ГЛАВА 11

Прошло чуть больше года с тех пор, как «Битлз» впервые появились в чартах, но за это время наша жизнь изменилась до неузнаваемости. Выход новых дисков, премьеры, концерты, приемы следовали друг за другом так стремительно, что нам с Джоном с трудом удавалось за всем этим поспевать, не говоря уже о том, чтобы находить время друг для друга.

Я была искренне рада за мужа, гордилась его талантом и верила в него. И Джон изо дня в день вырастал в собственных глазах, становился все более спокойным, уравновешенным и уверенным в себе. И это было прекрасно, если вспомнить все те сомнения и страхи, которые преследовали Джона с детства. Однако эта его растущая востребованность обществом и публикой оставляла ему все меньше сил и времени на нас с Джулианом. То, что, став мужем и отцом, он тем не менее практически не мог с нами находиться, угнетало и расстраивало Джона не меньше, чем меня.

Я за это время научилась быть самодостаточной и справляться с любыми трудностями, привыкла довольствоваться компанией из одного человека — самой себя. Меня согревала мысль, что скоро это безумие сойдет на нет и Джон, Джулиан и я станем, наконец, единой семьей. Когда он был в отъезде, мне его очень не хватало; при этом я никогда не сомневалась, что Джон, как и я, хочет обычной оседлой семейной жизни. Но жизнь, как известно, состоит не только из светлых полос, и, как бы трудно иногда ни приходилось, ничего другого, кроме как ждать и терпеть, нам не оставалось.

Через три недели после начала съемок фильма A Hard Day's Night в свет вышла первая книжка Джона In His Own Write[22]. Она представляла собой сборник высказываний, анекдотов, коротких рассказов и рисунков, которые Джон собирал в течение нескольких месяцев. Редактор из издательства Джонатана Кейпа прочел некоторые из стишков и спросил, может ли он принести еще, чтобы хватило на публикацию небольшой книги. Воодушевленный этой перспективой, Джон несколько недель что — то увлеченно писал, набрасывал и рисовал. Ему всегда нравилась сатирическая радиопередача «Балбес — шоу»[23], которая была очень популярна в те времена. Джон со Стюартом, бывало, часами дурачились друг перед другом, подражая голосам ее персонажей, — роли исполняли актеры Питер Селлерс (его Джон любил больше всех), Спайк Миллиган, Гарри Секомб и Майкл Бентайн. Джон любил их неординарный юмор, заметно повлиявший на его собственный писательский стиль: он любил играть словами, выворачивать их наизнанку, пробовать на прочность, изобретая смешные оговорки. Джон читал буквально все, что попадалось ему под руку: газеты, жуналы, книги на самые разные темы — о музыке, дизайне, детективы, биографии и исторические исследования. Среди его любимых книг были «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, он высоко ценил их причудливую, восхитительную образность. В процессе написания книги Джон давал волю своему богатому воображению, и эта возможность отойти в сторону от их с Полом традиционного песенного формата love story дарила ему огромную радость.

Многого от своей книги Джон, в общем — то, не ждал: он был необычайно доволен тем, что смог увидеть ее в напечатанном виде. Пол написал к ней небольшое шутливое предисловие, и Джон просто надеялся позабавить таким образом своих друзей. Однако, полагая, что ее выпуск пройдет незамеченным, он глубоко заблуждался. Восторженные рецензии появились повсюду — в поп — журналах и серьезных толстых газетах. Так, Melody Maker назвала Джона Леннона «талантливым писателем… веселым, умным и смешным». Литературное приложение к Times писало, что книжку стоит прочесть тем, «кто считает, что английский язык теряет свое богатство и образность». A Sunday Telegraph заметила, что «оторваться от нее просто невозможно».

Книга тут же стала бестселлером. Магазины, закупившие лишь по нескольку экземпляров, поспешили увеличить свои заказы, и за первую неделю после выхода тираж допечатывался дважды. Джон был удивлен и поражен таким вниманием, особенно когда издательский дом Foyle специально в его честь организовал свой традиционный литературный ланч в лондонском отеле «Дорчестер». Приглашение на подобное мероприятие считалось знаком особого признания для любого писателя. Когда стало известно, что чествовать будут не кого — нибудь, а Джона, спрос на билеты для зрителей предстоящей церемонии сделался беспрецедентным.

