Чтобы радовать людей, нужно быть не только щедрым, но и обладать тонким вкусом, и, наверное, это целое искусство, которым из всех его знакомых владел лишь один – Шубарин. Как же не оценить его неожиданный подарок прошлой зи­мой – шипованные шины «Пирелли» для «Жигулей» и чехлы из белоснежной натуральной овчины, это гораздо больше, чем внимание, это забота о жизни твоей, здоровье.

Мысли то и дело возвращались к анализу поездки в Аксай и не давали возможности сосредоточиться на приятном или хотя бы на деньгах. Еще до рискованного визита в горы он неоднократно думал, почему, каким образом малообразован­ный – по сути, невежда – оказывал долгие годы такое огром­ное влияние на утонченного, рафинированного человека, ка­ким был Рашидов? Он надеялся найти отгадку этой тайны в Аксае, но ничего из этого не вышло, не продвинулся в своем понимании ни на шаг. И теперь, наверное, уже никогда не поймет, секрет Шурик унес с собой в могилу. Видимо, только встреча с Шарафом Рашидовичем наедине, и не однажды, могла дать ключ к пониманию такого невероятного альянса. Впрочем, в политике каких только альянсов не бывает! И двад­цатилетняя история края при Рашидове, если когда-нибудь будет изучаться потомками, должна учитывать серого карди­нала из Аксая, бывшего учетчика тракторной бригады. И если бы сейчас, в конце благополучного окончания путешествия в страну Зазеркалья, ему предстояло дать кличку хану, то он, ко­нечно, не стал бы называть его Иллюзионистом, хотя тот и тя­готел к эффектам, трубкам, тайнам. Хан Акмаль все-таки фи­гура, и ему больше подходило иное, фамилия человека, став­шая нарицательной, сыгравшего в судьбе другого монарха, да и целой державы, роковую роль, тут, хотя и с натяжкой, все-та­ки существовала аналогия. Распутин – вполне соответствовало той роли, что играл хан Акмаль в крае, ну разве что можно до­бавить еще эпитет – восточный, восточный Распутин.

Когда вдали показались очертания железнодорожной станции, Сенатор вспомнил, что хан Акмаль обещал ему при случае подробнее рассказать о своем друге Шарафе Рашидовиче, которого он небрежно называл Шурик, даже после смерти. Может, тогда-то прояснится тайна этого рокового союза и он поймет наконец, почему, живя далеко в кишлаке, не занимая какого-нибудь официального поста, стало возможным обла­дать огромным влиянием на жизнь двадцатимиллионной рес­публики. Отгадка, видимо, послужила бы неким ориентиром в его политической борьбе за власть.

Он настолько оказался поглощен тайной, связывавшей двух таких разных людей, что ничего не замечал, и только го­лос Джалила вернул его в реальность:

– Домулла, извините за беспокойство, поезд уже на стрел­ках и стоит всего три минуты.

Он невольно очнулся от дум, они стояли прямо на перроне провинциального вокзала. Рискованное путешествие в Аксай к Распутину закончилось.

Часть III

Троянский конь

Английский шпион; Лоуренс-аравийский; бриллиантовое колье за газетную статью; водочный завод в обмен на металлолом; в уголовный розыск с особыми полномочиями; предатели и убий­цы в милицейской среде; перестрелка на ипподроме; специалист по борьбе с организованной преступностью; капканы для оборотней; диссертация с грифом «Совершенно секретно»; чело­век, знающий тайну преемника Рашидова; тайна операции КГБ и прокуратуры; «афганец»; встреча на кладбище Чиготай; странная монограмма на могильной плите

После звонка среди ночи из Аксая Артуру Александровичу уснуть больше не удалось, хотя он и вернулся в постель. Жена, привыкшая к полуночным звонкам, тревожно спросила:

– Что-нибудь случилось?

Он подошел к ее кровати, поправил одеяло, склонившись, поцеловал в теплую ото сна щеку и сказал:

– Спи, милая. Обычный звонок. Сухроб передал тебе при­вет, он сейчас, в эти минуты, гуляет во владениях хана Акмаля.

