Вернулся хозяин в зал минут через десять, веселый, взволнованный, а точнее, просто ошалелый от радости, куда и солидность девалась! Довольно потирая руки, велел жене сесть за стол, чтобы обмыть столь важное событие.

Оказалось, звонила Галя, дочь Самого-Самого, – Тилляходжаев гордо задрал в потолок короткий пухлый палец. В прошлом году она с мужем, совершавшим инспекционную поездку по линии МВД, посетила Заркент, и он, конечно лично, показал им все достопримечательности – старые и новые, а прием организовал в летней резиденции бывшего эмира, для чего на время распорядился закрыть музей, чтобы высокие гости в полной мере смогли ощутить время и прошлый размах. И вот частный звонок по личному делу, – значит, не забыла, помнит ханский прием.

Галя со своими близкими друзьями из Союзгосцирка зимой собиралась в Париж, и ее личный модельер предлагал сшить каракулевое манто, скрывающее ее, мягко говоря, не субтильные пропорции; для чего требовался особый каракуль, редчайших цветов, золотисто-розовый с кремовым оттенком, ей даже подсказали название – антик. Видела она, оказывается, подобное манто на одной американской миллионерше и с тех пор, мол, потеряла покой.

– Я ее успокоил, – весело говорил хозяин дома, наполняя бокалы – пообещал, что у нее будет манто лучше, чем у миллионерши. Тот каракуль американцы наверняка купили на пушном аукционе, а он, как ни крути, из Заркента, такой сорт большей частью поступает за границу от нас. Кстати, – быстро переключился он, – Эргаш-ака, не будем откладывать просьбу Галины Леонидовны в долгий ящик. Я знаю, вы из семьи известных чабанов и понимаете толк в каракуле. Помнится, рассказывали в молодости, что ваш отец некогда отбирал голубой каракуль на папаху Сталину, для парадного мундира генералиссимуса.

– Да, было дело, – ответил растерянно полковник, он еще не понимал до конца, то ли его разыгрывают, то ли действительно звонила дочь Самого.

– Вот вам и карты в руки: пересмотрите во всех хозяйствах каракуль, приготовленный на экспорт и на аукцион в Ленинград, и отберите лучшее из лучшего, один к одному, завиток к завитку, чтобы советская женщина не краснела в Париже перед какими-то американскими миллионершами, а Пулат Муминович даст команду совхозам…

– Хозяин дома, даже не глянув в сторону секретаря райкома, вдохновенно продолжал: – В конце недели я приеду к вам вместе с турецкими бизнесменами, к этому сроку все и подготовьте. А в понедельник лечу на сессию Верховного Совета, сам и доставлю, узнаю заодно, понравилось ли.

С этой минуты, можно считать, застолье только и началось. Если вначале Махмудов думал, что, слава богу, вернется в гостиницу трезвым, то теперь надежды мгновенно улетучились. Хозяина словно подменили, – Пулат Муминович и не предполагал, что он такой заводной. Тилляходжаев поднимал тост за тостом, да за таких людей, что не выпить было просто рискованно, тем более ему, Махмудову, с порочной родословной. Прежде всего выпили за Сталина, носившего папаху из местного каракуля. Потом за мужа Галины Леонидовны, генерала МВД, особенно любившего республику. Выпили и за ее отца. Здравицу в честь него хозяин дома произнес особенно цветистую, жаль, не слышал сам адресат, но, возможно, Тилляходжаев считал этот спич репетицией? А вдруг, чем черт не шутит, придется и за одним столом посидеть, говорят, ничто человеческое генсек не чуждо, особенно с друзьями, ведь пил же Тилляходжаев, с его зятем и любимой дочерью на брудершафт.

Бокалы с шампанским за здоровье великих людей, с которыми, оказывается, хозяин дома был едва ли не накоротке, поднимались раз за разом, – Пулат Муминович потерял им счет. В перерывах между здравицами Тилляходжаев велеречиво рассказывал о своих друзьях-товарищах, называя их небрежно по имени, а сообщал такие подробности их личной жизни, что у Махмудова закрадывалось подозрение: не провокация ли это, ведь речь шла о людях высочайших званий и должностей. Видимо, страшно было не одному ему: перестал неожиданно потеть и полковник, он окончательно потерял ориентиры и несколько раз смеялся невпопад, – пожалуй, и для Халтаева Коротышка сегодня открывался с неведомой стороны.

