Мертвый Гусята вдруг надсадно кашлянул в траве и, жутко сморщив рожу, открыл глаза. Данила вздрогнул, но тут же расхохотался — протянул руку и вытащил нож из тесной прорехи в кольчуге: лезвие прошло вбок, не оставив на рябой коже даже царапины!
— Ты чего разлегся, мужик? — сощурился Данила, играя ножиком в пальцах. — Никак помирать собрался?
— Ой, уж не ведаю… Чего-то в голову вступило — ну, думаю, кончина пришла! — Покашливая и потирая горло узкой ладонью, лучник приподнял голову и тупо оглянулся: — А где хлопцы?
— До хаты ломанулись: обедать пора! — Данила спрятал ножичек. — Хотели тебя будить, да пожалели: нехай спит брат Гусятка… Как горло — не болит?
— Темя болит — видать, с коня упавши, нелепо главою преткнулся, — пожаловался Гусята. — Никак ты меня низверг?
— Так получилось. Я сожалею. Однако уж больно ловко вы меня кнутами стегали.
— Робота наша такая. — Гусята гордо оправил нарушенную прическу. — Я супротив тя ничто не имею: десятник указал Даньку лупить — ну мы и старались…
— Я все понимаю, я не против! — Данила присел рядом, сосредоточенно разглядывая кровавые полосы у себя на ребрах. — А Разбите-то какой резон меня ловить? Разве я ему зла желаю?
— Из Престола-града весточка пришла тебя сыскать, в железы запечь и к самому стольному боярину Окуле доставить. Уж не ведаю, какие бесчинствия ты в столице натворил и за что Окула тебя рыщет… Тебе небось видней будет.
— А кузницу зачем сожгли?
— Да не жгли мы кузню Твою! — Гусята с досадой хлопнул ладонью по тощему колену. — Где это видано пожоги творить! Это уж десятник для красного словца сказал, будто наших рук дело…
— Ага, я понимаю: сама загорелась. — Данила злобно ухмыльнулся.
— Да уж нет, не сама… — Рябой загадочно улыбнулся. — Коли хочешь знать… приезжали тут людишки из Престола, от боярина Окулы. Весточку десятнику привезли с повелением Даньку-кузнеца сыскать… Зело любопытные людишки были: все в уборе воинском, при дощатой броне, чешуины толстыя! Ажно кони в железа одеты.
Данила безучастно выдернул травинку, прикусил зубами…
— Кони в доспехах? — Он насмешливо покосился на Гусяту. — Ну ты здоров свистеть, мужик. Может, в Престоле и коровы в кольчугах ходят?
— Цицей клянусь: не вру! Мы — дубровичи, лгать не научены… Изо всех славян самое горькое племя будем — кривда в горле застряет. Я сам чистокровный дубрович буду, не хуже тебя!
— То есть как: вообще лгать не умеешь?
— Прадед мой не лгал и меня не учил. От того все наши беды, у дубровичей-то… Да что сказывать: будто сам не знаешь!
— Знаю. — Данька кивнул. — Расскажи, кто кузню сжег.
— Ну я и говорю: лошади у них рослые, все в железы облачены! А на всадниках брони понавешены — исто богатыри! — запальчиво затараторил Гусята. — Ходили по посаду, все тебя рыскали… Два толстяка и недоросль — рожи личинами железными прикрыты, только глаза скрозь щели зыркают… Страсть! Десятник говорит: они и пожгли твою кузню.
— А бабы не было с ними?
— Ах, оставь сие: какие бабы в бронях ходят?! А вот ребятенок подрослый был — в кости тонок, а уже меч немалый тягает.
— И что, уехали они? — Данила отбросил искусанную травинку.
— С рассвета тронулись прочь — как Разбита про пожог на кузне узнал, всполошился весь и к ним побежал: почто, мол, изверги, с полыменем балуете! Убирайтесь, дескать; прочь — а не то народишко проведает, проучит вас! А видать, и верно, поселяне на них взогневались — потому как их двое только осталось, а третий богатырь сгинул невесть где. Так они вдвоем на коней своих железных скочили: один недоросль, другой великан — и прочь!
Гусята замолчал, наблюдая, как Данила пытается приложить к ссадине на боку огромный лист подорожника, выдернутый из-под ног. «Не балуй, Данька, не поможет — возьми лучше у Разбиты калинового сока, это снадобье верное», — заботливо сказал он, когда подорожник в очередной раз отвалился от раны и упал в траву.
— Остроумно, — отыскивая свежий лист, огрызнулся Данила. — Сейчас поеду к Разбито и попрошу у него калинового соку. Я знаю — он не сможет отказать.