Он еще с полчаса лежал с открытыми глазами и понял, что сон от него ушел окончательно. Затем потихоньку поднял­ся, чтобы не беспокоить жену, надел ладный по фигуре велю­ровый халат темно-бордового цвета с ярким золотошвейным гербом какого-то британского спортклуба на груди и спустил­ся из спальни на первый этаж, где у него к ванной комнате примыкал небольшой домашний бассейн. Дом этот он постро­ил в Ташкенте лет пятнадцать назад, еще при Шарафе Рашидовиче, это с его помощью заполучил он в старой, сложившей­ся узбекской махалле большой участок, для этого пустил под слом скромный летний кинотеатр, построенный там сразу по­сле войны. Конечно, он мог найти место для строительства без особых хлопот в другом районе, но он по примеру родительского дома в Бухаре хотел жить именно в узбекской махалле, где был воспитан, что называется, с пеленок и знал ее преимущества. В махалле сосед больше, чем родня, там чрезвычайно высоко ценятся нравственные нормы поведения человека. Жи­вя в махалле, ты владеешь не только строением, ты стано­вишься членом коллектива, связанного вековыми традиция­ми, и он тебя никогда не даст в обиду, тем более если ты до­стойный житель. А нравы махалли он не только знал, но и внутренне воспринимал их. Он понимал, что одного разреше­ния властей на строительство дома в махалле, которой больше сотни лет, мало. Поэтому, пока еще рушили кинотеатр, он привез трех стариков из Бухары. Самых уважаемых в его род­ной махалле, которые знали его отца и деда, и сейчас там еще жили мать, сестра и племянники, вообще знали семью Шубариных чуть ли не с начала нынешнего века. Эти старики-то и объявились в чайхане махалли, облюбованной им, а место это почти штаб-квартира любой организации, тут в основном и решаются все проблемы общественной жизни. Посланники из Бухары стали ежедневными гостями чайханы, но уже на тре­тий вечер Артура Александровича пригласили на совет махал­ли, собравшийся за пловом, а приготовили его бухарцы на свой лад. Тут он удивил ташкентских стариков не только щед­рым подарком чайхане – привез огромный афганский ковер ручной работы из Герата, – а прежде всего блестящим знани­ем узбекского языка, это, пожалуй, расположило их больше, чем подарок и крупный взнос в кассу махалли на обществен­ные нужды, и они сразу поняли, что у них поселился еще один серьезный и самостоятельный человек. Да и как не поверить, если на другой день, как только расчистили площадку от ос­татков кинотеатра, появился на ней Артур Александрович с двумя молодыми архитекторами, на руках у которых уже имелся проект и его следовало лишь органически вписать в местность, а территория тут вполне позволяла сделать это. Проект имелся давно, и все время он искал для него подходя­щее место, но все было не то, не хватало места для сада, а без него он свой дом не мыслил. Кинотеатр, оказавшийся ненуж­ным махалле, он отыскал сам, и два года активно подталкивал райисполком к его сносу, и добился своего.

В тот же день на пустырь, не обнесенный еще традицион­ным дувалом, приняли на работу трех садовников, их реко­мендовал ему все тот же махаллинский комитет, и все три са­довника и по сей день трудились у него во дворе. Сад и стал главной достопримечательностью дома, гордостью Шубарина. На его фоне как-то не бросался в глаза особняк, основные преимущества которого все-таки оказывались не во внешнем облике, а в удобстве и комфорте внутри, он, как и все в махалле, жил, что называется, «окнами во двор», а это значит, не для показухи, а для себя. На Востоке люди утверждают себя иными, и это успел внушить Шубарину отец, тоже выросший в махалле, только живя в гармонии с окружением можно по­знать уважение и обезопасить себя и свое гнездо. В тот же год, поздней осенью, он въезжал в свой дом и сразу удивил соседей тем, что тут же выкрасил роскошную крышу из блестящего листового железа в мягкий зеленый цвет, и особняк среди вновь разбитого сада сразу растворился среди построек махал­ли. Он чем-то похож на своего хозяина, сказал как-то о доме его садовник, он виден, но не бросается, не лезет в глаза.

Вчера поздно вечером он наполнил бассейн свежей водой, словно предугадал сегодняшнюю бессонницу, поэтому, скинув халат, сразу без хлопот приступил к утреннему плаванию, так он поступал всегда, когда ночевал дома. Правда, нынче вышло на несколько часов раньше. Он специально не стал добавлять горячей воды в бассейн, потому что сразу решил принять контрастный душ, такую резкую смену температур он практи­ковал уже несколько лет, и она шла ему на пользу, он почти никогда не болел. Он осознавал, что болезнь для него непозво­лительная роскошь, не имел он на это времени, дни его всегда оказывались расписанными на много недель вперед, он при­надлежал к тому сорту людей, про которых на Западе говорят, что ему и умереть некогда.