РУССКИЙ СТРАННИК: УМ С СЕРДЦЕМ НЕ В ЛАДУ
Ранее уже цитировалось мнение Грибоедова о конфликте комедии: «…Девушка, сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку… этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим…»
Похожим образом размышлял В. К. Кюхельбекер, перечитывая пьесу друга в крепостном каземате: «В „Горе от ума“, точно, вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам; тут, точно, нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, – и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте – новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники» (В. К. Кюхельбекер. Дневник. 8 февраля 1833 года).
Грибоедов почти ничего не говорит о предшествующей жизни Чацкого. Можно лишь догадываться, где, в каком «полку» герой встречался с Горичем, почему произошел его «разрыв» с министрами, откуда он примчался, за сорок пять часов проделав «верст больше седьмисот».
Однако очевидно, что его странствия были не только географическими перемещениями, но и духовными изменениями. Новый Чацкий , каким он возвращается из своего странствия, с первых же мгновений оказывается чуждым, представляется странным старой Москве.
Но этот общий конфликт конкретизируется в двух сюжетных планах комедии: видя равнодушие Софьи, Чацкий пытается выяснить, кто же является избранником любимой девушки, но быстро обнаруживает свою принципиальную несовместимость с идеалами и образом жизни московского, фамусовского общества.
Личный конфликт и конфликт идеологический, мировоззренческий определяют развитие действия грибоедовской комедии.
Эту особенность «Горя от ума» увидел и четко сформулировал И. А. Гончаров: «Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому „мильону терзаний“, под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия. <…> Две комедии как будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой; это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел» («Мильон терзаний»).
В отношениях с Софьей Чацкий проявляет себя как близорукий влюбленный, ослепленный страстью и не верящий ни изменениям, которые произошли с любимой девушкой, ни ее выбору.
Первые же реплики демонстрируют как силу его чувства, так и глубину разочарования:
Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног.
( С жаром целует руку .)
Ну, поцелуйте же, не ждали? говорите!
Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием! <…>
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, – ветер, буря;
И растерялся весь, и падал сколько раз –
И вот за подвиги награда!
Последующие объяснения Чацкого с Софьей строятся на попытках понять причину ее холодности и угадать имя ее избранника. Для Софьи эти расспросы-допросы становятся все более мучительными и в конце концов провоцируют ее на клевету о сумасшествии героя, которая возникает из бытового понимания слова, из оговорки в мгновенном, кинжальном обмене репликами с господином N (художественный эффект достигается тем, что почти каждый стих делится на две реплики). «– Вы в размышленьи. / – Об Чацком. – Как его нашли, по возвращеньи?/ – Он не в своем уме. – Ужли с ума сошел? / – Не то чтобы совсем… – Однако есть приметы? / – Мне кажется. – Как можно в эти леты! / – Как быть! (В сторону. ) Готов он верить! / А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить, / Угодно ль на себя примерить?» (д. 3, явл. 14).
Почему же Чацкий до последнего мгновения, до того, как он случайно узнает правду, не может в эту правду поверить? При всей своей страстности и уме он убежден, что любовь подчиняется каким-то рациональным законам.
На иронические похвалы Скалозубу («Но Скалозуб? вот загляденье: / За армию стоит горой, / И прямизною стана, / Лицом и голосом герой…») Софья отвечает столь же остроумно и однозначно: «Не моего романа» (д. 3, явл. 1).
Эта позиция понятна Чацкому, но он продолжает собственное следствие: «Не вашего? кто разгадает вас?» (д. 3, явл. 1).
Сразу после этого разговора происходит беседа с Молчалиным, которая приводит Чацкого к выводу, что «умеренный и аккуратный», осторожный, услужливый чиновник еще меньше подходит на роль избранника Софьи. «С такими чувствами! с такой душою, / Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!» (д. 3, явл. 3).
Ставя превыше всего ум, Чацкий так же рационалистически верит в ум сердца: умная девушка, какой он считает Софью, не может полюбить ни такого глупца и солдафона, как Скалозуб, ни такого глупца и лакея, как Молчалин.
Лишь в конце комедии он убеждается, что любовь подчиняется каким-то другим законам, непостижимым даже для высокого ума (по принципам, не реализованным обманутой Софьей, в общем, живет семья Горичей: «Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей, / Высокий идеал московских всех мужей»).
«Высшее значение», идеологический конфликт «Горя от ума» Гончаров сформулировал следующим образом: «Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии „отцов и старших“, с другой – один пылкий и отважный боец, „враг исканий“. Это борьба за жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире» («Мильон терзаний»).
Эта борьба, выявляющая уже не личные пристрастия героя, но его общественные убеждения, развертывается уже не в диалогах с Софьей и Молчалиным. Участниками второго сюжета становятся, наряду с Чацким, прежде всего Фамусов и Репетилов. И форма его выражения тоже меняется: главным изобразительным средством становятся монологи Чацкого.
Монолог и диалог в пьесе часто имеют разные функции. Диалог, короткие и более пространные реплики, движет действие. Монолог словно останавливает его, позволяя не только более подробно охарактеризовать героя, но и высказать его общие взгляды на жизнь и тем самым прояснить авторскую позицию. Право на монолог в классической пьесе имеют немногие: главный герой, персонаж-резонер, иногда – отрицательный герой, антагонист главного, раскрывающий свою низкую душу.
В «Горе от ума» право на монолог получают, кроме Чацкого, Фамусов, Репетилов и отчасти Молчалин, причем их монологи носят бытовой, приземленный характер, представляя, в сущности, расширенные реплики бытового сюжета. Чацкий же в своих главных высказываниях отталкивается от быта, переходя к общим размышлениям об устройстве русской жизни и жизни вообще.
У главного героя есть три таких ключевых «идеологических» монолога, которые спровоцированы обстоятельствами, являются ответом на вызов другого лагеря и имеют свою внутреннюю тему.
Назидательный рассказ Фамусова о екатерининском вельможе, сделавшем карьеру унижением, шутовством перед императрицей («Упал он больно, встал здорово… / В чины выводит кто и пенсии дает? / Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, – нутка!»), вызывает ответное размышление Чацкого о различии «века нынешнего и века минувшего». «Прямой был век покорности и страха», – возражает Чацкий. Он уверен, что время «пылкого раболепства» осталось в далеком прошлом («Свежо предание, но верится с трудом») и на его стороне не только новое поколение, но даже новые властители: «Хоть есть охотники поподличать везде, / Да нынче смех страшит и держит стыд в узде; / Недаром жалуют их скупо государи» (д. 2, явл. 2).