Прикрыв на мгновение корявый рот, старуха глянула на меня исподлобья — сквозь жидкие пряди волос. Оторвавшись руками от корчалистого пня, она сделала осторожный шаг вперед, слегка пригибаясь к земле и вытягивая шею снизу вверх. Будь я проклят: в латунных глазках мелькнула насмешка…

— И помни: коли изменишь Корчале, не продохнуть тебе на земле более трех дней! На третью ночь… удавит тебя змеица! Змеичка-сребряничка… А-хх-ха-ха!

Я тронулся к выходу, оставляя даму-медиум наедине с ее немудрящей старческой радостью (еще бы! — самого Берубоя удалось поработить!). Металлическая цепочка на шее так леденила грудь, что приутихла даже горячая пульсация боли в нефункциональном плече. Кстати говоря, необходимо бы обратиться в местную поликлинику — пускай хоть кровь остановят, что ли… Течет ведь, однако.

— Сокольнику велит Корчала порану твою излечити! — словно прочитав мои мысли, прохрипела вослед милая старушка, улучив момент между приступами астматического смеха. — Сокольника отдает Корчала тебе в услуги, да повелеваешь ему! А ныне ступай! Сыщи сапог Корчале, сыщи-и! А-х-ха-хха-кха!

— Будь здорова, не кашляй, — хмуро сказал я, прощаясь. — Говорят, детский «Панадол» очень помогает, когда грудная жаба давит. Три-четыре упаковки в один прием — и хворь как рукой. Ну, пока, моя старушка. Жди меня, и я вернусь.

Глава восьмая. И он вернется, как обещал

Потрогав зачем-то мертвую змейку на шее, я стал удаляться—а Сокольник, радостно перескакивая кочки, уже бежал навстречу. Он был без доспеха, в огромной — до колен — белой рубахе, клубившейся на бегу. Рубаха была чистая и сухая — я с ожесточением покосился на свои боевые подштанники, испятнанные кровью и глиной.

— Жила сказал, будя ты теперь десятник? — вопросительно улыбнулся он, подбегая. — Будя ты теперь мне вожак? Верно ли, Берубойко?

— Абсолютно, — произнес я голосом десятника, медленно привыкая к новому званию, а заодно и к новому имени. Определенная деталь метнулась в глаза: череп воинственного подростка был, оказывается, гладко выбрит. Теперь, в отсутствие шлема, он загорал в солнечных лучах. Любопытно: это придавало парню тайное сходство со средневековым запорожцем или даже с неонацистским скинхедом.

— О-ох!.. — Сокольник вдруг едва не поскользнулся, отшатнувшись от моей змейки, взблеснувшей на груди. — Ты что… крепость Корчалину принял?! На себя?! Ты… да ты же раб теперь, ты же…

— Сделай легкий вдох, — посоветовал я и тут же удивился:

Сокольник, немедля подавив на лице следы эмоций, затих на полуслове, напрягся — и шумно вдохнул обеими ноздрями. Парниша честно выполнял мой приказ. — потому что я был десятник, а он — простой солдат. — Теперь слегка взмахни руками и представь, что ты — птичка, — продолжал я, любопытствуя, как далеко зайдет Сокольник в добровольном акте послушания. — Маленькая и зеленая птичка. На большой и желтой тропической ветке. Ме-едленно, очень медленно выдохни через нос…

Сокольник стал выдыхать через нос, а я понял, что именно такой подчиненный мне и нужен.

— Еще раз взмахни руками… — мой голос дрогнул, — и попытайся больше не дышать. Если можешь, останови сердце.

Осознав, что сердце Сокольника скоро остановится, я поспешно скомандовал «вольно». И тут же вспомнил кое-что важное: в изгрызенном плече по-прежнему полыхало и болезненно кипело.

— Рядовой Сокольник! У меня плечо побаливает. Надо бы излечить.

Рядовой радостно закивал и побежал куда-то вбок. Вскоре он вернулся, удерживая в руках нечто мягкое и желеобразное, завернутое в совершенно кровавую марлю и сочившееся алыми каплями.

— Эво — калинов сок! — возбужденно доложил он, с размаху плюхая сгусток лечебной слизи в бруснику.

Я брезгливо склонился над красноватой кашицей, расплесканной по густому мху. Среди сочной калиновой мякоти розовато попадались крошечные кусочки непромолотых косточек. — от снадобья шел горячий горьковатый пар.

— Калинов сок — вышнее лечение для пораны! — гордо продолжал Сокольник. — Зараз я тебе в плечо-то вмажу, и в срок заживешь по-новому, безбольно!

— Я тебе вмажу, смотри у меня! — угрожающе насупился я и подозрительно попросил инструкцию. Что, если данное средство не отрекомендовано Минздравом и может нанести вред организму? Аллергические высыпания на коже, головокружение, сонливость, задержка месячных — кому это нужно? Мне это не нужно. Мне нужна инструкция.

