Дамас-то узнал, что люди помирали, и допытываться не стал. Думал, что это «сила Журно» действует, а больше и знать ничего не хотел. Вот дубина-то. Я бы здорово его облапошила, если б не вы. Ему бы тоже не мешало хорошенько мозги прочистить.

А у меня все путем. Я всегда что-нибудь придумаю, и за будущее я не волнуюсь, так что и вы не тревожьтесь. Вот если бы Дамасу пришло в голову послать немного из его грязных денег моей матери, никому бы от этого плохо не стало. Только про Антуана не забудьте, я на вас надеюсь. Поцелуйте за меня Лизбету и эту дурынду Еву. Обнимаю вас, хоть вы и все напортили, но мне такие, как вы, нравятся. Не держите зла,

Мари-Бель.

Адамберг сложил письмо и долго сидел в темноте, подперев кулаком подбородок.

Вернувшись на службу, он молча открыл камеру Дамаса и сделал знак следовать за ним. Дамас сел на стул, откинул назад волосы и посмотрел на него внимательно и терпеливо. Так же молча Адамберг протянул ему письмо сестры.

– Это мне? – удивился Дамас.

– Нет, мне. Прочти.

Дамас тяжело перенес удар. Письмо дрожало у него в руках, он поддерживал голову рукой, и Адамберг видел, как слезы капали ему на колени. Слишком много сразу пришлось пережить, ненависть брата и сестры и полный крах веры в могущество Журно. Адамберг тихо сел напротив и ждал.

– Так блохи были незаразны? – прошептал наконец Дамас, не поднимая головы.

– Нет.

Дамас еще долго молчал, сжав руками колени, словно проглотил горькое питье, которое застряло в горле. Адамберг почти видел своими глазами, как тяжелая правда обрушилась на него, сдавила ему голову, как лопнул его воображаемый мир, словно воздушный шарик, как опустошена его душа. Он не знал, сможет ли юноша выйти из кабинета на своих ногах с этим грузом, который свалился на него, словно метеорит.

– Так чумы не было? – спросил Дамас, с трудом шевеля губами.

– Никакой чумы не было и в помине.

– И они умерли не от чумы?

– Нет. Их задушил твой единокровный брат Антуан Юрфен.

Силы снова покинули Дамаса, он опять сжал руками колени.

– Задушил и вымазал углем, – продолжал Адамберг. – Тебя не удивили эти следы удушья и уголь?

– Удивили.

– И что?

– Я думал, это полиция выдумала, чтобы скрыть чуму, чтобы не пугать людей. А это была правда?

– Да. Антуан ходил за тобой по пятам и убивал их.

Дамас поглядел на свою руку, потрогал алмаз.

– А Мари-Бель им командовала?

– Да.

Снова тишина и новое потрясение.

Тут вошел Данглар, и Адамберг молча указал ему на письмо, лежавшее у ног Дамаса. Данглар подобрал листок, прочел и хмуро покачал головой. Адамберг нацарапал несколько строк и протянул ему записку.

Вызовите доктора Фереза для Дамаса, срочно. Предупредите Интерпол насчет Мари-Бель, хотя надежды мало, слишком хитра.

– Так Мари-Бель не любила меня? – прошептал Дамас.

– Нет.

– Я думал, что она меня любит.

– Я тоже так думал. Все так думали. Мы все попались на удочку.

– Она любила Антуана?

– Да. Немного.

Дамас согнулся в три погибели.

– Почему она не попросила у меня эти деньги? Я бы отдал ей все.

– Они не верили, что такое возможно.

– Я все равно не хочу прикасаться к этим деньгам.

– Но тебе придется, Дамас. Ты должен нанять своему брату хорошего адвоката.

– Да, – проговорил Дамас, не открывая лица.

– И тебе надо позаботиться об их матери. Ей не на что жить.

– Да. «Толстуха из Роморантена». Так всегда о ней дома говорили. Я тогда не понимал, о ком это.

Дамас порывисто поднял голову:

– Вы не скажете ей? Вы скажете?

– Их матери?

– Мане. Вы не скажете, что блохи были не… не…

Адамберг не пытался договорить за него. Дамас должен сказать это сам, очень много раз.

– Что они были не… заразны? – закончил Дамас. – А то она умрет.

– Я же не убийца. И ты тоже. Подумай об этом хорошенько.

– Что со мной сделают?

– Ты никого не убил. Тебе можно предъявить только тридцать блошиных укусов и общую панику.

