Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков, протянул своему матросу из старослужащих пачку “Столичных”. Именно он так вовремя включил “гирлянду” на борту корабля..

– Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал Дериков, явно кому-то подражая.

– Рад стараться, ваш-бродь! – в тон ему, дурачась, отвечал матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.

Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь “по горловину” черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вот уже вторая тарелка с такими бутербродами тоже заметно опустела. – Это я от нервов – флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.

Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней справилось. Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели … наш чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь… “Отменная выучка у “супостата”, но у нас не хуже” – ревниво подумал я. Мы ожидали “второй части Марлезонского балета”! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!

Сигнальщики в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем “прохлопе”. – Опять мы про(…) русскую лодку! – якобы докладывал один, другой обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. – Не верю! – заливался смехом третий, – английский офицер таких слов просто не может знать! На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой.

Меж тем, фрегат дал ход, густой сиреневый дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин, и он начал сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего в паре кабельтовых.

– Ищи ветра в поле! – злорадно засмеялся командир и скомандовал: “Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!

Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским, так и сделал, в ответ получил тоже вежливое “Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!”

– Молодец англичанин! – одобрил командир, – умеет держать фасон!

И тут с их корабля заметили плакат на “уголке”. Британские матросы на верхней палубе фрегата стали показывать на “уголок” руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, и стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.

– Ну, никакой дисциплины на флоте “владычицы морей”! – искренне возмутился старпом. – Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!

– А чего там они, на “уголке” – то, увидели? – подозрительно спросил командир.

– А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан “носом”!. Хотели было “фигу” свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или Буратино, по – нашему, все читали! – ответил я со знанием дела. Но в это самое время волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш “уголок” развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.

– Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но – кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: “Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться, но мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос…”

Нет, конечно, рисунок был выполнен на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета выписана …. здоровенная передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно-яркой “аварийной” краской. Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!

– Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!

– Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман – Он извел мою последнюю заначку “аварийки”! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового “комода”! Если сейчас его поймаю – считай эту должность вакантной! – боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! – тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел:

– Ну, одесская твоя морда, кто не спрятался – я не виноват! – и ловко и быстро слетел вниз по трапу – на поиски художника. Только напрасно! В это время над нами кружил вертолет, а Остросаблин с другого борта сигнального мостика показывал его пилотам большой плакат с лаконичной надписью: “2 : 0”.

– А подать мне сюда Егоркина вместе с его бандой! – прозвучал голос командира по трансляции. Команда, была, конечно, неуставная, нестандартная, но пришлось идти… Но вопреки вполне оправданным ожиданиям, нам объявили благодарность – за проявленную военную хитрость и смекалку.

– Я строг, но справедлив! – шутливо изрек командир.

“Правильно, правильно – хвали сам себя, а чтобы ругать – других завсегда хватит!” – ответил я, но это уже мысленно, где-то глубоко про себя. А командир вызвал к себе в салон командира группы электриков, боцмана и меня, достал из шкафа две бутылки вина, редкие деликатесные консервы. “Вот!”, – сказал он и обвел этот натюрморт рукой. “Дар подводников!” – лаконично пояснил свою щедрость.

Сам открыл бутылки, налил по большому стакану. “Молодцы, за вас, орлы! Не посрамили мои седины! – он отхлебнул для приличия немного из своего стакана. Мы выпили до дна и закусили.

– А теперь – спать! Шесть часов! – он сделал паузу и хмыкнул, закончив фразой из известного кинофильма: “Все, что могу!”. Вот скоро уже танкер долгожданный уже подойдет, зальемся, загрузимся и сразу снимаемся. Пойдем “Лосей” и прочую подводную шелупонь гонять. Скучно долго теперь не будет, вот это я обещаю, а вашу неуемную энергию вы впредь будете использовать исключительно в мирных, служебных целях!

Остросаблина боцман простил, но художник все равно еще долго обходил его по другому борту. А вдруг тот забудет о своей доброте в припадке плохого настроения? Вот так вот – знай наших! Командира наши сверхбдительные начальники хотели было привлечь за наше “хулиганство” (заложили, добрые люди, конечно), однако сам командир эскадры вступился: “Его “уголок”? Его! Вот и рисует что хочет! А если кому не нравится – так не у всех художественный вкус и чувство прекрасного развито! П-а-а-а-думаешь, эстеты! Зато поднял своему личному составу боевой дух, что и надо периодически делать, и не одними политзанятиями! А супостату нос так он вообще классически утер, долго их командир теперь будет страдать уязвленным самолюбием! Кто у нас служит? Народ! А народ он не всегда делает, говорит и поступает точно так, как пишут в газетах стилем социалистического реализма!” Про меня – ни слова, конечно, за все командир и отвечает, и получает! Но, если честно, я лавровый лист не люблю ни в супе, ни на голове!

Вот, значит, такой “футбол” у нас и получился! Эх, вроде я еще не старый, вот говорят часто – все еще впереди. Может быть, а вот моря и кораблей больше в моей жизни уже не будет! Разве только если во сне…

Егоркин и Хэллоуин по-кубански.

– Как-то раз, где-то уже в 90-х годах, выпал мне отпуск на осень – рассказывал Егоркин: – я не расстроился – летом, кстати, и у нас на Севере, очень не плохо, да! Но на родной Кубани осень – так и вообще – шик и блеск! Овощные базары там в это время полны! И арбузы, и виноград, и хурма – радуйся, душа! А она, душа, все же, где-то около желудка и вкусовых рецепторов, чтобы там не говорили! А что? Даже классики пишут: “после вкусного обеда … главный герой …находился в благодушном настроении”. Кстати, в это же самое время – в октябре – ноябре, начинают уже птицу бить, вино молодое подходит, чача из свежего виноградного жмыха и самогон из молодой, еще наполненной жизненными соками, пшеницы втихую гонится в достойных количествах. Народ в станицах ходит веселый, удовлетворенный после сбора богатого урожая щедрой кубанской земли… Свадьбы, опять же, играют, да еще какие, праздники семейные и церковные справляют станичники, да как песни поют… Эх, люблю Кубань, и если бы не Север да не флот, разве бы я с ней смог разлучиться? Давно бы уже вернулся бы, да уезжать от нас – как резать по живому. Тут все – и юность, и молодость, и – друзья. Да и дорогие сердцу могилы уже есть… Вот жена говорит – консервативный я, боюсь, мол, свою жизнь изменить. А чего спешить хорошее менять? А я вот ничего в этом плохого не вижу!