К нашему большому сожалению, мы не имели никакого представления о том, что это за мероприятие. Нам с Джоном казалось, что все ограничится хорошим перекусом, легким трепом и парой комплиментов в адрес книги. Нисколько не напрягаясь по поводу того, что нас ожидает на следующее утро, накануне мы отужинали с друзьями в ресторане и закончили день в одном из своих любимых ночных клубов.

Поспав всего каких — нибудь пару часов, наутро мы проснулись, страдая жутким похмельем, и поняли, что с минуты на минуту за нами приедет шофер, чтобы отвезти на ланч. Кое — как мы привели себя в порядок, но наши трясущиеся руки и покрасневшие от недосыпа глаза говорили сами за себя. Мы надеялись, что мероприятие будет недолгим, что надо лишь немного потерпеть, а потом можно будет быстренько вернуться домой и опять рухнуть в кровать.

Чего мы не могли предположить, так это что на ланче будет полно прессы и все будут ждать, что Джон произнесет речь. Представители литературного истеблишмента вперемешку с фанатами Леннона толпились в битком набитом зале, напряженно ожидая, что им нынче изречет их вожделенный «самый интеллектуальный битл».

Когда мы, окруженные ордами пишущей и телевизионной журналистской братии, заходили в вестибюль «Дорчестера», я была уверена, что у Джона на уме только одно — развернуться и убежать отсюда, но нам приходилось всем вежливо улыбаться, хотя ни он, ни я толком ничего не видели вокруг: мы оба были без очков.

В огромной гостиной, куда нас проводили, был накрыт стол, и, когда мы вошли, несколько сотен человек повскакивали с мест и зааплодировали. Нервно и почти на ощупь мы пробрались к своим местам и поняли, что сидеть нам придется на разных концах почетного стола, так что мы даже не сможем, если что, поддержать друг друга. Я очутилась между графом Арранским и эстрадным певцом Марти Уайлдом, который, как оказалось, нервничал не меньше моего. Я не находила себе места от волнения до тех пор, пока мой сосед граф постепенно не успокоил меня дружеской болтовней и парой забавных историй. Через некоторое время я даже стала получать удовольствие от происходящего — до того момента, когда начали подавать последнее блюдо и когда все репортеры и все камеры, как по команде, повернулись к нашей части стола. «Что случилось?» — недоумевая, спросила я шепотом графа. «Я полагаю, ваш муж собирается произнести речь», — ответил он мне так же, шепотом, и тут же отвел глаза, заметив гримасу откровенного ужаса на моем лице.

Я взглянула на Джона, и мое сердце сжалось от сочувствия. Он был мертвенно — бледен и совершенно не готов к выступлению. Если обычно Джон за словом в карман не лез, то выступления на публике ему давались с трудом, особенно когда эта публика была представлена такими влиятельными акулами пера, а у него трещала голова от похмелья.

Как только Джону передали слово, за столом воцарилась тишина. В воздухе зависло напряженное ожидание. Джон — я никогда еще не видела его таким напутанным — с трудом встал, выдавил из себя ровно восемь слов: «Всем вам большое спасибо, мне было очень приятно» — и сел на место. Присутствовавшие на церемонии какое — то время по инерции продолжали молчать, потом послышались приглушенное ворчание и жидкие аплодисменты. Все были разочарованы, обижены и возмущены. Мы с Джоном готовы были провалиться сквозь землю. Чтобы хоть как — то смягчить ситуацию, он потом еще долго и старательно подписывал бесчисленное количество экземпляров своей книги.

Эта впоследствии ставшая знаменитой «речь» Леннона вошла в историю как очередная издевательская гримаса поп — звезды, которую Джон, бунтарь и задира, скорчил снобам из высшего общества. На самом деле все было совсем не так: он тогда просто — напросто запаниковал.