Инструкции, повторяю, не было. Пришлось довериться природной умелости рядового Сокольника и подставить ему опаленное тело. Вязкая горячая кашица въедливо набилась внутрь раны, нестерпимо и радостно выжигая болезнетворные бактерии. В плече защекотало сразу в пяти местах: «Эх, раззудись плечо», — вспомнил я древнюю богатырскую речевку и прижал челюсти друг к другу.

Калиновое желе обладало удивительным свойством: будучи вмазанным в тело, оно немедленно начинало загустевать, схватывая края раны на манер густого резинового клея. Я физически ощутил, как прихлынула к залепленной ране свежая кровь… «Новое лекарство „Калинов Сок“ — рекомендации лучших медиков Европы! Спрашивайте в аптеках вашего города!» Ядовитая пульсация в плече превратилась в яростное игольчатое покалывание — но покалывало как-то по-доброму, по-русски, с надеждой на лучшее. Умиленно посмотрев на лысый череп Сокольника, склоненного над моей раной (он обматывал плечо куском тряпки, пропитанной алым соком), я подумал, что, вернувшись в родной XX век, открою, пожалуй, собственное дело. Буду калиновым соком торговать — лечить крупных мафиози, изувеченных в контексте управления страной.

— Ну и вот, ну и добро! — удовлетворенно сказал Сокольник, затягивая узел и откидываясь чуть назад. — Теперво погоды две-три погодить — и попутно можно дивов бить, како встарь бывало!

Я скромно усмехнулся. Вспомнил, как готовно занялась от моего факела мохнатая мартышка в Куруядовом подземелье… А по кочкам уже приближался десятник Жила — слегка сутулясь и рефлекторно, хваткой законченного боевика, удерживая в пальцах правой руки рукоять меча, бившегося на бедре с каждым шагом.

— Добро здравити се, — негромко сказал он, наклонив свою голову, по-прежнему охваченную помятым шлемом. — Поклон тебе, десятник Берубой.

— И ты держись, десятник Жила, — ответил я, благодарно вспоминая шильце, вовремя выпавшее из недобрых пальцев.

— Не взогневай, десятник Берубой! — Охотничьи глаза Жилы непривычно сжались. — Не дает тебе Корчала лошадей… Мол, все на дело уведены… Не плачь: однако сребро тебе послала.

Я почувствовал в ладони бодрящий холодок тяжелого металла — веский продолговатый слиточек.

— Это тебе на пишу и храну, — пояснил Жила и вдруг добавил: — Сокольничка моего пожалуй, добрый десятник! Не тоскай его на кровь, а? Малек еще…

Я внимательно посмотрел на Жилу. Тяжко сдавил челюсти, напряг выражение лица и слегка запрокинул голову к небу. В республиканском небе высоко стояло республиканское солнце. Вот таких, простых наших мальчиков приходится гнать на войну, в мерзлый окоп, под дуло сепаратистов. А все потому, что в далекой столице в теплых квартирах и длинных лимузинах водятся гнусные ястребы, подлые представители военщины. Партия войны, зловещая национал-патриотическая хунта требует крови. А я, простой полевой командир, должен посылать этих шестнадцатилетних вперед, под пули, снаряды и базуки. Но — значит, так надо. Таков приказ, а я присягал президенту.

— Ну-ну, десятник Жила! — Я предостерегающе положил руку на левый погон боевого коллеги. — Это не я посылаю мальчиков на дело. Это все указ президента.

И, резко обернувшись к молодому синеглазому бойцу в белоснежной рубашке, строго скомандовал: «Рядовой Сокольник, смирно! С левой ноги на правую марш!» — рядовой троллея в путь, и я последовал за ним.

Следуя, я все думал, кого напоминает мне этот бритый пацан. Когда мы прошли километра полтора, я понял. Белая футболка сидела на нем совсем по-западному, мешковато свисая почти до колен — еще минута, и появятся цветные пляжные трусы, роликовые коньки и бейсбольная кепка козырьком на затылок. Кроме того, парень был замечательно туп и послушен — как и подобает молодому североамериканцу из какого-нибудь бойскаутского клуба в городке Озаркс, штат Арканзоу. Даже бритый затылок не мешал ассоциациям: передо мной вовсе не рядовой Сокольник, а волонтер американской армии Джим Скольник! Еще вчера он был пацифистом и рассекал серфингом волну, а сегодня президент сказал: «Россия», и Джим пришел в Россию. Джим взял с собой любимую песету группы «Ганз’н’Роузис», надел пятнистые высокие ботинки и пришел в Россию. Демократия есть демократия. Президент имеет право сказать все, что хочет. Сказал: Гаити, и мы идем по Гаити. А теперь сказано: деревня Санда, и мишн скоро будет аккомплишд [82].