— Вожми хошь медведей-то! Кошолапых прихвати с шобой! — кричит сверху деда Посух, прыгая по палубе. Его почти не видно за высоким бортом, только соломенная шляпа мелькает.

Нет, я пойду один. Данька нащупал на поясе кожаную мошну: внутри еще остались магические зелья. Вытащил подмокший мешочек с сушеной петрушкой… ух, сладкий запах! И сразу — гляди! — закипела вода вокруг струга! Что это? Кто-то часто-часто, нежно-требовательно застучал снизу в днище… Наркоманки. Это они. Хорошо. Здесь много, очень много травы! Я отдам вам всю.

С одним условием: мне нужен Хлестаный.

Данила разжал пальцы: зеленоватый порошок густо просыпался в воду за бортом струга. Вспузырилось, закипело — сдавленный писклявый хохот послышался в шуме бурлящей воды… Слушая, как невидимые тени дерутся за наркоту, Данила напряженно улыбнулся. Быстро схватил весло — сделал первый гребок…

И понял, что волшебная петрушка сработала. Челнок затрещал и стремительно пошел против течения.

III

Русалицы не обманули Данилу. Он бросил весло: струг скользил сам собой… Через час вдали над густым кустарником показался слабый дымок, едва различимый в звенящей солнечной лазури. Челн нырнул в узкую гниловатую протоку — внешне она казалась обмелевшей и затхлой, и вдруг — за шелестящей, плачущей завесой ивняка открылся проход! Кусты раздвинулись… Данька внутренне ахнул: настоящая лагуна, только пресноводная! Небольшое озерцо, спрятанное меж двух лесистых холмов — широкая спокойная вода, и на воде…

Десятки кораблей. Колышущийся лес мачт. Ровный треск бортов, скрип уключин — дюжины лодок снуют у дальнего берега, двадцать или даже тридцать крупных суден — поджарые разбойничьи ушкуи под пестрыми парусами, несколько пузатых лодий — по-видимому, захвачены у купцов…

А на берегу, возле кораблей — настоящий город, разбойничий табор. Пузыри оборванных шатров, парусиновые тенты хлопают на ветру, клубится грязная бахрома — дым стелется по земле, и песок летит в лица, в чаны с похлебкой; среди дыма и песка мелькают темные фигурки проворных людишек — бритые затылки стожаричей, темные кудри южан, нечесаные космы мохлютов. Копья торчат из земли, рыболовные мрежи подсыхают на солнце, дробный перестук топоров разносится окрест… Лагерь разбойничьей сволочи, отчаянной влажской сарыни. Несколько сот беглых ублюдков — и ни одной женщины.

Только одна пленная девушка, властовская княжна Рута.

Данила стиснул зубы. Все просто: вон на холме среди костров темнеет роскошный шатер — восточная вышивка, толстые шелковые кисти бьются на горячем ветру. Видимо, шатер трофейный. Видимо, это и есть ставка разбойничьего главаря Стыри.

Проклятие, как жаль волшебного перстня! Данька уже привык к хладному черному камню на пальце; привык к восхитительному ощущению защищенности, которое дарил ему послушный слуга с железным клювом и острыми лезвиями крыл. Именно сейчас стальной ворон мог весьма пригодиться Даниле. Но — страшный, на мертвую муху похожий перстень Свища — исчез. Видимо, его случайно сорвали в драке на палубе коча. Если я вернусь на корабль, я его поищу.

А я вернусь.

И поверь мне, Хлестаный: сейчас я обойдусь без железного ворона.

Пальцы немного дрожат. Данька снова распутал завязку на кожаной мошне, где хранились туески и мешочки с зельями. Итак, сегодня придется пользоваться нетрадиционным оружием. Вот серебристый, колючий порох железняка в багряном мешочке — нюхать нельзя, опасно! — найден, помнится, в кармане убитого Скараша. Крупные бледные цветы одоленя, собранные и засушенные жиробрегским травником Суковатом — шесть кун за три жмени в зеленом кисете — тоже пригодятся.

У каждого мешочка есть длинные завязочки — можно обвить вкруг запястья и притянуть узлом… Теперь на левой руке Данилы болтаются четыре разноцветных кисета с волшебной пылью. Оружие не хуже боевого кистеня.

Рута, девочка, держись. Братец приближается; плохие дяди будут наказаны.

Он стянул влажную рубаху через голову — впервые подставил солнечным лучам крупную белую спину: никакого загара, он всегда носил кольчугу. Остался в одних портах. Поднял со дна лодки красивый Стырин кинжал: помедлил секунду и — осторожно взял клинок в зубы; стиснул челюстями прохладное кривое лезвие. Так удобнее плыть.

