Паровоз все громче и громче пыхтел. Наконец толстый кондуктор протянул машинисту путевку и приложил к губам свисток.

Вдруг откуда-то выскочил Илья Федорович и схватил его за руку.

– Стой! Кого отправляешь?

Кондуктор не успел разинуть рот, как паровоз оторвал­ся от поезда и покатил.

Несколько военных с маузерами в руках бросились до­гонять паровоз, другие окружили Илью Федоровича.

– Не подходи! – заорал Илья Федорович. – Бомбу брошу!

Военные далеко отскочили. А один из них, высокий, в черкеске, выхватил из кобуры наган и наставил на Илью Федоровича.

– Отойди! – еще раз крикнул Илья Федорович и ки­нул на платформу блестящую бутылочку-бомбу.

Сильный удар оглушил меня, и в ту же минуту что-то резануло по руке. В суматохе и крике ничего нельзя было разобрать. Я слышал только револьверные выстрелы, ви­дел, как бегут по платформе какие-то люди – военные, вольные, мужчины, женщины.

Я оказался в самой гуще убегающей толпы. На ходу я споткнулся о какой-то сундук, упал и потерял ре­бят.

Теперь уже нельзя было понять, кто в кого стреляет. Палили и сзади и спереди – из вагонов, из окон вокзала и даже, кажется, с крыш.

Ильи Федоровича нигде не было видно.

У товарного вагона я заметил Репко. Всей грудью нава­лился он на вагонную дверь, стараясь ее задвинуть. Пас­сажиры этого вагона, какие-то господа в шляпах и дамы, придерживали руками дверь изнутри и кричали:

– Что ты делаешь, мерзавец? Не смей нас закрывать! Мы не лошади!

Но Репко был сильней целого десятка пассажиров. Он задвинул тяжелую дверь, запер ее на засов и сказал:

– Посидите тут, покуда большевики придут, они вас выпустят.

Запертые пассажиры забарабанили в дверь.

А Репко бежал уже к другому вагону.

Я бросился ему помогать. Рядом с нами, будто из зем­ли, выросли Гаврик, Васька, Иван Васильевич и другие наши товарищи.

Мы разбежались по вагонам и стали дружно, с грохо­том задвигать двери, одну за другой. Перепуганные бежен­цы даже не сопротивлялись. Только из одного вагона, ког­да мы стали его запирать, вдруг высунулась рука с маузе­ром. Но Гаврик вовремя ударил по руке обрезом, и маузер полетел под вагон.

– А где Андрей? – беспокойно спросил меня Васька.

В самом деле, куда девался Андрей? Его уже давно никто не видел.

Но искать было некогда. Со стороны дежурки бежали к нам белогвардейцы с винтовками наперевес.

Впереди мчался какой-то господин в шляпе. На бегу он поворачивался к солдатам и кричал тонким голосом:

– Они мои вещи заперли! Мое семейство заперли!

– Бери их на мушку, ребята! – крикнул нам Гаврик.

Мы сразу щелкнули затворами.

Солдаты остановились. Если бы не было на платформе мастеровых, они бы, конечно, расправились с нами. Но как раз в это время состав оцепили со всех сторон депов­ские. У каждого была в руках винтовка или наган.

– Никого не выпускай из вагонов! – кричал мастеро­вым Репко. – Не давай пощады буржуям.

Солдаты и казаки постояли, постояли, а потом медлен­но повернулись и пошли обратно. Господин в шляпе бро­сился их догонять.

– Братцы, братцы! – кричал он им вслед. – Как же так? Что за безобразие! Прикажите вагоны открыть!

Но солдаты его не слушали. Дойдя до первого выхода, они, как по команде, сделали полуоборот направо и побе­жали на улицу.

Пестрая толпа офицеров и вольных будто сразу рас­таяла. Одни убежали, а другие сидели в запертых вагонах под надежной охраной.

– Идем, ребята, в поселок, – сказал нам Гаврик. – Может, и там подходящее дело найдется.

Мы вышли через подъезд на улицу. Там стояли, уткнув­шись мордами в забор, оседланные казачьи лошади. Никто их не сторожил. Видно, забыли казаки своих коней. Да и куда ускачешь теперь на самом резвом коне, если чуть ли не у самой станции, и в станице, и у моста через Ку­бань рвутся красноармейские снаряды, а во всех балках рыщут партизаны, перерезают дорогу кадетам.

– На коней, ребята! – крикнул нам Гаврик.