Хозяин дома пьянел на глазах, – коньяк, шампанское, да еще в невероятных дозах, делали свое дело, это и успокаивало гостей, прошла мысль о преднамеренной провокации. Среди ночи Тилляходжаеву вдруг захотелось танцевать, и он решил вызвать на дом ансамбль. Гости с трудом отговорили его, заверив, что японский стереокомплекс подойдет как нельзя лучше – он как раз, сияя хромом и никелем, стоял в углу. Включили кассетную деку «Кенвуд», и хозяин потащил всех в пляс, – оргия достигла апогея. Пьян был хозяин, пьяны гости, чуть трезвее выглядел Халтаев; жена, видимо, привыкшая к выходкам мужа, незаметно, еще до танцев, исчезла из-за стола, ее отсутствия Тилляходжаев даже не заметил. Во время национального танца «Лязги», который хозяин исполнял на удивление ловко, с вывертами, вскриками, он вдруг вспомнил еще про одного своего приятеля-покровителя и снова потащил всех к столу. Но последний тост сказать ему не удалось, фамилия всесильного товарища давалась тяжело и на трезвую голову, а заплетавшемуся пьяному языку она и вовсе оказалась не под силу. Коротышка упрямо пытался преодолеть труднопроизносимый звуковой ряд и вдруг как-то мягко осел, отставив бокал в сторону, и уютно упал грудью на белоснежную скатерть. Тут же из боковой комнаты появился дюжий молодец и объявил:

– Все, отгулялись на сегодня, ребята. Ступайте по домам, да поменьше болтайте, недолго и языка лишиться. – Неизвестно откуда он неожиданно достал и протянул удивленным гостям коробку, где лежали две бутылки «Посольской» водки и закуска. – Я знаю, вы в гостинице живете, так вот, чтобы утром искать не пришлось. Шеф не любит, когда у его друзей голова болит. Традиция в доме такая…

На улице стояла уже кромешная тьма, но под фонарем их ожидала белая «Волга». Водитель, пристроив под голову чапан, сладко спал, видимо, понимая, что гости могут загулять и до утра. В машине Халтаев вдруг совершенно трезвым голосом сказал:

– Да, повезло нам с вами, дорогой сосед, крепко повезло…

Секретарь райкома подумал, что полковник имеет в виду удачное разрешение его проблемы и то, что он теперь в дружбе с самим Тилляходжаевым, поэтому легко согласился:

– Конечно, Эргаш-ака, повезло. Спасибо. Халтаев вдруг нервно рассмеялся.

– Я не это имел в виду… Вам действительно повезло. Я и не знал, что мой старый друг так высоко взлетел, с такими людьми общается-знается… С кем дружбу водит и кто ему так запросто домой звонит! Да если б я знал, разве сунулся бы со своими старыми счетами, пропади они пропадом? При нынешних связях он бы и меня, как и вас, в порошок стер, в тюрьме сгноил. Повезло, что и говорить – нарвались на хорошее настроение, не забыл, выходит, моей старой услуги, хотя мне теперь и напоминать о ней не стоило… Да уж ладно, Аллах велик, сегодня пронесло… Я ведь года три-четыре не видел его, а как вознесся человек, подумать страшно…

Пулат Муминович, делая вид, что задремал, не ответил, не поддержал разговора. Теперь многое стало ясно из туманных разглагольствований Коротышки: тот откровенно запугивал и ставил на место не только его, но и своего старого друга, видимо, когда-то спасшего его самого от крупной неприятности. И еще он понимал, что тайну, связывавшую этих двоих, не узнать никогда: полковник не рассказал бы об этом никому даже под страхом смерти, ведь цена тайны равнялась его жизни.

Вот как, оказывается, расшифровывалась одна двусмысленная притча с аллегориями, что рассказывал хозяин дома в начале вечера, только сейчас Махмудов получил ключи к отгадке. Что ж, придется в будущем держать ухо востро: не прост, ох как не прост секретарь обкома – по-восточному хитер и коварен.

У гостиницы договорились, что водитель заедет за ними утром попозже, часам к десяти, и они вместе возвратятся домой.

Халтаев напоследок достал из отъезжавшей «Волги» забытую соседом коробку и предложил:

– Давайте зайдем ко мне, выпьем по-человечески. Я окончательно протрезвел после звонка из Москвы, да и от всех речей натерпелся страху, – самое время пропустить по рюмочке «Посольской».