— К чему ж далёко ездити? — усмехнулся рябой лучник. — Бона десятников жеребок стоит, которого ты увел. А снадобье в торбе, у седла…
Данила медленно перевел взгляд на веснушчатый нос Гусяты, подумал немного — и, быстро вскочив, подошел к вороному жеребцу — тот щипал травку, приходя в себя после бешеной схватки. Оказывается, в ворохе седельных сумок таилось еще множество любопытных вещей — Данила аж икнул от радостного удивления: в самом низу, под свернутым плащом — его собственная торба с недоеденной медовой лепехой внутри! Он вмиг позабыл про калиновый сок и ссадины на спине — руки вытащили из торбы аккуратно свернутую кольчугу и короткий меч в хитрых воровских ножнах! Очевидно, десятник Разбита, нагрянув с лучниками на двор однорукого Середы, сразу обнаружил на пеньке возле избушки Данилин доспех и первым делом конфисковал его — еще прежде, чем заглянуть в колодец. Данила закусил губу, подавляя довольную улыбку — и как он угадал, на какую из лошадей прыгать!
— А как жеребка-то зовут? — осведомился он у Гусяты, осторожно протискивая в подол кольчуги голову и кровоточащие плечи.
— Волчиком, — отозвался из травы Гусятин голос. — Ну что, снадобье сыскал? Посмотри в рыжей торбе — там Разбита свои ценности хранит. И мне дай взглотнуть разок — больно уж тоска в голове ноет…
«Волчик… хороший мальчик», — Данила ласково потрепал жеребка по перепутанной гриве. И отстегнул от седла рыжую сумку — не торопясь распугал завязки. Погрузил внутрь руку: россыпь монет, кожаный бурдюк с калиновым соком и… какой-то мусор. Он уже почти вытряхнул в траву смятые клочки древесной коры — но вдруг бросился в глаза тонкий рисунок на бересте. Расправляя лоскуты в осторожных пальцах, Данила вновь приблизился к развалившемуся в траве Гусяте, протянул бурдюк со снадобьем.
— Прочитай, — коротко сказал он, когда Гусята отхлебнул из бурдюка и довольно пригладил побуревшие от сока пшеничные усы. Поправив на спине меч, Данила присел рядом и сосредоточенно прислушался.
— Стольного боярина Окулы морамскому десятнику Разбите слово — сыщи мне беглого вора Даньку Коваля да в железах в престол к моему двору управь — при сем письме три вестовых человека — накорми сделай что просят Окула, —
с выражением зачитал Гусята и торжествующе покосился на Даньку.
— Слыхал? Сие и есть весточка приказная из Престола — все как я тебе сказывал. Эвое письмо Разбита уж дней пяток тому получил, а намедни и второе послание приспело с вестовым голубем — ну-ка, подай сюда! — Он принял из Данилиных рук другую грамотку, размером побольше.
Стольного боярина Окулы десятнику Разбите слово — людям моим скажи да спешно пути держат в селение Косарцево на Жерехов двор — Даньку Коваля искай неустанно — коли живым сыщешь управь его в железах кo мне — ежли мертвым сыщешь присмотри при нем таблицу жестяну с узорами — сию таблицу мне пересылай спешно и с острасткою ибо драгоценна есть —
Когда Гусята, дочитав, оторвал длинный нос от бересты и поднял глаза, Данила был уже в седле — передохнувший Волчик жарко затанцевал под седоком, почуяв на хозяине красивую боевую кольчугу и дорожный плащ — не зря, ой не зря хозяин подхватил с земли оброненный давеча цеп… Быстро накинув на голову кольчужный капюшон, Данила сквозь железные кольца в последний раз оглянулся на лучника Гусяту:
— В какой стороне, говоришь, селение Косарцево будет? Гусята устало махнул рукой куда-то на полдень. Волчик с места сиганул в бодрую молодую рысь, легко взлетел по зеленому склону на гребень, навстречу прямым солнечным лучам: на какой-то миг жарко просияла на солнце серебристая кольчуга всадника, темным крылом косо промелькнул плащ — и крамольник Данька скрылся из виду…
А рябой Гусята неторопливо развязал бурдючок с целебным соком, вторично приложился к нему пышными усами и сделал долгий, щедрый глоток… Потом пощупал пальцем дырку на кольчужном вороте и сказал себе, что Данька-вогник, пожалуй, не такой уж отвратительный вор и лиходей. Самый обычный хлопец — и даже чем-то похож на самого Гусяту в юности. Такой же лихой и налетчивый.