да, был такой документ, его зачитывали в войсках. Происходило это в тяжелейшие времена, через несколько дней после завершения трагедии у Подвысокого. Разно­речивая, отрывочная и сбивчивая информация послужила основой для поспешного заочного осуждения.

В лагере к Понеделину подсылали изменников, чтобы завербовать его в части Власова, но он оставался неко­лебим и спокоен, а уговоров и слушать не пожелал.

И в плену можно стоять насмерть. Это доказали ге­нералы Снегов, Абрамидзе, Тонконогов, Ткаченко. Гово­рю о тех, что из 6-й и 12-й армий... Весь мир знает о нашем старейшине — Дмитрии Карбышеве. Иногда каза­лось: силы иссякли, конец, а посмотришь на него и вновь воспрянешь духом.

Михаил Иванович разволновался, видимо задетый за живое. Я не прерывал его. Несколько раз из комнаты в двери веранды заглядывала его жена Марианна Федоров­на, видимо встревоженная тем, что я навел Потапова на запретную тему, что он может слишком разволноваться. Но задний ход давать было поздно, я понимал: всеми своими рассказами генерал-полковник отводит разговор от собственной персоны. Меня ж предупреждали, чтоб о его пребывании в плену я разговора не затевал — бесполезно.

И все-таки я решил пойти напрямую и спросил:

   —  Как вы, Михаил Иванович, разговаривали с Гит­лером?

Потапов ответил резко и коротко:

   —  Так же, как другие мои сотоварищи-генералы. Мы не разговоры с фашистами вели, а продолжали воевать!

Хлебом кормили крестьянки меня

В современном разговорном лексиконе слово «окруженец» употребляется редко, из повседневного обихода оно вроде бы выветрилось, а если где его и можно встретить, то лишь на страницах книг некоторых моих товарищей, пи­шущих, как они считают, «в новом ракурсе».

Не буду вовлекать читателя в наши литературные спо­ры, но должен сказать, что я по-прежнему считаю зада­чей и долгом людей, владеющих пером, славить подвиг, доблесть, геройство, именно эти качества искать и находить в прошлом и настоящем.

Время, давность все равно не подведут к одному зна­менателю труса и храбреца, патриота и предателя, без­вольного и мужественного. Правда сурова и амнистии не подлежит.

Потому я не признаю «нового ракурса» как всеобщего уравнивания и всепрощения, но мне важно высветлить то, что пребывало в тени, найти новые факты и дать им верное истолкование, снять подозрение с явлений, кото­рые получили разноречивые оценки, связанные с чрезвы­чайными обстоятельствами.

Мне бы не хотелось, чтобы рассказ о Зеленой браме и обо всем, что происходило сразу после этого сражения, возродил горестное, да еще и с недобрым оттенком, пре­зрительным, что ли, бытовавшее тогда слово «окруженец».

Оказывается — издалека виднее. Что ж, давайте раз­беремся.

Попробуем взглянуть из сегодняшнего дня на события сорок первого года и привести необходимое разъяснение, а слово «окруженец» будем употреблять условно.

Поначалу, когда преимущество напавших было оче­видным, тысячи и тысячи воинов, хотя и сражались без­заветно, попадали в окружение, обернувшееся для многих пленом. Но напрасно трезвонили завоеватели, будто за­хватили в плен целиком несколько армий. Они порой сами чувствовали себя в окружении и, находясь далеко от фронта, на ночь занимали круговую оборону у своих комендатур.

Украина была вся в движении и напряжении...

Воины, потерявшие свои части, пробивались по окку­пированной территории к фронту небольшими группами, а иные и в одиночку. Другие присоединялись к местным партизанским отрядам или создавали свои отряды, впо­следствии переросшие в могучие соединения.