Как только мы пришли к монастырю, Замула вступил В отряд, чтобы защищать свой родной лес. Он знал, что противник идёт следом за нами и что мы намерены принять здесь бой. Пришлось зачислить в отряд и кое-кого из здешних «пещерных партизан», оказавшихся сыновьями наших бойцов.

Вижу — шныряет по шалашам какой-то незнакомый мальчуган лет четырнадцати, кого-то ищет. Спрашиваю:

— Чего тебе?

— Батьку шукаю.

— А ты кто такой?

— Иван Иванович Черняк.

— Что же ты, Иван Иванович, тоже в партизаны собрался?

— Чего мне собираться? Мы с Замулой давно уже здесь в лесу базируемся.

После появления этого Ивана Ивановича всех подростков в отряде стали величать по имени и отчеству, и они сами себя так величали.

Взорвав мосты на Сейме в районе Ворожбы, наши [73] группы подрывников с боевым прикрытием ушли на главную железнодорожную магистраль, а основные силы Путивльского отряда, оставаясь на месте, отвлекали войска противника на себя. Уже 3 июля все сёла вокруг Новослободского леса были заняты немцами и мадьярами. Противник стянул сюда три полка.

Кольцо вражеского окружения оказалось таким плотным, что связные, посланные нами ночью через болото в братские отряды, вернулись назад, нигде не сумев проскочить. Немцы, заняв гарнизонами разбросанные по торфяникам посёлки рабочих, стерегли все проходы через болото. Послали ещё несколько пар связных, и только одной из них удалось топким участком болота по горло в воде и грязи пройти в темноте незаметно мимо немцев. Это было уже в ночь на 6 июля, после двухдневного боя с противником, наступавшим на Монастырский лес с трёх сторон.

Рассчитывать на то, что одному нашему отряду удастся своими силами прорвать кольцо окружения, нельзя было. Мы надеялись на помощь братских отрядов. Но противник это учёл и выставил в их сторону сильный заслон. Видны были танкетки, курсировавшие далеко на возвышенности севернее Новой Слободы и за болотом. Эти танкетки, не принимавшие участия в наступлении, тревожили нас больше всего.

6 июля с утра противник под прикрытием артиллерийского огня ворвался в лес и начал быстро продвигаться вдоль центральной дороги со стороны Линово к монастырю. Одновременно он прочёсывал опушки. Группа Карпенко, занимавшая оборону по опушке против Линово, сразу же оказалась в тылу противника. Отрезана была и отдалённая от штаба группа Деда Мороза. Окружив эти группы, засевшие в чаще мелколесья и кустарника, мадьяры по центральной дороге приблизились к шалашам штаба, стоявшим на склоне монастырской горы. Их отделяла от штабных шалашей только небольшая лесная ложбинка.

Штаб прикрывали одна боевая группа и комендантская команда — несколько десятков бойцов во главе с Базимой. Они окопались возле самых шалашей. Там был молодой дубовый лес, он весь просматривался, а деревья насквозь простреливались. За ними стояли обозы, теснившиеся всё ближе и ближе к монастырской ограде, за вековые дубы. Под этими же дубами лежали раненые. Противник пытался зажать нас на этой горе, нависшей над болотом, и уничтожить артиллерийским огнём. Из Новой Слободы и со стороны [74] рабочих посёлков немецкая артиллерия непрерывно била по монастырю. Разбитая снарядами колокольня осыпалась от сотрясения. Весь двор был завален кирпичом.

Под монастырской кручей на дороге, проходящей краем болота, завязалась рукопашная схватка. Группа партизан, занимавшая здесь оборону, пошла в контратаку, чтобы отбросить отряд мадьяр, пытавшийся обойти низом центр нашего сопротивления, ударить во фланг и прорваться к ограде монастыря. В этой рукопашной схватке геройски погиб хозяин Новослободского леса лесник Замула.

Положение уже было такое, что обоз пришлось втягивать за ограду, хотя артиллерия противника крошила там всё. Тяжело раненые переползали с места на место, ища какого-нибудь уголка, защищённого если не от снарядов, то от разлетавшихся повсюду осколков кирпича.

Раненые готовились к рукопашной — все, кто ещё в состоянии был держать в руках оружие, встали у проломов ограды. Казалось, что не остаётся ничего больше, как драться здесь до последнего человека. Нельзя было уже рассчитывать, что братские отряды успеют притти на выручку.