– И что мне будет?

– Судья не станет возбуждать дело. Можешь уйти прямо сейчас.

Дамас тяжело поднялся, как человек, разбитый усталостью, в руке он сжимал алмазный перстень. Адамберг глядел, как он выходил, и пошел следом, чтобы поддержать, когда ему снова придется выйти на улицу и посмотреть на мир другими глазами. Но Дамас направился к своей открытой камере, вытянулся на кушетке, как охотничий пес, и замер. Точно в такой же позе, только наоборот, лежал у себя в камере Антуан Юрфен. Папаша Эллер-Девиль потрудился на славу.

Адамберг открыл камеру Клементины, та курила, раскладывая пасьянс.

– Ну что? – поглядела она на него. – Чем дело кончилось? Ходите взад-вперед, а мы и не знаем, что творится.

– Вы свободны, Клементина. Вас отвезут в Клиши.

– Долго же вы канителились!

Клементина раздавила об пол окурок, надела вязаную фуфайку и застегнулась на все пуговицы.

– Хорошие у вас сандалии, – похвалила она. – Красиво смотрятся.

– Спасибо, – ответил Адамберг.

– Послушайте, комиссар, может, скажете по дружбе, сдохли те последние трое негодяев? А то из-за этой заварушки я все новости пропустила.

– Все трое умерли от чумы, Клементина. Сначала Кевин Рубо.

Клементина улыбнулась.

– Потом другой, забыл фамилию, и наконец Родольф Месле, не больше часа назад. Тоже окочурился.

– Добрая новость. – Клементина широко улыбнулась. – Все-таки есть справедливость. Просто не надо торопиться, вот и все.

– Клементина, напомните фамилию второго, а то у меня из головы вылетело.

– А вот у меня-то вряд ли когда вылетит. Анри Томе с улицы Гренель. Сволочь последняя.

– Да, это он.

– А что с мальчиком?

– Он спит.

– Еще бы, вы же небось его совсем замучили. Передайте, что я жду его в воскресенье на ужин, как всегда.

– Он придет.

– Ну что ж, вот и все, комиссар, – заключила она, протягивая ему крепкую руку. – Вот только сейчас поблагодарю вашего Гардона за карты и другого, такого высокого, вялого, он еще одевается хорошо, со вкусом.

– Данглар?

– Да, он хотел попросить у меня рецепт лепешек. Прямо не сказал, но я и так поняла. Ему вроде это очень нужно.

– Очень может быть.

– Этот человек умеет жить, – покачала головой Клементина. – Извините, я вперед пройду.

Адамберг проводил Клементину Курбе до подъезда, навстречу им попался Ферез, и комиссар задержал его.

– Это он? – спросил Ферез, указав на камеру, где свернулся Юрфен.

– Это убийца. Сложная семейная история, Ферез. Вероятно, его отправят в психиатрический приют.

– Сейчас уже не говорят «приют», Адамберг.

– А этот, – продолжал комиссар, указывая на Дамаса, – должен уйти, но не может. Вы меня весьма обяжете, Ферез, если поможете ему прийти в себя и полечите его. Его нужно вернуть в реальный мир. Слишком с большой высоты рухнул, этажей десять.

– Это человек с призраком?

– Он самый.

Пока Ферез пытался расшевелить Дамаса, Адамберг отправил двух офицеров к Анри Томе и напустил прессу на Родольфа Месле. Потом позвонил Декамбре, который собирался выйти из больницы после обеда, Лизбете и Бертену предупредить, чтобы подготовились к возвращению Дамаса и обращались с ним побережнее. В конце он позвонил Масена и, наконец, Вандузлеру, которому рассказал, откуда взялась большая промашка.

– Вас плохо слышно, Вандузлер.

– Да тут Люсьен накрывает на стол. Он всегда шумит.

Зато в трубке отчетливо послышался громкий голос Люсьена, который звонко раздавался в большой комнате:

– Мы очень часто пренебрегаем чрезвычайной питательной ценностью тыквы.

Комиссар повесил трубку и подумал, что эти слова вполне подошли бы для новостей Жосса Ле Герна. В них была ясность, здоровье и сила, без всяких задних мыслей, и они были совсем не похожи на мрачные вещания о чуме, которые уже начали забываться. Он положил аппарат на стол, ровно посередине, и некоторое время глядел на него. Вошел Данглар с папкой под мышкой, проследил за взглядом Адамберга и в свою очередь уставился на телефон.