Хонор измерила дочери температуру, заглянула под повязку, осмотрела рану, проследила, чтобы Агнес поела и выпила побольше воды. Два дня назад был врач, и Хонор с радостью услышала, что девочка записана на магнитно-резонансную томографию.
— Болит? — спросила она.
Агнес сделала отрицательный знак.
— Головокружение было сегодня?
Она опять затрясла головой, гладя Сеслу.
— И вчерашней дрожи не было, когда ты испугалась, что судороги повторятся?
Агнес передернула плечами.
Хонор вздохнула.
— Слушай, я знаю, ты считаешь свое молчание чем-то вроде молитвы, стараюсь уважать твою веру. Проблема в том, что мне действительно надо знать, как ты с разбитой головой себя чувствуешь. Если не хочешь сказать ради себя, скажи ради меня, облегчи мне душу. Объясни, как ты?
— Хорошо, — беззвучно пошевелила губами Агнес.
Мать положила руку на плечо дочери, которая сидела у окна с Сеслой на руках и смотрела в поле, тянувшееся к той стене, где все и началось. Зазвонил телефон, Хонор сняла трубку.
— Слушаю.
— Здравствуйте, миссис Салливан. Это Брендан. Можно поговорить с Агнес?
Она взглянула на дочку.
— Удачное совпадение, Брендан. — Услышав его имя, Агнес встрепенулась. — Она как раз тут сидит.
Хонор надеялась, что звонок Брендана заставит Агнес заговорить, но та лишь отрицательно качнула головой.
— Извини, — продолжала Хонор. — Она действительно здесь, но по вторникам не разговаривает. Сегодня как раз вторник.
— Ну, ладно, — рассмеялся он. — Пускай не разговаривает, только слушать-то может?
— Может, — подтвердила Хонор, заметив, как вспыхнули глаза Агнес.
— Не могли бы вы передать ей трубку?
— С удовольствием. — Она протянула дочери трубку, схватила свой рабочий халат и направилась в мастерскую. Агнес же просто сидела, прижав трубку к уху, молча поглаживая другой рукой Сеслу.
В студии Хонор сразу шагнула к мольберту, открыла палитру, пристально разглядывая картину. Решила поработать над глазами Джона. Они слишком спокойные, а в ту ночь она помнит дикий пламенный взгляд. Лишь взялась за дело, сердце заколотилось.
Тук-тук-тук… доносилось из-за холма, где на берегу работал Джон. Звон металла по камню отзывался у нее в ушах. Он уже разбил валун, а теперь создает произведение искусства. Можно только гадать, какая получится в результате парящая, ошеломляющая композиция.
Она работала над своей картиной, касаясь кистью глаз Джона. Голубой мазок обострил взгляд, но этого мало. Голубой слишком мягкий — она нанесла мастихином черную точку. Взгляд утратил ясность — мазок слишком длинный. Ни одна картина никогда точно не отразит дух ее мужа. Хонор старалась снова и снова. Если бы на холсте удалось выразить его страсть. Похоже, секрет кроется в глазах. Чистый цвет, прямой взгляд, отражение неба… Он столько видит в окружающем мире, но ему этого мало. Всегда хочет увидеть больше, побывать повсюду, ко всему прикоснуться, принести домой к Хонор.
Как Реджис сказала? Он наполнил мир красками… Правильно. Джон вдохнул в нее жизнь. Слушая, как он долбит камень, она чувствовала близость, родство с ним. Он неподалеку, преображает своей художнической силой их собственный берег, превратив валун в груду осколков.
Хонор содрогнулась, глядя в написанные ее рукой глаза. Вот в чем дело. Ее муж — блистательный скульптор, фотограф, — нашел собственный способ познания и изображения мира, предусматривающий уничтожение валуна за одну ночь. Это тоже Джон.
Заслышав шаги на мощеной дорожке, Хонор отвела глаза от картины и увидела стоявшую в дверях Берни, пристально смотревшую на нее. Черные одежды в пыли, видно, только спустилась с полей. Однако в руках у нее был конверт, значит, заходила к себе в кабинет.
— Ты что? — с тревогой спросила Хонор.
— Ничего.
Берни вошла, щурясь в просторной ярко освещенной комнате. Хонор, косясь на мольберт, потянула ее к креслам у окна.
— Что тебя сюда привело? Хочешь чаю со льдом?
— Конечно. Я была на винограднике, очень хочется пить.