Целый день по всей изрезанной оврагами площади леса происходили самостоятельные, изолированные одна от другой схватки. Бойцы, расстрелявшие все патроны, вырывали оружие из рук немцев и мадьяр и продолжали драться.

С наступлением темноты к монастырю стали прорываться партизаны с отдалённых участков леса. Последним вырвался из окружения Дед Мороз со своей группой.

Весь отряд собрался на монастырской горе, люди изнемогали от усталости. Три дня они ничего не ели, не пили, не отдыхали. Они могли бы ещё продержаться, но патронов уже почти не оставалось. Это всегда было самое страшное для нас.

Что будем делать завтра, если за ночь братские отряды не помогут нам прорвать кольцо окружения? Я знал, что этот вопрос у всех на уме, но вслух его никто не задавал. В трудных случаях люди рассуждали про себя так: раз мне тяжело, значит, всем тяжело, о чём же тут разговаривать? А в те дни, когда мы дрались, окружённые в Новослободском лесу, на фронте немцы рвались к Дону и Волге. И если мы в такое время отвлекали с фронта несколько полков противника, одного сознания этого было для наших партизан вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своей судьбе. Когда дерёшься в таких условиях, в каких приходилось [75] драться нам, и знаешь, что на фронте происходят решающие события, особенно ясно чувствуешь, что твоя судьба — капелька в судьбе советского народа.

Вечером, когда все собрались на монастырской горе, мы услышали вдруг ружейно-пулеметную стрельбу за болотом, в тылу противника, и прежде чем мы поняли, что это пришли к нам на помощь братские отряды, оттуда же, где вспыхнула стрельба, донеслось пение. Стрельба была ясно слышна, а пение едва-едва, как будто стреляли близко, а пели где-то очень далеко. Что-то в этом пении мне сразу напомнило годы гражданской войны, Царицын, Каховку, Перекоп. Только потом уже я уловил родной мотив «Интернационала» и невольно стал подпевать: «Это есть наш последний и решительный бой». Бывает так, случается с тобой что-то, и кажется тебе, что много лет назад происходило то же самое. Вот такое чувство испытывал я тогда. Как будто бы 1919 год, и я — красноармеец, только что вступивший в партию большевиков.

То, что произошло, похоже было на сказку. В темноте с пением «Интернационала» бросившись в атаку, наш братский отряд конотопцев обратил в бегство танкетки, выставленные противником в качестве заслона по ту сторону болота. Конотопцы заняли рабочий посёлок, расположенный против монастыря. В кольце окружения Новослободского леса была пробита брешь, в нее мы и проскользнули под покровом ночи. Рассвет нас застал уже далеко от монастыря, на дороге, проходящей другой стороной болота. Из низины нам было хорошо видно, как на освещённой утренней зарёй возвышенности у Новой Слободы какая-то колонна противника развёртывалась в цепь для наступления на лес. Наша колонна, растянувшаяся по совершенно открытой дороге, тоже была как на ладони перед противником. Но взоры мадьяр были прикованы к лесу, ни один не взглянул в сторону болота. Мы прошли незамеченными.

Отсутствие боеприпасов не давало нам возможности продолжать борьбу в этом районе, наводнённом регулярными частями противника. Решено было двигаться обратно в Старую Гуту. Наши подрывники тем временем сделали своё дело на железной дороге. Пока мы отвлекали на себя противника, они пустили под откос в районе Ворожбы ещё два воинских эшелона, один из них с танками.

Мы поджидали возвращения подрывников в Казённом лесу за селом Бруски. Это километров 15 от Новой Слободы, на границе Курской области. Здесь мы узнали о [76] страшном злодействе, которое совершили немцы и мадьяры в Новой Слободе и окружающих её деревнях. Обнаружив, что партизаны исчезли, ни в монастыре, ни в лесу никого нет, они вернулись в Новую Слободу и стали уничтожать в отместку мирных жителей. Гитлеровцы, как бешеные, бегали по дворам, хатам, стреляли из автоматов направо и налево, швыряя гранаты в окна, подвалы, сараи, закалывая детей кинжалами. В течение может быть получаса было убито 700 стариков, женщин, детей. Потом на всех убитых, в том числе и на грудных младенцев, был составлен поименной список, как на расстрелянных партизан. Этот список немцы и мадьяры увезли с собой в доказательство того, что отряд Ковпака уничтожен. Так эти подлые трусы боролись с партизанами.