Мы отвязали уздечки и живо вскочили на коней. Каж­дый взял себе коня на выбор. Мне достался черный, с лы­синой на лбу и с белым кольцом на ноге.

А те кони, которые никому из нас по вкусу не при­шлись, так и остались у забора.

– Куда поскачем? – спросил Гаврик.

– К мосту! – ответил за нас всех Васька. Он лихо си­дел на своем сером пышногривом коне.

Только мы собрались в путь, из дверей вокзала выско­чил Андрей. Он посмотрел на нас и разинул рот.

– Откуда коней взяли? – спросил он.

– Бери и ты, вон там их сколько хочешь, – сказал Гав­рик и кивнул головой на коней, которые стояли у забора.

– А ты где был, Андрей? – спросил Васька.

– На паровозе. Мы с Корнелюком паровоз от кадет­ского состава отцепили и в депо отвели. Он там теперь и стоит – отдыхает.

Андрей тоже выбрал себе коня, гнедого, сухопарого, вскочил в седло, и мы помчались галопом на Кубань.

Только по дороге я заметил, что у меня поцарапана рука. Это осколком от гранаты задело. Ну, ничего, зажи­вет, если только под пулю нынче не попаду.

А пули так и жужжат кругом. У въезда на мост мы остановились.

На мосту давка.

Подводы со всяким хозяйством – с кроватями, с каст­рюлями и корытами – не давали двигаться артиллерий­ской батарее. Лошади бесились и поднимались на дыбы. Казаки, пробираясь верхом между зарядными ящиками и тяжело нагруженными бричками, стегали плетьми кого попало – и лошадей и людей.

А над Кубанью рвалась шрапнель и дождем сыпалась в воду.

И вдруг у самых орудий упал снаряд. Кто был по­ближе, кинулся к перилам, а кто и в самую Кубань прыг­нул. Другие, как подкошенные, попадали на землю – пря­мо под колеса повозок.

Снаряд так и не взорвался, а пропал из-за него не один человек. На ту сторону Кубани никто не переплыл.

Все новые и новые подводы, двуколки и фаэтоны подъезжали к мосту.

– Гляди! – крикнул мне Васька.

В лаковой коляске сидели двое мужчин. Один из них был рябой и горбоносый атаман, а другой – станичный му­комол, Иван Матвеевич Дериземля. За коляской тянулись тачанки, а за тачанками – опять артиллерия.

– Эх, нельзя этих гадов живьем отпустить, – сказал Андрей, поднимаясь на стременах. – Красные, видно, уже станцию берут. Слышите, какая там трескотня? Надо бы задержать.

– А как задержишь? – спросил Иван Васильевич.

– Так, – сказал Андрей и выстрелил в атамана. Он так и плюхнулся с коляски на мостовую. – Через Кубань переправимся и в лоб ударим. За мной!

Андрей стегнул своего коня и погнал его берегом к пе­рекату. Мы поскакали за Андреем. Берег у переката кру­той, каменистый. Кони так и царапали камни копытами, спускаясь к реке. Но вот уже конь Андрея широко расплес­кивает ногами воду. Мы тоже не отстаем. Лошади дохо­дят до глубокого места и, отдуваясь, пускаются вплавь. И вот наконец берег – низкий, пологий, с молодым кустар­ником. Мы пробираемся сквозь кусты и скачем к мосту.

– Заряжай! – кричит Андрей.

До моста еще далеко, но мы слышим какие-то выстре­лы, и отдельные, и пачками. Стреляют с этой стороны мо­ста – в лоб кадетам. Кто-то, видно, переправился через Кубань раньше нас.

Подъезжаем поближе – чуть не у самого моста лежит цепь.

– Да ты смотри, они в шлемах – в буденовках. Крас­ноармейцы это! – кричит Гаврик, обогнав нас.

Да, это красноармейцы. Они лежат на земле, прижимая винтовки, а у пригорка в лесу фыркают их лошади.

– Вы куда? Кто такие? – крикнул нам с земли крас­ноармеец, крайний в цепи.

– Свои, большевики! – ответил Андрей, осаживая коня.

– Ну, ложись, если так, – сказал красноармеец.

Мы спешились, легли рядом с красноармейцами. У них были длинные винтовки, а у нас коротенькие обрезы.

С правого фланга раздалась команда:

– Пли!

Мы вместе со всеми ударили по мосту. Раз, другой, тре­тий… Сначала с моста отвечали беспорядочными выстрелами, а потом пальба утихла, и вдруг вся ярмарка, запру­дившая мост, повернула назад, к поселку.