Хонор направилась к маленькому холодильнику, вытащила пластиковую бутылку, налитую утром, наполнила два высоких стакана, один протянула золовке.
— Шиповник, лимон, апельсиновый сок, свежая луговая мята, бутылочка имбирного эля, — объяснила она.
— Рецепт моей матери, — кивнула Берни, потягивая напиток. — Ничего нет лучше в летний день.
— Возвращает нас в детство.
— Пожалуйста, не надо, — отмахнулась Берни. — Мне на сегодня хватит воспоминаний.
— Говорила с Джоном?
— Нет. С Томом.
Хонор охнула, видя, как она опустила голову. Возможно, в молитве, но когда подняла ее, глаза горели.
— Наш старый друг Том иногда забывается. Не учитывает, что время и люди меняются. Забывает, что я принесла обеты, а он у меня служит.
— Наверно, верит, что друзья остаются друзьями, — заметила Хонор.
— Не обязательно.
— Что ты имеешь в виду?
— Если бы друзья оставались друзьями, вы с Джоном сейчас были бы вместе. Всегда были лучшими друзьями.
— Все мы были ими. Мы с тобой были лучшими подругами раньше, чем я влюбилась в твоего брата. И Джон с Томом, прежде чем Том влюбился в тебя.
— Мы с тобой по-прежнему лучшие подруги. По крайней мере я на это надеюсь. — Берни нежно улыбнулась, за что Хонор была ей благодарна.
— Я очень рада, Берни. Спасибо.
— Ну, тогда расскажи, как подруга подруге, что происходит между тобой и Джоном.
— Я тебя не понимаю.
И тут Берни превратилась в сестру Бернадетту Игнациус, мать-настоятельницу, которой боятся ученицы, ибо она все знает, все видит, хочет, чтобы все соответствовали высочайшим стандартам. Склонила набок голову, прищурилась, не отводя глаз, пока Хонор не сдалась.
— Я его слышу, — сказала Берни.
— Знаю.
— Он не просто разбивает камень. Он заявляет о своем присутствии. Не хочет, чтобы ты забыла о его возвращении.
— Как я могу забыть? Что ты хочешь от меня услышать? Это тяжело.
— Да, — кивнула Берни, — верю. Иначе быть не может после того, что тебе довелось пережить.
У Хонор перехватило дыхание.
— Знаешь, что мне Реджис недавно сказала?
— Что?
— Агнес хочет, чтобы ей явилось видение. Как думаешь, откуда у нее такая идея?
— Хороший вопрос, — кивнула Берни, протерла очки, поднялась с кресла, отряхнула рукава и длинную черную юбку, поправила плат и подошла к мольберту, рассматривая картину.
Хонор тоже увидела ее глазами Берни: мужчина в джинсах, дубленом пиджаке, с сильными руками, страдальческим взглядом склоняется над ребенком. Она сознательно размыла черты — может быть, это Агнес, а может быть, Реджис. Вокруг океан, холмы, скалы. Каменные стены вдали и зелень напоминают Ирландию и берег Коннектикута. На стене сидит Сесла, белая кошка с зелеными глазами.
— Это Джон, — молвила Берни.
— Да.
— И Сесла… И кто-то из девочек…
Хонор кивнула. Берни взглянула ей в глаза. Она увидела в них страдание, боль, почему-то уверенная, что к ним с Джоном это отношения не имеет. Берни протянула конверт. На лицевой стороне паутинное изображение песочного замка у кромки воды… вдали из волн поднимается морское чудовище.
— Не надо от всего отказываться, — сказала Берни.
— Слушай…
— Важно сделать выбор. Я это понимаю, как никто другой. Перечитай письмо, которое мне написала когда-то, посмотри, помнишь ли ты мои слова. По-моему, помнишь. По крайней мере не думаю, будто забыла.
— Берни, тебе никогда в голову не приходило, что ты ошибочно истолковала видение? Что оно хотело сказать тебе что-то другое?
Хонор будто ударило током при воспоминании о том дне, когда Берни ей рассказала. Тогда волосы у нее встали дыбом, особенно когда ей стало ясно, что это означает для Тома, для всех.
— Разумеется, я могу ошибаться. Как все. Перечитай письмо. В молодости мы были гораздо умнее.
Держа в руке конверт, Хонор обняла золовку. Конечно, она помнит, знает, даже не прочитав ни слова. Обнимая Берни, думала о том выборе, который они обе сделали. Ничего нет рискованнее любви, думала она, слыша, как Джон крушит камень.