Тихо скользнул в воду.

Ну, поехали.

Раз-два, размеренно забило в груди; это музыка страха и наглости. Какой веселый холод в сердце! Какая сладкая тяга в плечах! Он плыл, широко загребая руками, и шумно дышал, и почти улыбался — впрочем, разве можно назвать улыбкой саблезубую гримасу мужика, держащего в клыках сорочинский кинжал? Он не прятался. Раз-два, еще мощный гребок длинными ручищами. Плыл прямо на лагерь, не скрываясь от дозорных бандитов, маячивших на песчаной косе. Вот поравнялся с кораблями, вот обогнул старенький ушкуй с обломанной мачтой. Пожилой ярыга на корме проводил Даньку долгим взглядом — сплюнул дважды, почесал ребра и промолчал.

Дозорные не молчат. Косматый часовой с тощими кривыми ногами схватил топор и глядит злобным гоголем. Его косоглазый напарник торопливо прилаживает стрелу на размочаленную тетивку. «Кто таков?! Откудова?!» — хрипло орут с берега. Данька плывет прямо на них. Данька молчит. Разве может отвечать на вопросы мужик, держащий в зубах сорочинский кинжал?

— Гэй! Стой! — хрипит кривоногий, неуверенно шагая вперед. — Кто тама плещет? Как звать?

А никак не зови, не надо. Красиво выгнув долгую белую спину, Данька ныряет в глубину — только задница в темных портах мелькнула на поверхности и тут же спряталась. Буль-буль, бурлит зеленая вода. Данила плавает быстро.

Хоп! Вынырнул у самого берега! Прыгнул на мелководье, выплюнул из пасти кинжал, ловко подхватил в левую руку… фррр-ррр! Брызги с мокрых волос! Холодным серебром, по-рыбьи мигает кривое лезвие. И видно, хорошо видно, как испугался кривоногий часовой.

— Гэй! Что-то харя мне твоя неведома… С какого ушкуя?! Кто твой вожак?!

Данила с улыбкой прыгает вперед. Ах! Разбойничий часовой угрожающе замахивается топором; его косоглазый напарник вскидывает лук…

— Бесполезно, косой. Все равно промахнешься, — рычит Данила, страшно прыгая по песку. Еще метров тридцать, и можно кинжалом…

— Стреляй! — хрипит кривоногий в совершенном ужасе. — Это чужой! Бей его, бей!

Косоглазый, уже желтый от страха, тянет ноющую тетиву. «Стрела дрожит; сволочь выстрелит не сразу, секунды через две-три», — проносится у Даньки в голове. Ну — теперь кто первый…

Гранаты к бою. Резко вильнув вбок, Данила оборвал с запястья маленький багряный кисет. Завязка лопнула со звоном — будто чеку сорвали. Мешочек с волшебным ароматным порохом тяжело залег в ладонь. Настоящая психотропная бомба. Кратко замахнувшись, Данька метнул ее — под ноги дозорным разбойникам. Успел заметить, как маленький кисет упал на песок, выпуская тонкий хвост серого дыма — пуфф! едва заметный бурунчик колючей пыли взметнулся-закружился…

Злобно улыбаясь, Данька прыгнул вперед и упал.

Вовремя. Стрела пробила небо над головой и с лютым шорохом унеслась за спину, назад, к воде.

— А-а!!! Мимо, кости-пакости гнилые! Мимо! — яростно заорал кривоногий вор. Данька, сплевывая песок, поднял голову… Волшебная граната разорвалась и уже действовала.

— Заткнись, навозник! — зашипел в ответ косоглазый, скаля крупные желтоватые зубы. — Надоел ты мне!

— Лучник хренов! Мертвяки в забрало! Попасть не мог! — Первый часовой, кажется, совершенно позабыл про Даньку. Раздраженно хряпнув топором по воздуху, кинулся к косому напарнику. — Кривозоркий леший! Матка-поганка!

— Что? Что ты бредишь?! Ах ты, мохлютина злая… — простонал лучник: отбросив лук, пошел навстречу, засучивая рукава. — Я тебе втолкую!

Темно-серый бурунчик с легким свистом танцевал над песком. Оба дозорных, сцепившись, уже тонули в нем — магическая пыль поднялась выше пояса.

Вот так мы снимаем часовых, ухмыльнулся Данька. Бесшумно поднялся с влажного песка и, пригибаясь, побежал мимо дерущихся бандитов, стараясь держаться подальше от вонючего облака. Железняк — лютая трава, гнилая. Одна щепоть колючего порошка превращает старых приятелей в злобных недругов. Правда, действует не на всех. И ненадолго…